Жиган - Сергей Зверев

– Сыро-то в камере, поди? – сказала она, оглядев запущенную рану.

– Как и везде, – ответил Жиган.

– Потому кожа у тебя не заживает, а гниет. Рубцы до конца дней останутся.

– И так не забуду.

Вечерами он лежал на нарах, равнодушно глядя в потолок, покрытый темными пятнами влажных разводов. Зима была затяжная, с частыми и долгими оттепелями, сырыми и угрюмыми.

Думать не хотелось, но мысли неотступно лезли в голову. Главное, чего он никак не мог понять, – почему так глупо попался?

Кажется, все было на мази. Чалдон сделал ключи, вскрыл тачку, отогнал напарнику. Всего-то и нужно было, что добраться до клиента. Откуда в раннее холодное утро на дороге оказались менты?

Все мысли Жигана приводили его к единственному выводу – его сдали. Кто-то настучал.

Но кто? Чалдон? Нет, не может быть. Этому от жизни вообще ничего не надо, только забить косячок и затянуться. Хотя…

Архип вот говорил, что таких, как Чалдон, менты очень легко делают своими стукачами, или, как они выражаются, штатными информаторами.

Человека, находящегося в наркотической зависимости, очень легко купить. И затрат особых не требуется. Пообещай ему пару косячков, он и сломается.

Нет, Жиган все равно не верил в предательство Чалдона. Если бы настучал он, то следствию было бы легко привлечь его в качестве свидетеля. И тогда капитан Дубяга добился бы своей цели – пришил Жигану соучастие в преступной группе.

Тогда кто? О готовящемся угоне «Жигулей» знали только Игнат и, возможно, люди из окружения Пантелея. Родной брат не мог сдать его ментам. Остается последнее предположение – Пантелей или кто-то из его «шестерок».

Пантелей был лично заинтересован в удачном завершении дела, ведь Игнат задолжал ему немалую сумму. Пройдет все как надо – филки вернутся.

Константин пытался вспомнить физиономии тех, кто во время встречи в кабаке окружал Пантелея. Вообще-то у него была неплохая память на лица, но, как он ни старался, всякий раз перед его мысленным взором возникала оскаленная ухмыляющаяся харя рогатого черта. Сам Пантелей тоже виделся ему бесом, а вокруг него плясали, размахивали хвостами и стучали копытами мелкие бесенята.

Всякий раз, когда Жигану являлись эти видения, он громко сплевывал и переворачивался на другой бок.

– Ты чего? – спрашивал, вздрогнув, Архип.

– Так, привиделось.

– Креститься надо, – бурчал Архип.

– Пробовал, не помогает.

– А ты по-старообрядчески попробуй.

– Двумя пальцами?

– Вот именно.

Пробовал Жиган и двумя пальцами – тоже не помогало. Если что и отгоняло гнусных чертенят, так другие воспоминания.

Пыльные дороги Афгана, натужно ревущие грузовики, которые медленно поднимаются в горы, остовы обгоревших, обуглившихся танков и бронетранспортеров, вертушки и «черные тюльпаны»: «груз-200», «груз-300», и еще многое-многое другое…

Утро того дня, когда он покинул следственный изолятор, было сырым и промозглым. Жигана вывели во внутренний двор, где стоял автозак-«блондинка». В фургоне было так же холодно, как и снаружи.

Здесь уже сидели, съежившись, несколько заключенных. После того как внутрь по ступенькам поднялись конвойные, дверь захлопнулась, и машина отправилась в путь.

Всю дорогу, а она была долгой, конвой, как и зеки, щелкал зубами от холода, хотя солдаты были одеты по зимней форме.

Через маленькое окошко из «блондинки» были видны только кусок серого неба и верхушки деревьев. Машина, судя по всему, ехала по обледеневшему шоссе. Колеса мелко подрагивали, на поворотах и при торможении автомобиль слегка заносило в стороны.

Через несколько часов в окошке показались такие же серые, как небо, стены домов. Замелькали фонарные столбы. Зеки безучастно поглядывали то на конвойных, то дpуг на дpуга.

Уже находясь в пересылочной тюрьме и дожидаясь формирования своей партии, чтобы отправиться по этапу, Жиган узнал, что его привезли в Москву.

Но задержаться в столице – пусть даже за тюремной решеткой – не удалось. На следующий же день Жиган погрузился в тюремный вагон, который шел на север.

Исправительно-трудовая колония № 6 Управления исправительных дел ОВД Кировской области мало чем выделялась среди сотен других подобных учреждений по всей стране. Единственное отличие этой колонии общего режима состояло в том, что ИТК-6 в уголовной среде относили к сеpым, то есть зонам, живущим и не по понятиям, и не ссученным.

Начальником зоны, или хозяином, по здешней терминологии, был полковник Жуликов. Впервые услышав его фамилию, Жиган был немало удивлен. «Их в управлении кадров специально подбирают по фамилиям, что ли?» – подумал он.

А вот внешность полковника Жуликова вовсе не соответствовала его легкомысленной фамилии. Это был высокий тучный мужчина с животом, напоминающим пивной бочонок. На его красном обветренном лице лесистыми холмами вздымались густые брови. Когда он говорил, его толстые губы шевелились, словно у трубача.

Как большинство пожилых тучных людей, Жуликов страдал одышкой. Несмотря на это, он дымил со страшной силой. И подчиненные, входя в кабинет хозяина, долго не могли откашляться.

Сизый дым висел там столбом в любое время дня, при любой погоде, в любой сезон. То ли из-за удаленности своей колонии от городской цивилизации, то ли по каким-то иным причинам, Жуликов курил исключительно воровские папиросы ББК – «Беломорканал».

Через некоторое время, уже находясь в колонии, Жиган узнал, что хозяин при желании мог бы триста шестьдесят пять дней в году с утра до ночи курить «Мальборо», и не кишиневские, а фирменные.

В ИТК-6 тянули срок несколько богатых южан. Их постоянно навещали родственники, которые привозили с собой богатые дары. Хозяин принимал все, кроме сигарет. Видно, не лежала у него душа к заморскому табаку.

Когда в колонию прибыла большая партия заключенных, среди которых был и Жиган, их выстроили перед зданием администрации. Сам хозяин вышел, чтобы посмотреть на новичков.

В Москве уже начиналась весна, а здесь, на севере, стоял трескучий мороз градусов в двадцать. Осужденные стояли в своих серых бушлатах и нахлобученных ушанках, как замерзшие воробьи.

В отличие от них хозяин вышел на крыльцо в одном кителе. На лице его красовалась самодовольная улыбка.

Окинув взглядом серый строй, он сказал сиплым от бесконечного курения голосом:

– Ну, красавцы, с прибытием!

Ответом ему было глухое молчание. Полковник недовольно поморщился. Стоявшие рядом с ним офицеры колонии озабоченно переглянулись между собой. Один из них сказал:

– Еще не знают наших порядков, товарищ полковник.

– Обучайте, – бросил хозяин, направляясь в здание администрации.

Когда он исчез, один из офицеров в шинели с погонами майора вышел вперед, остановился перед строем.

– Значит, так, шаромыжники, – не терпящим возражений голосом сказал он, – здесь вам не летний лагерь труда и отдыха. Порядки армейские. Каждого офицера вы должны приветствовать, снимая головной убор. И так на протяжении отбытия всего срока наказания. Следовать к месту работы и принятия пищи будете строем. Сейчас к вам с приветствием снова обратится начальник колонии полковник Жуликов. Вы должны приветствовать его продолжительным «ура».

Майор обернулся и сказал что-то одному из офицеров. Тот пулей кинулся за дверь. Спустя минуту полковник Жуликов снова вышел на крыльцо.

– Обучили? – сипло хохотнул он. – С прибытием!

Раздался нестройный крик:

– Ура!

Полковник поморщился, но, ничего не сказав, снова покинул крыльцо. Вперед вышел другой офицер с папкой в руках. Он зачитывал фамилии осужденных и называл номер отряда.

Жиган попал в четвертый отряд, начальником которого был капитан Белянин. На вид Белянину было лет под сорок, хотя на самом деле он оказался куда моложе.

После окончания Высшего командного училища внутренних войск МВД СССР Белянина отправили в конвойную дивизию, которая располагалась в Кировской области. Исправительно-трудовая колония № 6 областного Управления исправительных дел была уже четвеpтым исправительным учреждением в его карьере.

Больше полутора-двух лет Белянин нигде не задерживался, хотя вполне исправно получал звания. Объяснений тому было два.

В свои двадцать девять лет Белянин дослужился до капитанского чина, потому что зеков всегда держал в ежовых рукавицах. В отряде Белянина был порядок.

Он всегда мог договориться со смотрящими из числа авторитетов, чтобы мужики ходили на работу в промку – промзону – и давали план. Чтобы в бараках не было беспредела, чтобы актив из числа повязочников и козлов доблестно выслуживался, а отрицаловка знала свое место.

Это, конечно, не могло не устраивать начальство в колониях, но был у капитана Белянина один недостаток, который с лихвой перевешивал все его достоинства, – пил он безбожно. Может, потому и пил, что все всегда было у него в порядке. Однако делал он это так, что даже самое стойкое начальство не могло терпеть столь явной дискредитации советского офицера.