Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

Что до современного английского театра, то он, по общему мнению, влачит жалкое существование. За двумя-тремя исключениями, нам никогда не приходило в голову что бы то ни было заимствовать у этого театра; между тем Лондон в известном смысле живет переработкой наших пьес. Хуже всего, что театр там еще более кастрирован, чем роман. На сцене англичане уже не терпят ни малейшего сколько-нибудь серьезного анализа человека. Их интересует только пошлая мораль, только некая условная добропорядочность. Я уверен, что именно в этом причина той серости, которая захлестнула их драматургию. Они опустились до мелодрамы, они опустятся еще ниже, ибо достаточно запретить правду о человеке, чтобы убить литературу. Разве не удивительно и не печально, что английский гений, видевший в прошлые столетия расцвет самых ярких писательских темпераментов, теперь, вследствие определенного направления общественного развития, порождает лишь синие чулки, лишь оскопленных писателей, которые не стоят даже Понсона дю Терайля? И это имеет место в такую пору, когда дух наблюдения и эксперимента толкает наше столетие к изучению и разрешению всех проблем.

Можно сказать, что перед нами последствия социального порядка, которые требуют слишком длительного изучения. Заметьте: господство условности в идеях и в характере литературных героев тем более удивительно, что английская публика требует натурализма в изображении внешнего мира. Нет более добросовестного и более дотошного натуралиста, чем Диккенс, когда он описывает и выводит на сцену какого-либо героя; но он просто отказывается проникать под кожу, до плоти. Поэтому в Лондоне изумительные декорации, хотя пьесы и остаются посредственными. Народ здесь практичный, рассудительный, он требует правды внешних аксессуаров, но злится, когда хотят рассечь человека. Добавлю, что в Англии философская мысль очень смелая, смелее, чем где бы то ни было, что позитивизм в ней ширится, что Дарвин опрокинул все прежние представления и открыл новый путь, по которому в настоящее время движется наука. Что означают эти противоречия? Ясно, что если английская литература топчется на месте и не способна перенести вторжение истины, значит, эволюция еще не коснулась ее, значит, существуют социальные помехи, которые должны будут исчезнуть, чтобы роман и театр, в свою очередь, расширили и рамки за счет наблюдения и анализа.

К этому я и хотел прийти: нам не следует принимать близко к сердцу мнения, выраженные английской публикой по поводу произведений нашей драматургии. К счастью, литературная среда в Париже не та, что в Лондоне. Англичане не поняли Мюссе, они сочли г-на Дюма слишком правдивым, — эти факты интересны для нас лишь постольку, поскольку информируют о литературной обстановке у наших соседей. Мы с ними стоим на слишком различных позициях. Мы никогда не согласимся с осуждением книги за то, что ее героиня — неверная жена, а не двоемужница. В этих условиях нам следует лишь поблагодарить англичан за теплый прием, оказанный нашим артистам; но ни в малейшей мере нам не приходится рассчитывать на то, чтобы воспользоваться их суждениями о наших пьесах. Исходные точки слишком различны, мы не можем понять друг друга.

Вот что я хотел сказать, — тем более что один из наших критиков недавно заявил, что ему доставила большое удовольствие статья в «Таймс» против натурализма. Автора статьи из «Таймс» следует просто отослать к Шекспиру или рекомендовать ему «Вольпоне» Бена Джонсона. Пусть лондонская публика сохраняет свою приверженность к нашему классическому театру или к нашему романтическому театру, — она не может понять наш современный репертуар в силу своего воспитания и из-за английской социальной среды. Но это не причина, чтобы наши критики радовались шуткам «Таймс» над литературным движением, составляющим нашу славу со времен Дидро.

Что же касается автора из «Таймс», то советую ему обдумать следующую мысль: побочные дети Шекспира не имеют права насмехаться над законными сыновьями Бальзака.

О СУБСИДИЯХ

Во время дискуссии о бюджете все были поражены суммами, которые государство отпускает музыке, — они огромны в сравнении со скромными суммами, предоставленными литературе. Субсидии театрам Французской Комедии и Одеону, если их сопоставить с тем, что получают музыкальные театры, абсолютно смехотворны. Но этого мало, в те дни газеты завели речь об открытии новых музыкальных залов, вся пресса была озабочена судьбой композиторов и их произведений, общественное мнение оказывало самый настоящий нажим на правительство, требуя от него новых пожертвований во славу музыки. О литературе — ни звука.

Я уже говорил, что в этом апофеозе музыки вижу ненависть толпы к мысли. Человеку, который сытно пообедал, ходить во Французскую Комедию утомительно; там надо понимать, а понимать дело трудное. В Опере же он отдается убаюкивающим мелодиям, никакой подготовки для этого не требуется, — бакалейщик из угловой лавки испытает там не меньшее наслаждение, чем самый утонченный меломан. К тому же в Опере есть феерия, балет с обнаженными танцовщицами, декорации со сказочными эффектами освещения. Все это прямо обращено к чувствам зрителя и никаких умственных усилий от него не требует. Вот почему музыке возвели великолепный храм, между тем как почти напротив, в другом конце улицы, живет литература, живет наподобие благонравной, рассудительной, скучной мещанки, — ей было бы не по себе посреди этой роскоши, достойной содержанки. Да, именно так, музыка во Франции — содержанка. Ничто не может принести больший ущерб интеллектуальному здоровью нации.

Нашлось множество людей, которые подняли голос протеста против этой диспропорции между суммами, предоставленными литературе — и музыке. По их мнению, необходимо более справедливо распределять субсидии. Посмотрите на дело с практической стороны, с точки зрения достигнутых результатов, и вы снова испытаете немалое удивление; вы обнаружите, что тех сотен тысяч франков, которые брошены в бездонную бочку музыкальных театров, явно недостаточно, — они повлекли за собой лишь банкротство. Сама Опера, остающаяся весьма процветающим предприятием, с давних пор ничего значительного не создавала, она вынуждена жить старым результатом, довольствуясь труппой, которая, по мнению компетентной критики, постепенно вырождается. Несмотря ни на что, мы упорствуем. Когда музыкальный театр терпит крах, — а это случается каждый сезон, — мы тотчас изыскиваем способ открыть другой. Печать идет в наступление, министры проявляют благосклонную податливость. Нам нужны оркестры и балерины — пусть даже ценой всеобщего разорения. Странное искусство, которое можно поддерживать только с помощью миллионов! Удовольствие, которое оказывается настолько дорогостоящим, что нам не удается его обеспечить парижанам, даже оплачивая за счет всех французов!