Человек с яйцом - Лев Данилкин

Все эти вопросы можно было задавать себе до какого-то момента. После ноября 2005 года, когда журнал Rolling Stone вышел с обложкой, рекламировавшей героев номера: «БОНО — ПРОХАНОВ — ЧЕЛОВЕК-ПАУК», вопрос следует ставить уже иначе: каким образом он сделался частью этого мира — между Боно и Человеком-Пауком? Как этот мир поглотил его и не подавился?

Некоторым образом ощущениям от пребывания в дивном новом мире посвящен роман «Бой на Рио-Коко», переделанный «И вот приходит ветер», где никарагуанская линия переплетается с московской. Сюжет современных глав состоит в том, что Белосельцев передвигается по Москве, посещая «места с повышенной концентрацией зла», в том числе стрип-клуб «Распутин», гостиницу «Орленок», бюро ритуальных услуг, салоны игровых автоматов и проч. Таким образом, он как бы собирает чемодан компромата на дьявола и одновременно «гасит это зло, переводит его энергию в энергию добра, с ее помощью творит воскрешение», что бы это ни значило. Не мудрено, что в конце концов этот в высшей степени сомнительный план проваливается, более того, Белосельцев, кажется, сам стал «дьяволородицей». Факт тот, что до того он, к счастью, успевает сочинить семь текстов (подозрительным образом совпадающих с очерками, которые Проханов печатал в «Завтра»): «Город золотых унитазов» (о рублевских особняках), «Московский Вавилон» (о столичных рынках), «Красная ласточка революции» (о пикете КПРФ и «Трудовой России» перед Думой), «Тюрьма-матушка» (о женском следственном изоляторе в Печатниках), «Меж люлькою и гробом» (о московских крематориях и кладбищах), «Псков земной и небесный» и «Дух дышит, где хочет» (о мусорных свалках и полях аэрации).

Нынешняя Москва, которую он, в общем-то, проглядел, пропустил, занимаясь политикой, для него — другая планета, которую он, когда есть время, исследует едва ли не систематически. «Эти годы, начиная с 91-го, я был погружен в свой раскаленный красный кипяток, где сгорали, вываривались и исчезали остатки советского, великого советского. И эти тонкие наслоения нового уклада были мне либо не интересны, либо импульсивно враждебны. Но, по мере того как мой кипяток остывал, эти тонкие эссенции превращались в заметные флюоресцирующие потоки, я к ним приглядывался как к чему-то очень для себя интересному, новому, загадочному и не слишком опасному — и теперь довольно часто я совершаю экспедиции к ним».

Куда именно? «Например, я совершаю экспедицию в гей-клуб. Беру с собой провиант на несколько суток, альпеншток, аптечку, руководство, как обращаться с аборигенами, всевозможные разговорники, ищу, где есть переправы через реки. И двигаюсь туда. Такие экспедиции я совершаю повсюду: и в огромные супермаркеты, и в казино, и в новую гедоническую молодежную среду…»

Я видел Александра Андреевича на одной «гедонической» свадьбе, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке; очень сомневаюсь, что он в самом деле был когда-нибудь в гей-клубе.

— И что же с вами происходило, например, в казино?

— Ну, несколько раз проигрывал, потому что я не умею играть.

— Во что вы играли?

— Блэкджек или игральные автоматы. Мне хотелось услышать звяканье этих механизмов, я их эксплуатировал. В этих местах знакомился с девушками, барышнями. Приятно было сесть за стойку бара и угостить каких-нибудь красоток, лица которых были сделаны на таких, видимо, металлургических заводах. Они были покрыты тонкой металлической пыльцой, алюминиевой пудрой, сверкающей золотыми, серебряными блесками, такие лица-маски. Мне доставляло удовольствие с ними посидеть, поболтать, пококетничать.

— Вы ходите сейчас по таким заведениям?

— Мало хожу, но я все равно вижу эту новую Москву, езжу по ней на машине, я восхищаюсь ею, посещаю те места, которые мне не известны, новый уклад я раньше не видел, не знал, и все это мне интересно — ночные клубы, дискотеки.

— Что вы там делаете?

— Что делаю? Что все делают: зайду туда, поужинаю, потанцую, какую-нибудь барышню сниму, в джакузи посижу…

В «Бой» не вошел лучший, наверное, прохановский очерк последних лет — «Игорный дом», напечатанный в «Завтра» в декабре 2001 года. Это история про Москву, напичканную игровыми автоматами, и людей — жертв этих машин. В который раз Проханову удалось «поймать метафору современности»: игральный автомат. Москва — игорный дом. Конец очерка сюрреалистический: игрок сам превращается в автомат, к которому подходит чеченец, владелец зала, рассматривает новинку, не понимает, откуда она взялась, и прочитывает загадочную надпись: «Гонконг»; больше, чем на странную дзенскую шутку, это похоже на приговор Москве.

Также он рассказывал мне, как недавно «посетил супермагазины, мимо которых постоянно проезжал на автомобиле в течение последних лет, куда у меня не было времени заглянуть, потому что у меня не было необходимости обставлять свою новую стокомнатную квартиру итальянской мебелью». Как ему пришло в голову зайти туда? «Я ехал, по приглашению МПО „Энергия“, на завод Хруничева, одно из святилищ советской военной экспансионистской техники и науки. Все эти гигантские заводы, технократические храмы с охраной, за семью печатями, со сторожевыми вышками, секретами, были святилищами советской цивилизации. Я посетил три или четыре подобных центра, они все деградировали, там нет заказов, стоят недоделанные ракеты, этот несчастный трагический „Буран“, который они даже вывезти не могут, окаменел и превратился в какой-то реликт советского угольного периода. И меня охватила тоска, тоска человека, который так или иначе участвовал в создании этого огромного величия». Пребывая в ипохондрическом состоянии духа, на обратном пути он обратил внимание на гигантские храмы торговли, «капища товаров, которые вырастали по всей кольцевой дороге в туманах, сварке, как огромные мегаполисы». Они выгодным образом контрастировали с заводами им. Хруничева — «угнетенными, обезлюдевшими, с печальными руководителями, утратившими свою вальяжность и орденоносную вседозволенность» — и он решил узнать, что там внутри.

— Вы взяли тележку?

— Нет, я поставил свою машину на стоянке и двинулся к стеклянным огромным пузырям, летающим тарелкам, соединенным надувным городам. Я бродил по этим кристаллическим структурам, которые переходили друг в друга, и можно было просто войти в пузырь с одной стороны, и, двигаясь, по стеклянному кишечнику, пройти тысячи километров и выйти где-то у экватора. (Похоже, он описывает посещение ТЦ «Гранд» на Ленинградке.)

— Что вы приобрели там?

— Мне ничего не хотелось купить. Я подхожу к магазину не как к месту совершения покупок, а как к огромному музею современной цивилизации. Мои путешествия в эти новые уклады чисто познавательные. Я чувствую себя Гумбольдтом, который исследует народившуюся планету. Как правило, делаю это для того, чтобы потом реализовать в своих новых писаниях. Какое количество глаз, например! Рыбий глаз, бычьи глаза, овечьи, свиные, я не удивлюсь, если увижу там человечьи глаза с остатками моноклей. Или — бесконечное разнообразие кресел. Какое же количество задниц, с каким, видимо, количеством потребностей, с какими утонченными диспропорциями этих задниц сталкивается рынок, что он создает такое гигантское количество кресел. Бесконечная вариация на одну и ту же тему — вот самое загадочное явление последних времен.