Железное золото - Пирс Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снаружи грохочут взрывы бомб. Севро плюет в угол. Его терпение иссякает.
– Лорн однажды сказал, что ты был его лучшим другом, – вспоминаю я. – Что когда-то ты был человеком, достойным восхищения. До Реи. До того, как ты короновал себя прахом.
– Рея была рациональной сделкой. Шестьдесят миллионов жизней ради поддержания порядка для восемнадцати миллиардов. – Его сморщенные губы кривятся. – Что, по-твоему, сделал бы Лорн, узнай он, кто ты? Ты действительно думаешь, что он пощадил бы тебя?
– Нет, полагаю, он вырезал бы мое сердце, – усмехаюсь я, думая о том, что Лорн хоть и ушел от своего Сообщества, но никогда не допустил бы его падения.
Я слышу у двери какой-то звук. Входит Аполлоний – один. Глаза Повелителя Праха темнеют от ненависти. Почему-то Аполлоний при виде своего заклятого врага в столь плачевном состоянии вовсе не выглядит потрясенным.
– О, я вижу, Повелитель Праха таки сам стал прахом.
Аполлоний садится на край кровати и откидывает простыню, чтобы посмотреть на мертвенно-бледные ноги старого военачальника. Он цокает языком, тычет пальцем в шелушащуюся кожу на бедре, отрывает полоску чешуи и растирает ее между металлическими пальцами перчатки, пока на кровать не сыплется мелкая пыль.
– Ну как, укус причинил боль?
– Так это был ты, – бормочет Повелитель Праха. – А Аталантия мне не верила.
– Я способен кусаться даже в морских глубинах, – говорит Аполлоний. – Я служил достойно. Без обмана или подкупа. Но ты предал меня, чтобы ограбить. Ты обратил против меня мою кровь. Это, милейший, было ужасной ошибкой.
Я чувствую, как меня охватывает первобытный страх. Я отступаю от Аполлония. Севро нацеливает на него импульсную перчатку.
– Ты знал, что он тяжело болен, и не сказал мне? – хмурюсь я.
– Ах ты, сукин сын! – шипит Севро.
Аполлоний улыбается:
– Надзиратель не только покупал мне помидоры и шлюх.
– Ты покойник, говнюк! – гаркает Севро, однако не стреляет.
– Я не знал, что у меня получилось, – с невинным видом говорит Аполлоний. – Но я доволен результатом.
Повелитель Праха пытается плюнуть в него, но он слишком слаб, и слюна стекает на подбородок.
– Неужто месть стоила погребального звона по всей твоей расе, испорченный пес?
– Моей расе? – Аполлоний встает. – Нет-нет, повелитель. Я сам себе раса.
– Когда? – Я хватаю Аполлония за горло. – Когда ты это сделал?
– Три года назад, – отвечает он. Ему явно не нравится, что я поднял на него руку. – Мы больше не союзники? – Он неторопливо отступает, касаясь своего горла.
От услышанных новостей Севро явно не в себе.
Три года. Три года недуга… Он не мог руководить своими людьми или флотами на Меркурии, находясь здесь. Задержка по времени не позволила бы ему командовать сражением. Но каким образом они так долго сопротивлялись мне? Кто автор их новой тактики? Кто на самом деле стоял за голограммой Гримуса на его командном мостике, когда мы с ним разговаривали не менее полудюжины раз?
– Да, – хрипит Повелитель Праха, словно услышав мои мысли. – Ты уже чувствуешь страх, раб? Понимаешь, что ты прошел весь этот путь, разрушил свою республику, свою семью?! Ты заключил договор с этим дьяволом лишь затем, чтобы убить больного старика, который и без того умирает?
Я едва удерживаюсь, чтобы не закричать. Мне кажется, что я падаю. Какая напрасная трата сил! Какая невероятная трата!
– Кто это был? – спрашиваю я.
Повелитель Праха смотрит на Аполлония:
– Кто ж еще? Ты оставил мне лишь одну дочь.
– Аталантия… – шепчу я.
– Моя последняя фурия. – Он улыбается с гордостью. – Ты разрушил ее дом. Убил ее сестер. Теперь ты пришел, чтобы лишить ее отца. Она была легкомысленной девочкой. Она жила бы спокойно, Дэрроу, но ты не принес ей ничего, кроме войны. – Он издевается надо мной.
– Все это зря, – бормочет себе под нос Севро. – Мы зря убили Вульфгара. Напрасно проделали весь этот путь. Дэрроу…
Я не знаю, что сказать.
– Где сейчас Аталантия? – спрашивает Аполлоний.
– Далеко отсюда, – отвечает Повелитель Праха. – Мирные переговоры были ее идеей. Она ожидала, что ты распустишь сенат. Возьмешь власть в свои руки. Но ты ушел. Тебе следовало отправиться к своему флоту, Дэрроу.
На орбите было слишком мало кораблей. Я предположил тогда, что бо́льшая часть находится с другой стороны планеты. Но теперь я понял, что он имеет в виду.
– Не может быть, – говорю я. – Их засекли бы.
Повелитель Праха улыбается:
– Десять лет назад ты обрушился на Луну из тумана войны. Она же обрушится на твой флот над Меркурием. А там только половина сил, из-за твоей… истерики в сенате. Флот сгорит. И твоя легендарная армия на поверхности – тоже.
В глубине души я чувствую, что он прав, потому что это было бы слишком хорошо – завершить все сегодня его смертью. Если Аталантия возглавила войска и они отправились уничтожать силы республики, значит эта война не заканчивается. Она начинается снова. Снова и снова. Я не знаю, сумеет ли республика выдержать еще один удар. И это моя вина. Мне не следовало запускать Железный дождь, но из-за гордыни и по множеству других причин я позволил этому Дождю пролиться, и с тех пор он не прекращался. Я разрушил свою семью, убил Вульфгара, пришел сюда – и все это было напрасно.
Повелитель Праха с легким удовлетворением наблюдает за мной, пока я осознаю это. В его последних минутах нет радости. Нет жестокого удовольствия. Лишь огромная усталость.
– Орион и Виргиния должны узнать про наступление Аталантии, – говорю я. – Нам нужно идти.
– Ты думаешь, я рассказал бы тебе об этом, если бы у тебя оставалась надежда как-то повлиять на происходящее?
– Дэрроу, мы должны сообщить им… – вмешивается Севро.
– Ты проделал весь этот путь, – продолжает Повелитель Праха, – через великую тьму, думая, что сможешь убить меня и вернуться домой, к семье. Но теперь тебе некуда возвращаться. Республики нет. Семьи нет.
– Семьи нет… – эхом повторяю я.
Севро делает шаг вперед:
– А ну повтори!
– Вы оставили своих детей. Ведь так?
Севро кидается вперед и хватает старика за горло:
– Что ты несешь, черт побери?!
Повелитель Праха улыбается ему:
– В конечном счете ты похож на меня. Я потерял детей на своей войне. А теперь и ты тоже.
Хватка Севро слабеет.
– Твоя дочь, – старик переводит взгляд на меня, – и твой сын. Они захвачены.
Нет!
Мои пальцы сжимаются на столбике кровати, в которой лежит эта гниющая
