Молодые львы - Ирвин Шоу

Майкл посмотрел на Ноя. Ной спал сидя, прислонившись к каменной ограде. Только во сне его лицо выглядело молодым. Редкая белокурая бородка казалась совсем жидкой по сравнению с густой, черной щетиной Майкла, делавшей его похожим на бродягу, прошедшего все дороги от Ванкувера до Майами. Глаза Ноя, которые обычно смотрели с мрачным упорством познавшего жизнь человека, теперь были закрыты. В первый раз Майкл заметил, что у его друга были мягкие, загнутые кверху ресницы, светлые на концах, придававшие верхней части лица нежное выражение. Майкл почувствовал прилив благодарности и жалости к этому спящему парню, закутанному в тяжелую, грязную шинель и чуть сжимавшему пальцами затянутой в шерстяную перчатку руки ствол винтовки… Глядя сейчас на спящего Ноя, Майкл понял, чего стоило этому хрупкому юноше сохранять спокойную уверенность, принимать умные, рискованные солдатские решения, воевать упорно и осторожно, соблюдая все пункты уставов и наставлений, для того чтобы остаться в живых в то время, как смерть так и косила в этой стране окружавших его людей. Светлые кончики ресниц дрогнули на разбитом кулаками лице, и Майкл представил себе, с какой грустной нежностью и изумлением смотрела, должно быть, жена Ноя на это неуместное девичье украшение. Сколько ему лет? Двадцать два, двадцать четыре? Муж, отец, солдат… Имел двух друзей и обоих потерял… Ему нужны друзья так же, как другим нужен воздух, и поэтому, забывая о собственных страданиях, он отчаянно старается сохранить жизнь неловкого, стареющего солдата по фамилии Уайтэкр, который, будучи предоставлен самому себе, по своей неопытности и беззаботности непременно набрел бы на мину или, высунувшись из-за гребня, попал бы под пулю немецкого снайпера, или же из-за своей лени был бы раздавлен танком в слишком мелком окопе… Бифштексы и красное калифорнийское вино по ту сторону пропасти, где жизнь кажется галлюцинацией; в первый же вечер, за мой счет… Невероятно, и все же это должно осуществиться. Майкл закрыл глаза, чувствуя на себе огромную и скорбную ответственность.

Со стороны играющих в кости доносились отдельные возгласы:

– Ставлю тысячу франков. На девять!

Майкл открыл глаза, тихо встал и с винтовкой в руке пошел к играющим посмотреть.

Бросал кости Пфейфер. Ему везло. В руке у него была зажата пачка измятых банкнот. Лейтенант из службы снабжения не принимал участия в игре, но оба сержанта играли. На лейтенанте была нарядная со светлыми прожилками офицерская шинель. Когда Майкл последний раз был в Нью-Йорке, он видел такую шинель на витрине у «Эйберкромби и Фитча». Все трое приезжих носили сапоги парашютистов, хотя было ясно, что никому из них никогда не доводилось прыгать, разве что с высокого стула в баре. Это были крупные, высокие парни, гладко выбритые, свежие и хорошо одетые. Рядом с ними бородатые пехотинцы, их партнеры, выглядели неряшливыми и слабыми представителями низшей расы.

Гости из тыла говорили громко и уверенно, а их энергичные движения составляли резкий контраст с поведением усталых, скупых на слова солдат, которые вырвались на несколько часов с передовой, чтобы впервые за три дня съесть горячий обед. «Если бы понадобилось укомплектовать отборный полк, которому предстояло бы захватывать города, удерживать плацдармы и отражать танки, выбор, несомненно, пал бы на этих трех красивых жизнерадостных парней», – подумал Майкл. Но в армии, конечно, вопрос решается по-другому. Эти самодовольные, уверенные в себе мускулистые парни служили в уютных канцеляриях в пятидесяти милях от передовой, перепечатывали разные формы и время от времени подбрасывали уголь в докрасна раскаленную железную печку, установленную посередине комнаты. Майкл вспомнил слова сержанта Хулигена из 2-го взвода, которыми тот всегда приветствовал новое пополнение. «Эх, – говорил Хулиген, – почему в пехоту всегда посылают таких замухрышек? Почему в тылы всегда попадают тяжелоатлеты, толкатели ядра и футболисты из сборной США? Скажите мне, ребята, кто из вас весит больше ста тридцати фунтов?» Это была, конечно, выдумка, и у Хулигена был свой расчет: он знал, что такая речь развеселит новичков, поможет ему завоевать их расположение; но была в этих словах и доля горькой правды.

Следя за игрой, Майкл увидел, как лейтенант вынул из кармана бутылку и сделал несколько глотков. Пфейфер пристально наблюдал за лейтенантом, медленно перебирая кости в своей покрытой засохшей грязью руке.

– Лейтенант, – спросил он, – что я вижу в вашем кармане?

Лейтенант засмеялся.

– Коньяк, это коньяк.

– Я вижу, что коньяк, – сказал Пфейфер. – Сколько вы за него хотите?

Лейтенант посмотрел на банкноты в руке Пфейфера.

– Сколько у тебя там?

Пфейфер посчитал.

– Две тысячи франков, – сказал он. – Это сорок долларов. Я бы не прочь купить бутылочку хорошего коньяку, погреть свои старые кости.

– Четыре тысячи франков, – спокойно сказал лейтенант. Можешь получить бутылку за четыре тысячи.

Пфейфер пристально посмотрел на лейтенанта и медленно сплюнул. Потом заговорил, обращаясь к зажатым в руке костям:

– Милые косточки! Папа хочет выпить. Папе очень хочется выпить.

Он положил свои две тысячи франков на землю. Два сержанта с яркими звездочками на плечах сделали ставку.

– Косточки, – сказал Пфейфер, – сегодня так холодно, а папу мучает жажда. – Он нежно покатил по земле кости, словно выпустил из рук лепестки цветов. – Сколько? – спросил он, перестав улыбаться. – Семь? – Он снова плюнул и протянул руку. – Забирай деньги, лейтенант, и давай бутылку.

– С удовольствием, – сказал лейтенант. – Он отдал Пфейферу бутылку и собрал, деньги. – Я рад, что мы сюда приехали.

Пфейфер пил долго. Солдаты наблюдали за ним, не говоря ни слова, и радуясь, и досадуя на его расточительность. Пфейфер тщательно закупорил бутылку и сунул ее в карман шинели.

– Сегодня вечером будет атака, – воинственно заявил он. – На кой черт мне нужно форсировать эту проклятую реку с четырьмя тысячами франков в кармане? Если уж фрицы ухлопают меня сегодня вечером, то они, по крайней мере, убьют солдата с брюхом, полным хорошего коньяка. – Вскинув винтовку на ремень, он с самодовольным видом пошел прочь.

– Служба снабжения, – сказал один из пехотинцев, наблюдавший за игрой. – Теперь я буду знать, почему они так называются.

Лейтенант добродушно засмеялся. Критика его не трогала. Майкл давно уже не видел, чтобы люди смеялись так чистосердечно без особой причины, просто от избытка хорошего настроения. Он подумал, что так смеяться могут только люди, которые живут за пятьдесят миль от передовой. Во всяком случае, никто из солдат не засмеялся вслед за лейтенантом.

– Я скажу вам, зачем мы сюда приехали, ребята, – сказал лейтенант.

– Легко догадаться, – сказал Крейн, солдат из взвода Майкла. – Вы из службы информации и привезли с собой вопросник. Счастливы ли мы здесь на фронте? Нравится ли нам служба? Болели ли мы гонореей больше трех раз за последний год?..

Лейтенант снова засмеялся. «Да он, оказывается, весельчак», – подумал Майкл, угрюмо посмотрев на лейтенанта.

– Нет, – сказал лейтенант, – мы здесь по делу. Мы слышали, что в этих лесах можно набрать неплохих трофеев. Два раза в месяц я бываю в Париже, а там можно хорошо продать пистолеты системы «Люгер», фотоаппараты, бинокли и прочую дребедень. Мы готовы платить за такой товар хорошие деньги. Ну как, ребята, у вас есть что-нибудь для продажи?

Солдаты, окружавшие лейтенанта, молча переглянулись.

– У меня есть прекрасная винтовка Гаранда, – сказал Крейн, – я готов расстаться с ней за пять тысяч франков. А то еще есть добротная телогрейка, – с невинным видом продолжал Крейн. – Немножко поношена, но дорога как память.

Лейтенант усмехнулся. Ему явно нравилось проводить свой выходной день на фронте. Он наверняка напишет своей девушке в Висконсин об этих чудаках из пехоты, хоть и грубоватых, но в общем потешных ребятах.

– Хорошо, – сказал лейтенант. – Поищу сам. Я слышал, на прошлой неделе здесь были бои, наверно, кругом валяется много всякого барахла.

Пехотинцы равнодушно глядели друг на друга.

– Много, очень много, – вежливо сообщил Крейн, – можно навалить полную машину. Вы будете самым богатым человеком в Париже.

– А как проехать на фронт? – оживился лейтенант. – Мы заглянем туда.

Снова наступило обманчиво равнодушное молчание.

– Ах, на фронт, – с тем же невинным видом сказал Крейн, – вы хотите заглянуть на фронт?

– Да, солдат. – Голос лейтенанта звучал теперь уже не так добродушно.

– Поезжайте по этой дороге, – указал рукой Крейн. – Так я говорю, ребята?

– Так, так, лейтенант, – подтвердили солдаты.

– Мимо не проедете, – сказал Крейн.

Лейтенант теперь понял, что над ним смеются. Он повернулся к Майклу, который все время молчал.