Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

Пришли времена хашишинов-убийц.

От фрагмента к фрагменту нарастает в «Озарениях» причудливая панорама, складывающаяся из картин необыкновенных, странно экзотических при своей обыденности. Если и можно воспользоваться для их характеристики определением сюрреалистической эстетики – «чудесное в повседневном», то с той важнейшей для Рембо поправкой, что его «повседневное» совершенно необыкновенно и необыкновенно поэтично. Оно преисполнено богатым эмоциональным содержанием. И вновь видно, что Рембо не сочиняет, а переживает свои «озарения», видно, что он не формалист, не расчетливый версификатор. «Озарения» – в ряду произведений Рембо, всегда являвших собой форму поэтического переживания.

Отсюда непреходящее значение «Озарений». Ни один из составляющих этот цикл фрагментов не может найти достаточно убедительную интерпретацию, исходящую из реальной биографии Рембо, но цикл в целом создает образ недвусмысленный. Это образ сильной, незаурядной, необыкновенной личности, обуреваемой могучими страстями и порывами, поднявшей над миром реальным мир воображаемый, целый мир, созданный необузданной фантазией, беспрецедентным душевным порывом, готовностью идти до конца.

Чувствуется, что «я» на пределе, балансирует на какой-то опасной грани, сознавая очарование мук, привлекательность бездны. В мире Красоты, созданной «Озарениями», есть что-то дьявольское, словно бы и Рембо свою поэзию оплатил трагической сделкой со Злом. Так «я» стало всесильно, предстало Творцом, распоряжающимся в созданном им мире – или, точнее, создающим свою вселенную, оперируя и твердью, и водами, и цветами, и запахами, и формами всех вещей, и их субстанциями. В космическом пространстве «Озарений» – свое время, своя мера вещей, внесоциальная, неисторическая, собирающая весь человеческий опыт в миниатюре его интенсивного переживания данной личностью, только данной, никакой иной. «Озарения» – конспект бытия человеческого, его сжатый образ, плод ассоциативного и суггестивного мышления, плод «ясновидения», то есть крайней субъективизации творческого акта, превращения поэзии в «мое дело», в дело Артюра Рембо, только его.

Степень этой субъективизации такова, что Рембо был обречен на полное одиночество. Он писал, то есть обращался к другим людям, но кто мог его понять? Он решил создать новую, истинную поэзию, но за ним никто не мог пойти, школы быть не могло, так как «ясновидение» – не поэтический прием, а поэтическая судьба, неповторимая судьба Артюра Рембо.

Распродажа

Продается весь хлам, что не распродан евреями, все, что не распробовано ни злодейством, ни благородством, все, что осталось неведомо для окаянной любви и кромешной честности масс; что не должны распознать время и наука.

Возрожденные Голоса; братское пробуждение всей хоральной и оркестральной мощи вкупе с сиюминутным ее приложеньем; единственная в своем роде возможность высвобождения чувств!

Продаются бесценные Тела, независимо от расы, принадлежности к миру, полу, потомству! Сокровища на каждом шагу! Бесконтрольная распродажа алмазов!

Продаются анархия массам, неискоренимая пресыщенность – высокомерным знатокам, жестокая смерть – верующим и любовникам!

Продаются пристанища и кочевья, безупречные спортивные состязанья, феерии и житейские блага; продается творимое ими грядущее, гул его и напор!

Продаются прилежность расчетов и неслыханные взлеты гармонии. Непредсказуемые находки и сроки, мгновенная одержимость.

Безрассудный и бесконечный порыв к незримым великолепьям, к усладам, непостижимым для чувств, – и его тайны, гибельные для любого порока, – и его устрашающее для толпы ликованье.

Продаются Тела, голоса, неизмеримое и неоспоримое изобилье, все то, чего вовеки не распродашь! Торговцы не кончили распродажу! Лотошникам хватит работы еще надолго!

Я созерцаю, как спадают покровы всех тайн: религий и природы, смерти, рождения, грядущего, минувшего, космогонии, самого небытия.

Я – изобретатель намного достойнейший, чем любой мой предшественник; музыкант, сумевший подобрать ключ к любви.

От колокольни к колокольне я протянул канаты, гирлянды – от окна к окну, золотую цепь – от звезды к звезде, и я пляшу.

В конце концов жизнь куда богаче ассоциациями, чем событиями.

* * *

Хотя «Озарения» написаны в стиле дневника, напоминающего дневники братьев Гонкуров, да Виньи и «Choses vues» В. Гюго, это новаторское произведение как по части содержания, так и в отношении стиля и ритма:

«Озарения», опубликованные в 1886 г., произвели большое впечатление в символистской среде; помимо того, что Рембо первым во Франции создал верлибр («Марина») – задолго до того, как его «придумал» Г. Кан, он, что важнее, собственным творчеством обосновал возможность «темной», суггестивной поэзии – поэзии, которая не рассуждает и не описывает, но, наподобие магии, непосредственно вызывает к бытию те или иные образы. В этом отношении Рембо отчасти предвосхищал Малларме – поэта, непосредственно стоящего у истоков символистского движения во французской литературе.

К верлибрам Рембо восходит наиплодотворнейшее течение французской поэзии, бросившей вызов просодическому бытованию лирики и открывшей невиданные возможности словесной культуры, освобожденной от верификационных канонов.

Само название сборника двусмысленно: это и «озарения», и «цветные картинки». Здесь идеи заменены ассоциациями, звуковыми и ритмическими намеками. Освобождая искусство от рассудочности, логических связей и ригоризмов, Рембо воздействовал непосредственно на подсознание. Он пренебрегал развитием идей: «наметив одну, он тут же переходил к иной, от намека к намеку, от точного указания к фантасмагории».

Атеист Рембо глубоко религиозен и даже мистичен – и дело не в ирреальности «Озарений», а в постепенном вытеснении реального потусторонним, внешнего – внутренним, бедного – богатым, однозначного – полисемичным. – Оракул, вещающий в духе грядущего апокалипсиса…

Постепенно освобождаясь от прозаического мышления, все более тяготея к музыкальности, Рембо превращает верлибр в высшую поэзию. Проза «Озарений», комментирует Эдуард Дюжарден, сгущается в единицы, которые еще очевидно не стихи, но все больше и больше к этому стремятся… Поэзия может принимать форму прозы так же, как и форму стихов. С легкой руки Рембо формы, промежуточные между прозой и стихами, получили широкое распространение: Малларме, Гюисманс, Швоб, Сандрар, Сальмон, Жакоб, Шар, Мишо…

Почти все отрывки, «Illuminations» кажутся составленными на откосах, в поле, на краю дороги человеком, в котором ходьба, свежий воздух развили неистовые и могучие грезы. Читайте почти в начале книги 3 поэмы: «Mystique», «Aube», «Fleurs».

Первая – просто видение лежащего человека, который, запрокинув голову, взирает на окружающее. Ощущение странности, свежести расплавленных красок, нового мира, который приходит к нам тогда, отлично знакомо тем, кто любит прогулки в горах.

«Заря» – просто описание утренней прогулки, замечательный отрывок, чертовски ясный и свежий, написанный таким прекрасным языком, как ни одна страница на французском, и который держится в нашей памяти, как левкой у стены, так же хорошо, как прекрасные стихи.

«Цветы» содержат ту же музыку. Следует обладать предвзятым мнением, чтобы находить невразумительными поэмы, которые являются прямым воплощением света.

Он творил поэзию, как творят музыку: ритмически-бессвязно; «Утро», построенное по контрапункту к зарницам,