Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

Однако предполагаемая новобрачная кольца не носила. Официант никогда еще не видел более скучно одетой молодой женщины. Со спины ее можно было принять за ученицу строгой, католической школы.

Официант выносил в зал кофейник, когда появилась гостья. Она, кажется, не надевала ничего другого, кроме серых юбок и синих кофт. Ноги и руки у нее были хрупкие. Рыжие, коротко подстриженные волосы, падали на белый, строгий воротник блузки.

Официанту стало интересно, кто они такие. Итальянец справился у портье. Гости, брат и сестра, записались под фамилией Брэдли. Жили они в смежных номерах. Каждое утро их увозила машина с дипломатическими номерами. Возвращались они вечером, ужиная у себя. Официант не мог понять, почему у синьорины Брэдли такой усталый вид.

Констанца опустилась в кресло. Джон сообщил:

– Для тех, кто вчера не слушал радио, Австрии, больше не существует…,– кузина отозвалась:

– Я знаю. Я в ванной включила новости…, – белая кожа сияла. Джон удивился:

– Она за полночь ложится, с расчетами. Но все равно, измученной не выглядит…, – Джон, в Кембридже, в общем, не вникал в работу физиков. Только на виа Панисперна, во владениях мистера Ферми, он понял, сколько времени тратится на каждый эксперимент. Они приезжали в лабораторию к семи утра. Осмотрев Джона с головы до ног, Ферми, внезапно, улыбнулся:

– Вы тот самый юноша, способный математик, родственник доктора Кроу?

Джону ничего не оставалось, кроме как согласиться. Его отправили в крохотный кабинет. Весь день, с коротким перерывом на обед, Джон обрабатывал бесконечные ряды цифр, и строил графики. Лаборатория Ферми занималась получением искусственных изотопов, на основе так называемых медленных нейтронов. Кузина стояла у бассейна с золотыми рыбками, в вестибюле лаборатории:

– Именно здесь мистеру Ферми впервые пришла в голову мысль о том, что ядра атома будут захватывать нейтроны эффективнее, если между мишенью и источником нейтронов разместить, массу воды. Или парафин, – добавила Констанца. Ее глаза, восторженно, блестели.

Из объяснений кузины, Джон понял, что чем медленнее двигался нейтрон, тем легче возникали реакции превращения элементов. Все это требовалось для создания, в будущем, вещи, которую Констанца, благоговейно, называла ядерным реактором. Кузина надеялась, что больше не понадобится, для получения электричества, сжигать уголь или нефть:

– Энергетика изменится, – девушка расхаживала по номеру, держа тетрадь, – навсегда. Мы избавимся от дыма, прекратим эксплуатировать природные ресурсы…, – вспомнив, что в Судетах, на которые, судя по всему, нацелился Гитлер, находятся месторождения урана, Джон осторожно спросил: «С точки зрения вооружения, такая вещь тоже полезна?»

– Мы не участвуем в подобных проектах, – отчеканила Констанца, – и не будем.

Констанца и сама, ночами, сидела над формулами. Говорили, что Ферми, в этом году, получит Нобелевскую премию. После церемонии физик не собирался возвращаться в Италию:

– Кузен Мэтью, в Америке, учеными занимается, – вспомнил Джон, – Ферми, наверняка, будет работать на военное ведомство, что бы Констанца ни говорила…, – Джону понравился Этторе Майорана, которого Ферми прочил в свои преемники. Итальянец, тихий, скромный человек, всегда извинялся, принося Джону очередные цифры:

– Вы, наверное, рассчитывали на более интересное времяпровождение, синьор Джон…

– Ничего, синьор Этторе, – весело отзывался юноша, – музеи от меня не убегут.

Майорана, со старомодной предупредительностью, вставал, когда поднималась Констанца, открывал ей двери, и вообще, как думал Джон, производил впечатление достойного человека.

Политику они, в лаборатории, не обсуждали.

Джон видел Рим только из окна посольской машины. Город усеивали портреты дуче и триколоры с эмблемами фашистской партии. Флаги развевались даже на Колизее. Над виа дель Корсо, в почти летнем, синем небе, колебался лозунг: «Credere, Obbedire, Combattere». «Верь, Подчиняйся, Сражайся». Верить и подчиняться предлагалось дуче, сражаться, за него же.

Джон ждал воскресенья, чтобы, как следует, изучить город. Физики тоже иногда отдыхали. В субботу Ферми отпускал сотрудников после обеда. Вчера кузина, небрежно, сказала Джону:

– Ты иди. Ты в магазины хотел заглянуть, а у меня и мистера Майораны эксперимент в разгаре. Машина меня заберет, не волнуйся.

Джон воспользовался неожиданно выпавшим свободным временем, чтобы обследовать магазины на виа дель Корсо. Он бросил монетку в фонтан Треви и вскарабкался по Испанской лестнице. Юноша постоял наверху, открыв рот, осматривая красные, охряные крыши города, шпили, колокольни, огромный, мощный купол базилики святого Петра:

– Музеи завтра, – улыбнулся Джон, – Ватикан, вилла Боргезе, Колизей, Форум…, – он дошел пешком до Венецианской площади, где стоял новый, беломраморный памятник королю Виктору Эммануилу. Джон зажмурил глаза от обилия колонн, фонтанов, бронзы, и статуй. Ферми, показывая ему карту города, рассмеялся: «Здесь вы увидите нашу вставную челюсть, синьор Джон».

Отправившись дальше, к реке, Джон полюбовался синагогой. Он съел в кошерной забегаловке жареных артишоков и вышел на Площадь Цветов.

Устроившись на кованом стуле, с кофе, Джон долго смотрел на упрямое лицо, под бронзовым капюшоном. Джордано, сложив руки на книге, хмуро глядел куда-то вдаль:

– Интересно, – Джон щелкнул зажигалкой, – он прямой предок Констанцы. Если, это, конечно, правда, о первой леди Констанце. Наша Констанца, мне кажется, на нее похожа…, – Джон купил кузине букет свежей мимозы. На гранитном постаменте памятника Бруно высекли надпись: «Бруно, от столетия, которое он предугадал, на месте, где горел костер».

Уходя с площади, Джон поднял голову. Закатное солнце играло в бронзе памятника. Он, как будто, опять пылал.

В отеле Джон увидел в номере у кузины похожий букет мимозы:

– От гостиницы, – пожала плечами Констанца, углубившись в записи, – после уборки поставили.

– Мне не поставили, – удивленно пробормотал Джон. Он вытащил свертки: «Посмотри, что я купил». Констанца вздохнула:

– Я уверена, что и Тони, и тете Юджинии все понравится. У тебя хороший вкус, – глаза цвета жженого сахара были спокойны.

Джон сказал сестре, что будет крестным отцом. Тетя Юджиния должна была стать крестной матерью. О покойном муже Тони не говорила. Отец запретил юноше расспрашивать сестру:

– Ей тяжело, милый, – вздохнул герцог, – она его любила, потеряла на войне. Ты рассказывал, как у Стивена невеста погибла…, – отец пригласил лучшего врача с Харли-стрит. Доктор уверил их, что с ребенком все в порядке. Герцог, все равно, волновался.

Тони, со всей осторожностью, отвезли в Банбери. Тетя Юджиния, каждые выходные, навещала замок. Тони доставляли провизию от Fortnum and Mason. После Пасхи отец и тетя Юджиния начинали интервью с кандидатками на должность няни. Герцог хотел нанять двоих, чтобы Тони не уставала. Сестра призналась Джону, что написала «Землю крови». Юноша, восхищенно, заметил:

– Никогда бы не подумал. Отличная книга. Надо еще одну выпустить…, – в прозрачных, голубых глазах сестры промелькнула какая-то тень. Тони устроилась в кресле у камина, положив ноги на кушетку: «Обязательно».

Он купил сестре и тете Юджинии сумки и шарфы от Gucci, а себе шляпу, в ателье Борсалино. Джон заказал два костюма у Зеньи. Их обещали сшить к отъезду. Итальянский крой ему нравился больше, чем английский. Дяде Джованни он вез освященные четки из собора святого Петра. Стивен и отец получали отличные, серебряные запонки. Джон знал, что такие вещи им нравились.

Констанца пила кофе, просматривая газету. В Рим они прилетели с одной посадкой, в Цюрихе. Девушка, перед отъездом, думала навестить Тони, в Банбери:

– Она была замужем, она мне расскажет…, – Констанца помотала головой: «Не надо. Ей такое трудно». Констанца, в общем, не нуждалась ни в каких сведениях. Анатомический атлас она изучила ребенком. Девушка, внимательно, прочла брошюры бабушки Мирьям. Сегодня она хотела дождаться, пока Джон отправится в музеи, и позвонить Этторе. Он купил билеты на поезд в Неаполь.

Констанца заставляла себя не улыбаться. Он оказался лучше, чем все, кого могла представить себе девушка. Он понимал ее с полуслова, поддержал в споре с Ферми об искусственных изотопах, и вообще, как поняла Констанца, был гениальным ученым. Майорана признался, что в последний год почти не мог работать:

– Когда вокруг происходит подобное…, – он повел рукой, – очень сложно думать о физике, любовь моя.

Они курили на балконе лаборатории. Дом напротив, украшал большой портрет дуче. Муссолини, надменно, разглядывал улицу.

– Я понимаю, – она коснулась руки Майораны, – понимаю, милый. Но скоро все останется позади…, – Констанца отставила чашку: