Число зверя - Роберт Хайнлайн

А где солдат в бою держит самое для него дорогое? В нагрудном кармане, обычно в левом. Я всегда так делал и ни от одного ветерана не слыхал, чтобы кто-нибудь поступал иначе.

Может быть, и стоит упасть в обморок, чтобы очнуться в окружении Морин, Хильды, Лаз-Лор, Элизабет и света души моей. Мы с Джейком вполне успели бы сыграть несколько партий в покер, прежде чем кто-нибудь обратит на нас внимание. Поэтому я попросил Дору подать нам с Джейком закуску и выпивку: неизвестно было, когда дойдет дело до обеда. И дойдет ли вообще. Я слышал, как Шельма сказала:

– Морин, нужно снять с него эту тяжелую форму. Дора поддерживает тут тропическую жару. Не надо было мне наряжать мужчин в форму, когда мы, женщины, одеты по сезону.

Они принялись раздевать его. Я сказал:

– Урок окончен, Джейк.

Моя форма, которую я, быть может, больше никогда не надену, но которой горжусь, – пропотела насквозь. Джейку было не легче. Стоит только привыкнуть ходить нагишом, и после этого в любой одежде будешь чувствовать себя мумией Рамзеса II.

Мы разделись и отдали одежду и оружие одному из светлячков Доры, чтобы он отнес их на «Аю». Туда же мы отправили пистолет Джейка вместе с кобурой и ремнем – я подобрал его, на что никто не обратил внимания. Мы с Джейком чувствовали себя бессловесными рабочими сцены: все остальные хлопотали вокруг «сержанта Бронсона».

Дора напомнила мне, что «Ая» заперта. Я спросил:

– Если какая-нибудь дверца откроется, ты сможешь положить все на сиденье?

– Да, – ответила она.

– Тогда так и сделай, – сказал я. – Дай мне поговорить с Аей.

Немного погодя мы все-таки приступили к обеду. Все щеголяли в «парадной» наготе, кроме Морин: даже когда мы разделись, она еще долго оставалась в этой своей «повседневной» одежде. Но только до тех пор, пока я не начал фотографировать наших четырех граций без граций. Скинув форму, мы с Джейком решили было пойти помыться, чтобы не перегружать зря систему кондиционирования воздуха, и Либби с Дити тоже запросились в душ, но я уговорил их и Лаз-Лор подождать, а сам, пошатываясь (качка дошла до четырех баллов, с белыми барашками на гребнях), сходил на «Аю» за Джейковым «Полароидом».

Оказалось, впрочем, что в этом не было никакой необходимости: Дора умеет вести фото и киносъемку, в цвете и на стерео, в любом ракурсе и при любом освещении – это она подсвечивала живые картины в дверях (и фотографировала их, как я потом узнал).

Пока Морин с Джейком давали указания, где кому сидеть, мы с «сержантом Бронсоном» развалились этакими Неронами на диванах, отведенных для Либ и Дити, а Шельма уселась между нами и кормила нас из рук виноградом.

Джейк хотел, чтобы все приняли «художественные» позы. Мама Морин соглашалась со всем, что он говорил, а потом делала по-своему. Получилось, может быть, и художественно, но я точно знаю одно: что эти фотографии способны вызвать эрекцию даже у скелета.

Тем временем Дора играла, пела, угощала нас всякими лакомыми кусочками, которые надо было есть палочками, как в лучших китайских ресторанах, и подливала отменного вина. Репертуар у нее, по-видимому, очень богатый, и некоторые номера, к моему удивлению, оказались знакомыми. Когда Джуди Гарланд поет «По ту сторону радуги», тут уж не ошибешься – Дора пела ее голосом. Но большинство мелодий я не знал.

Дора объявила «Завтрашнюю песнь» – по крайней мере мне так послышалось. Лазарус и Морин до самого конца сидели, взявшись за руки. Песня была такая, что это название ей, по-моему, совсем не подходило. Я догадался, в чем дело, когда она кончилась, и в наступившей мертвой тишине Морин сказала Лазарусу:

– Теодор, Иштар хотела поменять расписание вахт, но Тамара ей запретила. Она хотела сделать это ради тебя, дорогой мой, и ради меня, – но Тамаре не терпится с тобой повидаться.

– Тамара всегда знает, чего хочет, – ответил Лазарус.

– Да, Тамми всегда знает, как лучше, – согласилась мама Морин. – Скажи мне, Теодор, я все еще ее тебе напоминаю?

Лазарус смутился.

– Ну, не знаю. Ты на нее не так уж похожа… но что-то от нее в тебе есть. А ты больше похожа на Нэнси, чем сама на себя.

– Да, я знаю. В нашей семье никто не хотел ждать, ведь тебя слишком долго не было. Потерпи, – когда я в твоих глазах стану похожа сама на себя, скажи мне, и Галахад закрепит этот видимый возраст своей косметикой. Ты по-прежнему собираешься сделать то, что пообещал мне так много лет назад, – взять Тамми и меня к себе в постель? Может быть, мне следует добавить, Теодор, что я теперь жена твоих сводных мужей. Я не прошу тебя на мне жениться – хотя думаю, что Тамми будет удивлена, если ты этого не сделаешь. Но я ни на чем не стану настаивать. Я буду притворяться кем тебе угодно. Я делала это для Брайана, теперь буду делать для тебя.

Морин говорила спокойно, не повышая и не понижая голоса, – она просто сообщала то, что ему следует знать. По лицу Лазаруса было видно, что его одолевают противоречивые чувства. Он хотел было ответить, но тут вмешалась Элизабет:

– Лазарус!

– А? Что, Либ?

– Иштар просила кое-что тебе передать, когда настанет время, и теперь оно пришло. Она прочла обе твои генные карты, настроив компьютер на самый пессимистический режим. Кроме того, она послала их в Нью-Рим, не указав фамилии, а только под регистрационным номером. Вот что она просила тебе передать… в ответ на вопрос, который ты задашь. Она просила сказать, что ты невежественный дикарь, ничего не смыслишь в науке, особенно в генетике, чересчур сентиментален, почти патологически упрям, умственно недоразвит, возможно, поражен старческим слабоумием, суеверен и провинциален… и что она тебя очень любит, но не позволит тебе принимать решения, которые затрагивают область ее компетенции. В пробирке или в живой матке, но этот гибрид будет получен. Хочу добавить, что Морин право выбора тоже не предоставлено.

– Ах вот как? Можешь передать этой толстозадой колдунье, что я подтверждаю каждое ее слово, особенно то, что касается слабоумия, что я уже пятьдесят лет как не пытаюсь оспаривать ее самовластные решения и что я люблю ее так же сильно – когда она не в клинике. А как тут поступить, ей скажет Морин. У меня нет права голоса. – Он обернулся и поверх изящных ножек Шельмы взглянул на меня. – Зеб, вот тебе вековая мудрость: мужчины правят, а женщины решают.

– Элизабет, не думаешь ли ты, что я чем-то похожа на Тамару?

– Хм-м-м… Никогда об этом не задумывалась. Да, у вас обеих есть эта материнская повадка. А ты не хочешь снять этот наряд? Он мешает мне на тебя смотреть.

– С удовольствием, Элизабет. Терпеть не могу подвязки – они хороши только на рекламных плакатах.

Мама Морин скинула туфли, сняла подвязки, аккуратно скатала вниз чулки, как это делают все женщины во всех вселенных, и встала, приняв естественную, нисколько не нарочитую позу.