Спящая красавица - Джудит Майкл

– Я не собиралась нападать на тебя, – сказала Анна с легкой улыбкой. – Я надеялась, что мы могли бы начать поиски путей, чтобы вместе что-то создать; я не хотела поддаваться эмоциям и говорить, как обвинитель.

Чарльз все еще сидел сгорбившись в уголке дивана. Лицо его исказилось.

– Неужели это мы? – в его голосе слышалось изумление. Голова опустилась, дыхание вырывалось из груди долгими вздохами. – Дочери не следовало бы учить отца быть отцом. Я никогда не думал...

Он потер лоб косточкой указательного пальца и вдруг Анне захотелось заплакать. Она вспомнила этот жест из того времени, когда была маленькой; отец сидит в одиночестве, трет лоб и плачет по ее умершей матери.

– Ты права, ты права насчет нас, – сказал он. – Мы не думаем о других. Ты другая, Анна, ты думаешь, что творится в душах людей и как складываются их взаимоотношения, а мы, кажется, никогда так не могли. Не знаю, почему, мы же не плохие, ты знаешь.

Через минуту Чарльз выпрямился. Он взял со стола свою чашку и откинулся назад, более свободно, как будто снова Анна побудила его к разговору, на этот раз, заставив его взглянуть на себя по-новому.

– Наверное, это из-за отца. Я думаю о нем постоянно в последнее время; получается, что после своей смерти Итан стал еще значительнее, хотя в это трудно поверить, ведь он был самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал. Может быть, отец настолько подавлял нас, что все мы замыкались, чтобы отдалиться от него. Или может быть, мы ревновали его, или почитая его и постоянно пытаясь понравиться ему или произвести на него впечатление, мы не научились быть великодушными друг к другу. – Он вздохнул. – Не знаю, я не очень хорошо представляю себе, почему люди поступают так, а не иначе.

Анна улыбнулась.

– Не думаю, что мы должны обвинять наших родителей за все, что идет плохо.

Чарльз тоже улыбнулся.

– Но это так удобно. И так успокоительно действует.

Они рассмеялись одновременно. А потом перестали смеяться и обменялись долгими взглядами. Они не могли вспомнить, когда смеялись вместе.

Их смех согрел Анну, и на какое-то мгновение ей показалось, что она могла бы быть дочерью, отец которой ко многому в мире относится иначе, чем относятся к ним мужчина и женщина. Но она знала, так не получилось бы. Слишком поздно. Она подумала, что они могли бы обрести дружбу и даже товарищеские отношения, но не больше. Слишком поздно, подумала она, и душа ее наполнилась сожалением. Слишком поздно. Слишком поздно.

– Может быть, в семье было слишком много мужчин, – сказал Чарльз, все еще пытаясь найти объяснение. – После того, как умерла моя мать, а отец так это переживал, а потом умерла твоя мать, и я так долго не мог прийти в себя, с тех пор все было иначе, все как бы потеряло равновесие. Я никогда раньше не думал об этом, но я и не думал, достаточно ли женщин у нас в семье. Остались только Мэриан и Нина, а они всегда были такими... отсутствующими, можно сказать. Сейчас Мэриан гораздо резче, гораздо агрессивнее – когда ты уехала, она была как бы в шоке, а потом начала меняться – но в годы твоего детства – просто витала в облаках. Наверное, ты помнишь это. Так что в течение многих лет нашей семьей руководили мужчины, почти как своим бизнесом. Не хватало женщин. Не хватало мягкости.

Анна кивнула.

– Может быть. Вряд ли найдется точное объяснение случившемуся. Мои клиенты всегда ищут объяснение, какой-нибудь подходящий способ объяснить крушение брака или совместного проживания. Но всегда это оказывается слишком сложным, и выдвигается слишком много обвинений.

– Но когда ты была маленькой, это было иначе. То, что случилось с тобой...

– Я не могу говорить об этом.

– Но я подумал...

– Мы можем обойти это в разговоре. Я занималась этим в течение двадцати четырех лет.

– Ты ни с кем не говорила об этом? Ни с кем, кто мог бы помочь тебе?

– Мне никогда никто не был нужен. Я справилась сама.

– Боже мой, – тихо сказал Чарльз. – Ты создала себя такой, как ты есть, и никто не направлял тебя, не было никого, кто помог бы тебе... Боже мой. – Он подумал минуту. – Мне всегда нужны были другие люди. Я всегда искал кого-то, кто облегчил бы мне путь или хотя бы указал мне его, помог добиться цели... Кто бы это ни был, мой отец, или Винс, который, кажется, владеет секретом, как идти по жизни с триумфом, без поражений. А я всегда так боялся поражения, боялся, что, люди будут показывать на меня пальцами, зная мои промахи. Откуда у тебя такая сила? – вырвалось у него.

– Отчаяние, – сказала Анна. Она попыталась сказать это беспечно, но ответ прозвучал абсолютно серьезно. – Мне было стыдно перед мамой, собой, думаю, я ненавидела себя. Мне нужно было найти способ снова понравиться самой себе и гордиться собой, и я не могла говорить о прошлом, потому что от этого меня тошнило, я чувствовала стыд снова и снова. И может быть, часть этой силы я позаимствовала у моего дедушки. У самого замечательного человека, которого ты когда-либо знал.

Чарльз медленно кивнул.

– Однажды он мне сказал, что самое худшее из сделанного им в жизни было то, как он поступил с тобой в тот день. Итан не обвинял остальных, а обвинял самого себя и никогда не мог простить себе это. Он не переставал надеяться, что ты вернешься домой и он сможет попросить у тебя прощения. Долгое время отказывался запирать входную дверь, чтобы ты могла войти.

Они долго молчали. «Спасибо тебе, дедушка, – говорила про себя Анна. – Спасибо за твое понимание того, что случилось в тот день, за то, что ты любил меня, хотел, чтобы я была дома».

– Спасибо, – сказала она вслух Чарльзу. – Я рада узнать об этом.

Чарльз начал говорить, что он боялся потерпеть поражение и как отец; хотел, чтобы кто-то показал ему, каким быть, показал правильный путь. Но не стал продолжать. Достаточно было извинений, он задолжал своей дочери больше. Он придвинулся к ней поближе и взял ее руку.

– Я всегда любил тебя, Анна. Я нечасто говорил это или говорил не так, как следовало. Знаю, я говорил это, целуя тебя на ночь или уезжая в деловую поездку. Не уверен, что получалось так, как я хотел. Но, правда, я любил, всегда любил тебя и восхищался твоими душевными качествами и твоим удивительным умом. Ты помнишь, я приходил на несколько твоих школьных соревнований по правописанию, и ты всегда выигрывала? Я был ужасно горд. Я сидел в аудитории и смотрел, как ты встаешь с места, такая стройная, и говоришь, как пишутся эти невероятно длинные слова, которые я никогда не слышал – и у меня не было ни малейшего представления, что они значат – я твердил самому себе, что буду всегда заботиться о тебе и постараюсь, чтобы ты всегда была счастлива. Но я не знал, в чем ты нуждалась; казалось, у тебя все и так получается, и я гордился тобой и за это тоже. Мне так жаль, я даже не знал, как начать и сказать тебе, как мне жаль. Не знаю, что бы я мог сделать для тебя, ведь я ни в чем не умел быть отчаянным, но я бы попробовал, я бы попытался на свой страх и риск, а потом, может быть, у тебя появился бы отец, а у меня была бы моя дочь Анна в течение всего твоего детства и юности. Вместо этого я потерял тебя, как один человек может потерять другого. Я хотел бы как-то исправить это; этого так ничтожно мало... просто попросить прощения.