Вечник. Исповедь на перевале духа - Мирослав Дочинец

Смертельного жала не пожалела мудрая гадина, чтоб открыть мне животворящую науку. Пока я жив и живу среди живого, должен кориться сему закону. Ибо я не выше дерева, не мудрее медведя, не чище рыбины, не красивее косицы-цветка. Я лишь равный среди равных. Осколок живого мира, капля тайны сокровенной, плод работы Великого Мастера.

Оглядываясь на свою дотеперешнюю планиду, понимал я, что поступал, точно кукушкин детеныш в чужом гнезде. Этот птенец, когда вылупится, наделен такой чувствительной кожей, что не терпит подле себя никого и ничего. Потому и вышвыривает из гнезда птенцов, и яйца, и даже клюет птиц, его кормящих. А вырастая, еще и гнездо чужое распотрошит - такова благодарность за приют и жертвенное воспитание. Так я и чинил, будто все кем-то для меня приготовлено. Будто Природа - это мой стол. А вот мой вуйко Ферко, если даже на дерево-жердь замахивался, что-то молитвенно просил.

Я научился просить. Я научился благодарить за жертву.

Когда собирал ягоды, орехи и дикие плоды, приговаривал:

«Твоим семенем ты будешь жить в моем теле, твой цвет расцветет в моем сердце радостью, твои запахи будут в моем дыхании. И не гнитьем ты завершишь эту пору, а ответной силой-подарком, чтобы замыкалось колесо жизни».

Когда добывал березовый и кленовый соки, нашептывал: «Я тоже дерево, только ходячее, требующее земных соков. И мои соки тоже когда-то возвратятся в землю и меня запечатают в жбан вечности».

Я и дальше вынужден был добывать для пропитания птиц и рыбу, я знал, что должен научиться охотиться на более крупного зверя, чтобы выжить, перезимовать. И тоже имел для этого благодарственное казание: «Той же силой, что одолела тебя, когда-то буду сокрушен и я, и меня тоже съедят.

Ибо тот закон, что дал тебя в мои руки, отдаст и меня на поживу кому-то. И твоя, и моя кровь - это лишь сок, питающий дерево рая».

Отныне я не брал, а просил и благодарно принимал.

Я уже не высекал в себе ежедневно огонь терпения, чтоб просуществовать день, а сам искрил его в пробужденной душе.

Простой, однако такой совершенный, окружающий мир открывал мне свою науку. Разглядывая покрытую чешуей рыбину в руке, я сообразил, как накрыть свое жилище. Нарезал коры и настилал желобами на бантах-стропилах, а сверху вязал желобы перевернутые.

Когда закончил свою работу, наведался тихий, словно тайный гость, дождь. Вода стекала с гребней коры в нижние корытца и скапывала на землю. Ни одна капля не упала на устланный сухой хвоей пол. Я вышел наружу и залюбовался своей виллой. От нее веяло теплом и покоем. И я знал почему. Я создал эту хижину с такой любовью, будто в ней должна была жить моя Терка-Терезка.

Внезапно на крышу села белая ворона. Возможно, побелела она от старости, а может, такой вылупилась, как это иногда бывает. Ворона зычно каркнула и уронила под мою дверь волошский орех. Я поблагодарил, выдолбил сбоку ямку и присыпал его. А про себя я попросил:

«Береги, орех, мое жилье от беды нежданной, от слабости смертной, сохраняй от молнии и града, обороняй от зверья и духов черных, от людей завистливых. Пусть в оседке моем добро оседает, радость витает, царит мир».

Так знал приговаривать, вгоняя топор в порог новой хижины, древодел Микула, отец моей Терезки.

Во всем новом, прежде всего в беде, ищи что-то вспомогательное и поучительное для себя. И найдешь. Ибо все вокруг обновляется, и сам ты обновляешься каждые семь-восемь лет - как телом, так и духом. Потому не сдерживай себя и не жалуйся, если судьба посылает тебе новое испытание, новую дорогу.

Открой сердце Духу-Он поможет в немощи, подскажет, как молиться, как действовать, как избавиться от беды, победить обстоятельства. Ибо Он всегда с нами, с теми, кто открылся и доверился Ему.

Сладкие мои, два дара спущены нам из горнего ларца за многотрудную юдоль земную. Это детство и любовь. Вот и ныне, когда прислоню седую бороду к лежаку, сквозь пергамент ресниц засветится, зардеет паляница солнца моего далекого детства. И запахнут истомно чебрецы, охладятся мятными росами пяты, позовут в пахучее марево бомкала жестяных колокольчиков. Где-то там, на вязкой рини, остался мой мелкий след, из которого пьет синичка. Где-то там моя цепкая ручонка держит материну руку, пахнущую молоком. Где-то там расцвечены зорями короткие ночи легинства-юности и мягкие, как перо сойки, девчачьи губы.

Отворю скрипучую дверь памяти в ту синюю зиму...

Нас, детей, полна хижина. Живем себе, точно воробышки в стрехе. Где что нашли, клюнули, где прислонились - уснули. Стрегла нас «дикая баба». Ревешь от голода - «дикая баба» заберет. Спать не хочешь - тоже бабой пугали. А на Бабин вечер бабе оставляли немного кушанья на столе. Так хотелось его доесть, но увы - баба рассердится. Дикая баба гналась за тобой, когда, впихнув босые ноги в яворовы кованные коньки, летел на скованную льдом реку. А там кованные дуги нарезают лед, мороз обжигает икры, сзади свищет и фурчит - проносится с шумом снежная повитруля. Душа, точно птичка, выпорхувшая из клетки, едва поспевает за тобой. А вечером шмыгаешь носом и чихаешь - то «баба чихавка» ковыряет веником в носу. И мать запаривает тебе гроздья примороженной калины.

А под сволоком моргает лампа, девки и женщины обсели скамьи, прядут. В прядиво-пряжу вплетается нитка спиванки-песни:

Была любовь, была

Меж нами двумя -

Размыла, унесла

Мутная вода.

А чтоб та вода

Камнем заросла,

Что нашу любовь

Размыла, унесла.

Любость, ты любость,

Горьше, чем болесть.

Болесть перебуду,

Любовь не забуду.

Болесть перебуду,

В постели лежачи,

Любовь не забуду,

По свету ходячи.

С морозным дымом в хижину вваливаются парубки. Кто с охапкой дровишек, кто с решетом поджаренных подсолнуховых семечек, а у кого в рукаве булькает посудина с вином. Батяр-верховода горящим взглядом оббегает девичью скамью и шаловливо затягивает:

Ой болит меня головушка,

Ой болит меня мало

За Маричкой вечерком,

За Анницей рано.

За Маричкой вечерком,

Как только настанет,

За Анницей утречком,

Как петух горланит.

Девчата на выданье прыскают смехом, прячут очи за веретена. Пока не секанет какая-нибудь смельчачка со своего угла:

В лесу на орехе

Сова огонь крешет,

То собака, а не легинь,