Переписка 1826-1837 - Александр Пушкин

Мне кажется, г. А. Б. взял на себя напрасный труд: защищать Биб.[лиотеку] для Чте.[ния], значит — спорить с целым светом: она слишком резко выказала себя во всем своем блеске и величии; уронить ее достоинства, так же как защитить недостатки, или лучше сказать, излишества (les extrêmes se touchent [1455]), никто не может и обвинения статьи № 1-го Современника совсем не так маловажны, как это кажется г. А. Б.

1. Г. Сенковский исключительно завладел отделением критики и проч.

2. Г. Сенковский переправляет статьи, ему доставляемые для помещения в Библиотеке.

„Первые два обвинительные пункта, — говорит г. А. Б., — относятся к домашним, так сказать, распоряжениям книгопродавца Смирдина и до публики не касаются“. — Странная мысль! — Во-первых, к домашним распоряжениям относятся приказы — повару, кучеру и т. п., во-вторых, кто составляет публику? — Мы же, авторы и читатели. — Для читателей всё равно, с переделкой, или без переделки напечатана доставленная в редакцию, или, как говорит распорядитель Биб.[лиотеки] для Чте.[ния], в Дирекцию статья; но каково бедному автору — не узнать своего собственного произведения! Я полагаю, что ежели статья не достойна занять страницу в журнале, то лучше отказать ей на чисто.

3. Г. Сенковский в своих критических суждениях не всегда соблюдает тон важности и беспристрастия. Главная обязанность критика — быть благородно-беспристрастным…

Я согласен, что много есть сочинений, возбуждающих шутку критика, но шутка должна быть благопристойна, и критик не должен позволять себе выражений дерзких, оскорбительных, какими наполнены страницы Биб.[лиотеки]для Чте.[ния]. — И что такое все эти остроты, бедные, жалкие, пошлые, приторные, оскорбляющие чувство благовоспитанного человека! Тем более это оскорбительно, ежели дело идет о сочинении, заслуживающем внимание всякого образованного человека, или об авторе известном.

Барон Брамбеус (мы привыкли называть г. Сенковского этим именем) хочет распространить свой особенный образ мыслей, с которым трудно согласиться — К тому же он смеется над всем и над всеми… Как назвать это стремление — уронить, помрачить, смешать с грязью произведение, имеющее непомрачаемое достоинство? — Не оскорбленное ли это самолюбие? — [Не чувство ли] Сознание это собственного ничтожества? — Неужели Фантастические путешествия, Записки домового и прочие сочинения бар.[она] Брам.[беуса] достойны занимать место в избранной библиотеке любителя просвещения? — Прекрасна в № 11 Москов.[ского Наблюд.[ателя] притча об орле и воро́не (стр. 354).

4. Г. Сенковский не употребляет местоимений сей и оный.

Из шутки бар. Брам.[беус] завел сурьозный процесс в каком-то фантастическом департаменте. И всякая шутка должна иметь границы, а продолжительная делается приторною и наконец наскучает.

„Вольно же было публике, — говорит г. А. Б., — и даже некоторым авторам принять ее за чистую монету“ — „Mais, si ce n’était que plaisanterie, pourquoi nous mistifier de la sorte?“ [1456] — Не слишком ли это дерзко? — И не так ли же дерзки вышеприведенные слова г. А. Б.?

5. Г. Сенковский имеет около 5000 подписчиков.

Этого рецензент Современника не ставит в обвинение г. Сенковскому и, вероятно, не из зависти упомянул об этом. Но Биб.[лиотека] для Чте.[ния] имела 5000 подписчиков, теперь же, как и нам известно, число их значительно уменьшилось, так же как и все лучшие авторы отказались от участия в Биб.[лиотеке] для Чте.[ния]; остались г. г. Сенковский, под тысячью одним именем, для разнообразия, Тимофеев и еще весьма не многие — и это тоже доказывает, что г. А. Б. взял на себя напрасный труд — быть адвокатом Биб.[лиотеки] для Чте.[ния].

Не могу понять, какие статьи г. Сенковского достойны занять место в лучших европейских журналах? — Не та ли, между прочим, где он говорит, что лице герцогини Абрантес задорно (Б. д. Ч.1834 г. № 4, Смесь, стр. 43)? — Извините! так говорят только в неприличных местах.

„В показаниях его (г. Сен.[ковского]) касательно Востока, — говорит г. А. Б., — мы должны верить ему, как люди непосвященные“. — Этим-то и пользуется г. Сенковский — не идти же нам на место уличать его… Он до такой степени пристрастился к Востоку, что всё, по крайней мере, всё в литературе, делает по-восточному — да простит ему Магомет!

„Он издает Библиотеку, — продолжает г. А. Б., — с удивительною сметливостию, с аккуратностию, к которой не приучили нас русские журналисты“. — Этому надо отдать справедливость; но и сметливость, правда, удивительна! —

Г. А. Б. от лица своей публики, как видно, благодарит г. Сенковского.

1. За разнообразие статей — мне они кажутся очень однообразны.

2. За полноту книжек — но говорят — велика Федора…

3. За свежие новости европейские, — но все они искажены и многие выдуманы, и

4. Даже за отчет о литературной всячине. — Не знаю, что рецензент называет всячиною, неужели это значит: отчет о литературе? — C’est par trop fort!.. [1457] Но в отчете не добьешься никакого толку, не знаешь, что хочет сказать критик — хвалит ли он сочинение, или бранит, и вообще в его отчетах заметен тон какого-то презрения, негодования, даже какая-то желчная злость. — Может быть в Твери это нравится, но я здесь изложил мнение нашей южной публики, — я только отголосок этого мнения.

Так как главный предмет письма г. А. Б. есть защита г. Сенковского, то прочие пункты я оставляю без рассмотрения и кончаю здесь мое письмо, прося Вас покорнейше — дать ему место в издаваемом Вами журнале.

С истинным почтением честь имею быть

Вашим, Милостивый государь! покорнейшим слугою. Петр Мартос.

1836 года Октября13 ч.[исла] Одесса.

1263. M. А. Корфу. 14 октября 1836 г. Петербург.

Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. Право, жалею, что государственная служба отняла у нас историка. Не надеюсь тебя заменить. Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитованных книг мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле — эта новейшая Русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано, и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! — Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего, человеческая природа ленива (русская природа в особенности). До свидания. Завтра, вероятно, мы увидимся у Мясоедова.

Сердцем тебе преданный А. П.

14 Окт.

1264. M. Л. Яковлеву. 9-15 октября 1836 г. Петербург.

Я согласен со мнением 39 №. Нечего для двадцатипятилетнего юбилея изменять старинные обычаи Лицея. Это было бы худое предзнаменование. Сказано, что и последний лицеист, один будет праздновать 19 октября. Об этом не худо [повторить] напомнить.

№ 14.

[Приписки:]

[Неизвестный лицеист: ] Согласен с мнением № 14 и № 39. № 40.

[А. И. Мартынов (?):] С № 39 сог.[ласен]. № 33.

[П. Н. Мясоедов: ] С № 39. № 41.

[С. Д. Комовский: ] С № 39. № 35.

1265. В. К. Кюхельбекер — Пушкину. 18 октября 1836 г. Баргузин.

Баргузин, 18 октября 1836 года.

А. С. Пушкину.

Не знаю, друг Пушкин, дошло ли до тебя, да и дойдет ли письмо, которое писал я к тебе в августе; — а между тем берусь опять за перо, чтобы поговорить с тобою хоть заочно. В иное время я, быть может, выждал бы твоего ответа; но есть в жизни такие минуты, когда мы всего надеемся, когда опасения не находят дороги в душу нашу. — Grande nouvelle! [1458] Я собираюсь — жениться; вот и я буду Benedick the maried man [1459], а моя Beatrix [1460] почти такая же little Shrew [1461], как и в Much Ado, старика Willy [1462]. — Что-то бог даст? — Для тебя, поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своем роде очень хороша: черные глаза ее жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе что-то страстное, о чем вы, европейцы, едва ли имеете понятие. Но довольно. Завтра 19 Октября. — Вот тебе, друг, мое приношение. Чувствую, что оно недостойно тебя, — но, право, мне теперь не до стихов.

19. Октября.

[1.]Шумят, бегут часы: их темный валВновь выплеснул на берег жизни нашейСвященный день, который полной чашейВ кругу друзей и я торжествовал.Давно! — Европы страж, седой Урал,И Енисей, и степи, и БайкалТеперь меж нами… На крылах печалиЛюбовью к вам несусь из темной дали.

2.Поминки нашей юности! — И яИх праздновать хочу; — воспоминанья,В лучах дрожащих тихого мерцанья,Воскресните! — Предстаньте мне, друзья!Пусть созерцает вас душа моя,Всех вас, Лицея верная семья!Я с вами был когда-то счастлив, молод:Вы с сердца свеете туман и холод.

3.Чьи резче всех рисуются чертыПред взорами моими? — Как перуныСибирских гроз, его златые струныРокочут… Песнопевец, это ты!Твой образ свет мне в море темноты.Твои живые, вещие мечтыМеня не забывали в ту годину,Когда уединен, ты пил кручину.

4.Когда и ты, как некогда Назон,К родному граду простирал объятья,И над Невою встрепетали братья,Услышав гармонический твой стон:С [Чудского озера] седого Пейпуса, волшебный, онРаздался, прилетел и прервал сон,Дремоту наших мелких попечений,И погрузил нас в волны вдохновений.

5.О Брат мой! Много с той поры прошло:Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою;Я стал знаком с Торкватовой судьбою,И чтож? — Опять передо мной светло!Как сон тяжелый, горе протекло;Мое светило из-за туч челоВновь подняло; гляжу в лице природы:Мне отданы долины, горы, воды. —

6.И, друг, хотя мой волос поседел,А сердце бьется молодо и смело,Во мне душа переживает тело: —Еще мне божий мир не надоел.Что ждет меня? — Обманы наш удел.Но в эту грудь вонзилось много стрел,Терпел я много, обливался кровью…Что? Если в осень дней столкнусь с любовью?

—