Сплетенные (ЛП) - Харт Калли

Кажется, я чувствую запах мочи и чистящих средств. Слышу испуганный плач четырнадцатилетней Лэйси, ползающей на четвереньках и убирающей созданный ею беспорядок. Вдруг меня охватила настолько всепоглощающая ярость, что я хочу найти этого человека и прикончить. Хочу причинить ему такую боль, чтобы он никогда больше не смог воспользоваться своим мужским достоинством, чтобы отлить не мог, не говоря уже о том, чтобы использовать его для причинения боли другим маленьким девочкам. Подаюсь вперед, обнимаю Лэйси и притягиваю ее к себе. Она так сильно дрожит, что я слышу, как стучат ее зубы.

— А потом он… потом он сделал мне очень больно, — просто говорит Лэйси.

Я хочу знать, что она имеет в виду, но слишком возмущена и оскорблена за несчастную женщину, находящуюся в моих объятиях, чтобы задавать вопросы. Мне известно достаточно. Я знаю, что он причинил ей такую боль, что она все еще страдает при воспоминании о нем спустя почти двенадцать лет.

— Ты кому-нибудь еще рассказывала об этом, Лэйси? — спрашиваю я, пытаясь сдержать слезы.

Она качает головой.

— Когда я проснулась на следующее утро, он еще спал. Я должна была приготовить ему завтрак. Каждое утро я должна была готовить ему яичницу и овсянку, приносить завтрак в постель. У меня все болело, и я едва могла ходить. Все причиняло боль, и я просто… просто сорвалась. Приготовила яичницу и овсянку, налила апельсиновый сок в стакан, но не наполнила его до самого верха. Только наполовину. — Она делает паузу, словно заново переживая все, что происходило в тот день: выкладывает яйца на тарелку, наполняет тарелку овсянкой, проливает немного сока на столешницу. — Я не израсходовала весь отбеливатель, — говорит она мне. — С прошлой ночи. С ночи, когда он заставил меня убираться. Я увидела бутылку и сделала это. Не колеблясь. Наполнила его стакан из этой бутылки, а потом отнесла ему. Он уже проснулся. У него было хорошее настроение. Он назвал меня своей лапочкой, погладил по щекам, покрытым синяками, которые он нанес, и сказал, чтобы я посидела с ним, пока он будет есть. Я не хотела. У него на стенах висели фотографии Иисуса и Марии и всех этих ангелов, парящих на небесах, и я помню, что не хотела сидеть там, пока они смотрят сверху вниз на то, что я сделала. Но Мэллори не позволил мне уйти.

Теперь она не сдерживается, Лэйси лежит и рыдает. Я прижимаю ее к себе, борясь с желанием броситься в ванную и поблевать. Она напоила его отбеливателем. Она напоила его отбеливателем, и я не могу заставить себя поверить в это. Мой ужас усиливается, когда я вспоминаю выражение лица Лэйси, когда я впервые привела ее в дом своих родителей: паника в ее глазах, когда она увидела иконы и религиозные картины на стенах гостиной моих родителей. Бл*дь. Я оставила ее там на несколько дней.

— Что произошло, Лэйси? — шепчу ей в волосы.

Честно говоря, не хочу знать, но теперь, когда мы дошли до этого момента, она должна рассказать. Ей необходимо рассказать все до мельчайших подробностей, чрезвычайно необходимо. Если она этого не сделает, то никогда не смирится с произошедшим. Она начинает постукивать пальцами по руке, которую я обхватила, — мизинец, безымянный палец, средний палец, указательный палец. Указательный, средний, безымянный, мизинец. Туда-сюда, туда-сюда — нервный тик, механизм преодоления.

— Он… выпил. Перед тем как принести стакан, я сначала проверила комнату. Запах был не такой уж плохой. Он не заметил, что что-то не так, пока не поставил стакан. А потом… потом он скинул поднос с кровати, и яйца разлетелись в разные стороны. Его тело сотрясалось. У него… у него пошла кровь изо рта. Я побежала к двери, но не смогла уйти. Повернулась в его сторону и прижалась спиной к стене, наблюдая. Он плевал кровью, вцепившись ногтями в горло. Казалось, это продолжалось целую вечность. Я все ждала и ждала, но он продолжал цепляться за горло. И я поняла, что мне нужно делать. Я снова подошла к кровати. Мэллори… — Лэйси задыхается. Дышит. — Мэллори думал, что я пришла на помощь. Он явно испытал облегчение. Я взяла подушку и прижала ее к его лицу. Надавила со всех сил и закричала. Я умоляла его умереть. Сказала, что он должен умереть, и он умер. Как только он затих, меня вырвало на кровать, и я выбежала из комнаты. К моим ногам прилипла яичница. Схватив сумку, собрала одежду, взяла деньги, которые Мэллори спрятал в Библии, и побежала. Бежала и бежала, бежала и бежала…

Она продолжает говорить, повторяя одно и то же снова и снова. Бежала и бежала. Эта девочка никогда не переставала бежать. Я крепко прижимаю ее к себе, изо всех сил, давая ей выплакаться. Истерика длится около тридцати минут, а затем усталость настигает ее. Именно тогда чувствую, что могу поговорить с ней, и она на самом деле услышит меня.

— Лэйси? — Ей это не понравится. — Ты не должна испытывать чувство вины. Тот священник был прав… Мэллори был больным человеком. Тебе нужно поговорить с Зетом, хорошо? Ты должна все рассказать ему. И ты должна сказать ему, что он твой брат.

Она затихает, ее плач становится еще тише.

— Не могу, — тихо говорит она.

— Милая, ты должна. Он поможет тебе. Он имеет право знать, что вы кровные родственники.

Ее затылок касается моего подбородка, когда она кивает.

— Знаю, — шепчет она. — Но я не могу сказать ему.

— Почему?

— Потому что он поймет, что я грязная. — Она трясется еще сильнее, шмыгая носом. — Он не… он не захочет, чтобы я была его сестрой. Он больше не будет меня любить.

Боль, гораздо более сильная, чем от огнестрельного ранения, пронзает меня до глубины души. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Я начинаю плакать до того, как могу взять себя в руки и заговорить.

— Это неправда, Лэйси. Такого не может быть. Ничто и никогда не помешает Зету любить тебя, несмотря ни на что, ясно? Но самое главное — ты не грязная. Тебе не нужно было исповедоваться в том, что он сделал с тобой. Ты была ребенком. Он злоупотреблял властью над тобой, когда должен был заботиться о тебе.

Лэйси пробирает дрожь. Словно даже мысль о том, что этот парень Мэллори должен был быть добр и заботится о ней, — расстраивает ее.

— Знаю, что ты так думаешь, но это не то, что я чувствую. Не могу ему сказать, ясно? Не могу подобрать слов.

Я задерживаю дыхание, пытаясь придумать что-нибудь, что угодно, чтобы заставить ее передумать. Ничего не приходит на ум.

— Хорошо, милая. Все в порядке. Постарайся немного поспать.

В конце концов, она засыпает, а я нет. Я лежу в постели, прокручивая в голове все, что она мне рассказала. Когда она просыпается рядом со мной, уже поздно. Спустя мгновение к ней приходит осознание того, что произошло, когда она пришла ко мне прошлой ночью. Боль и стыд таятся в ее глазах, когда она открывает их и смотрит на меня.

— Мне жаль, — это все, что она говорит.

Мне хочется снова обнять ее, хотя по тому, как она прижимает руки к груди, понимаю, что сейчас она не готова к этому. Я качаю головой, давая ей понять, что она никогда, никогда не должна сожалеть.

— Я тут подумала, — осторожно говорю я. — Ты не можешь рассказать Зету о том, что произошло. Но что, если я ему все расскажу?

Она делает глубокий вдох, и я тоже. Никто из нас не выдыхает. Мы смотрим друг на друга, и я замечаю внутреннюю борьбу, происходящую с Лэйси, отражающуюся на ее лице — нерешительность, страх, паника. Возможно, немного надежды. Сначала она моргает, затем осторожно, медленно кивает головой.

— И… как ты отнесешься к тому, что я скажу ему, что ты его… что ты его сестра?

Лэйси застывает, теперь она не моргает и не кивает. На этот раз ей требуется больше времени, чтобы принять решение. В конце концов, очень резким, усталым голосом она говорит:

— Думаю, это было бы хорошо.

— Хорошо.

Поднимаюсь с кровати, и меня одолевает головокружение и тошнота, я жалею, что так резко встала. Чувствую себя дерьмово, но не могу оставаться в постели весь день, восстанавливаясь. Даже от этой мысли мне становится хуже. У меня все болит, но я бы предпочла ходить и терпеть боль, чем лежать и ничего не делать. Лэйси хватает меня за запястье.