Денежная история - Анатолий Тоболяк

— Пятнадцатого.

— Сто двадцать тысяч?

— Да.

— Плюс проценты за полмесяца просрочки?

— Наверное.

— А у вас на руках было…?

— Сорок пять штук базарных и штук восемь моих.

— Меньше половины, однако.

— Я нашел остальные.

— Правда? — порадовался он за меня. — А где, если не секрет?

— У знакомого.

— Кто такой, не подскажете?

— Подскажу. Художник. Член Союза художников. Григорьев Павел Матвеевич. Улица Зеленая. Частный дом. Днем его можно найти в мастерских.

— Это не обязательно. Хватит фамилии. Я не собираюсь вас проверять.

— А по-моему, еще как собираетесь, — с какой-то ненавистью говорю я, в упор на него глядя. И он смотрит на меня острыми, живыми глазами. Потом, конечно, смеется, показывая две свои золотые коронки.

— Вас не проведешь, Андрей Дмитриевич. Вам бы в наших органах работать. Далеко пошли бы.

— Меня мои органы устраивают.

— Да, в газете вас хвалят как журналиста. Я ведь там побывал. Говорил кое с кем о вас.

— С Радунской, например?

— Точно!

— Свидание ей не назначили?

— Смеетесь, Андрей Дмитриевич! У меня двое детей и жена, ох, свирепая.

— Слушайте… забыл, как вас зовут…

— Виталий Ильич.

— Теперь запомню. Может, на сегодня хватит?

— Устали? — обеспокоенно спрашивает он.

— Мутит. Болит. В сон тянет.

— Да, пожалуй, я переусердствовал. Заканчиваем. — Щелкает клавишей диктофона, выключая его. — А если я, скажем, завтра загляну?

— А есть еще вопросы?

— Честно говоря, имеются.

— Ну, приходите. Если до завтра не окочурюсь.

— Бросьте, бросьте! Я с вашим доктором консультировался. Опасность позади, — ободряет он меня.

Прощается очень приветливо, как-то по-приятельски, пожимает кисть моей левой руки: держись, мол, старичок! — подхватывает свой «дипломат» и порывисто идет к двери, но на пороге вдруг тормозит и оборачивается.

— Да, Андрей Дмитриевич! Последний вопросик. Вы не помните, где провели прошлое воскресенье?

Я уже успел закрыть глаза, погружаясь в привычную тьму и боль, а тут надо снова выныривать из глубины на поверхность, в опасную явь.

— Аа!.. — мычу. — Сейчас… погодите… Воскресенье? То есть после субботней барахолки. Погода, по-моему, была хорошая. Ну да. Я в сопки ходил, решил проветриться. Поднимался на Лысую гору.

— В одиночку?

— А зачем мне компания? Я люблю один бродить. А потом, когда спустился… ну, да, правильно… пошел в гости к Перевалову.

— Это издатель, о котором вы говорили?

— Он самый. Мы с ним выпили, и я у него переночевал.

— Все, Андрей Дмитриевич. Все. Отдыхайте, — разрешает мне Чиж. И выскакивает из палаты, осторожно прикрыв дверь.

И, может быть, зря я его выпроводил. Наедине со своими мыслями, если сон не идет (а он не идет), тягостней даже, чем в компании следователя. Единственные светлые маячки — ты, Оля, и ты, малышка… но вы в такой дали, что вас нелегко разглядеть. То ли солнце опять зашло за тучи, то ли тяжелый морской туман лег на Тойохаро, то ли зрение потерял, как при катаракте. О себе я не тревожусь… странно, но так, хотя лежу с проломанной головой иезуитскими вопросами. Российское радио тоже не радует, ежечасно сообщая над изголовьем о всяких ожесточенных кровопролитиях. Не ходи, Ольга, поздно вечером по страшному пролетарскому Новосибирску, — даже в магазин за хлебом. Наше новое юродское кладбище в березовом лесу, оказывается, очень уютное. Спи спокойно, Молва. Там, где ты сейчас, не нужны ни рубли, ни иены, ни доллары. А где же эта злыдня, наоравшая на меня и респектабельного Чижа, думает она ставить мне обезболивающий укол? И думает ли она подать мне утку, ибо я больной пока что не ходячий?

И еще одна трудная ночь. И еще один солнечный день. Следователь Чиж не появляется, как обещал, зато в палату впархивает под вечер цветастая, яркая бабочка мисс Радунская.

— Читаешь? Уже читаешь? Какой умница! — радуется она и чмок-чмок! — моя страшная морда быстро расцелована, затем следы губной помады стерты кружевным платочком.

— Андрюша, тебе надо побриться.

— Надо. А как это сделать?

— Очень просто. Я завтра принесу электробритву и побрею тебя.

— И сколько возьмешь за это?

— Бутылку шампанского, когда выйдешь отсюда. Как дела, милый? — присаживается она на край кровати.

— Вроде бы слегка оклемываюсь.

— Молодец! Ты жизнестойкий. Врач говорит…

— Послала телеграмму? — перебиваю ее.

— Ну, конечно. Сразу же.

— Не напутала с адресом?

— Что я, дура, по-твоему?

— Ладно, верю. Что у вас там нового? — пытаюсь приподняться я на подушках. Она подхватывает меня под мышки, помогает.

— Абсолютно ничего. Все та же потогонка. Я вот думаю: не удрать ли в отпуск?

— Удери. Что тебе мешает?

— Нет, сейчас не могу. Вот ты выздоровеешь, выпишишься, тогда удеру.

Я морщусь, словно услышал глупую шутку.

— А при чем тут я? Ты и я — что нас, интересно, связывает? — спрашиваю, и ее лицо тотчас вспыхивает, точно я залепил ей пощечину.

— Хам ты все-таки. Каким был, таким остался.

— А ты чего ждала, Радунская? — не жалею я ее. — Думаешь, если переспала разок в моей семейной постели, то имеешь на меня право? Ошибаешься.

— Заткнись! — Она вскакивает со стула.

— Ладно, сядь, не психуй. Я все-таки больной. У меня черепно-мозговая травма. Может, я сейчас вообще невменяемый.

— Ты всегда был чокнутым.

— А ты всегда была сластолюбицей. Совратила этого золотозубого.

Радунская вдруг пугается и плюхается снова на стул.

— Откуда ты знаешь?

— Значит, совратила?

— Да перестань пошлить! — кричит она. — Откуда ты знаешь, что он со мной беседовал?

— А ты напряги свои красивые мозги и подумай.

— Он был у тебя?

— Вот-вот. Молодец. Напрягла.

— И сказал, что разговаривал со мной? Вот гад! Клялся ведь, что беседа конфиденциальная.

— Я сам вычислил, без его помощи. Ну, и как ты меня охарактеризовала?

— Лучше, чем заслуживаешь!

— Спасибо, спасибо. Он и меня помучил, этот сыщик.

И поскольку она все равно сейчас не удержится от вопросов, я сам ей все выкладываю. Так, мол, и так. Задолжал Яхнину энную сумму. А они, Шерлоки Холмсы, прослеживают сейчас все его деловые связи и знакомства. Вот откуда такой интерес к моей персоне.

— А ты успел отдать?

— Нет. Но я отдал его отцу на поминках.

— Для этого и машинку продавал, да?

— Соображаешь.

— Въедливый такой! Целый час меня пытал.

— Понравилась ты ему, видимо.

— Опять!..

Я кладу свою деловую, действующую руку ей на колено, крепко сжимая эту круглую обольстительную коленку, от которой сразу переливается в меня здоровое животное тепло. Подонок Кумиров. Ему, видите ли, требуется в данный момент чье-то человеческое участие. Наверно, и глаза у меня сейчас просящие, щенячьи, бездомно-тоскливые, а то чего бы Радунская вдруг стала гладить меня ладонью по щеке, поговаривая: — Бедный Андрюшка… В какой переплет попал… Она оставляет после себя пакет со всякой вкусной снедью и свежими газетами. В родной «Свободе» я нахожу статью некоего А. Малышева. Под этим псевдонимом (девичья фамилия моей матери) я привык скрываться.

Ау, мама! Ау, отец! Как вы там, в своем Орле?

В детстве, помнится… Нет, лучше не вспоминать.

— Ну, что ж. При таких темпах через недельку, глядишь, отпустим вас на домашнее содержание, — удовлетворенно констатирует мой добрый лечащий врач Константин свет Павлович. — А отчего такая мрачность? — вглядывается он в меня.

— Так. Семейные обстоятельства.

— Ничего, ничего. Все в этой жизни приходяще, — ободряет он меня расхожей сентенцией.

Очередной осмотр окончен. Он удаляется со своей свитой — медсестрой и двумя юными практикантками из медучилища.

Он удаляется, и он придет завтра утром снова, а следователь Виталий Ильич, значит, Чиж, похоже, обо мне забыл. Я его жду с жадным нетерпением, а он не спешит нанести мне очередной визит. Не означает ли это, что Шерлоки Холмсы вышли на истинный след и отпала надобность в новых допросах Кумирова?

Зато неожиданно появляется в палате тот, кого не жду, — редактор Перевалов, по-всегдашнему озабоченный, высокий, сутулый, со своим неизменным портфелем.

— Ты еще в городе? — удивляюсь я.

— Завтра лечу. Билет в кармане. Знаешь, сколько стоит?

— Тысяч пятьдесят, — называю произвольную цифру.

— А сто двадцать восемь не хочешь? — с каким-то торжеством объявляет он.

— Та-ак, — тяну я. — Подкинули?

— Еще подкинут наверняка. Назад полечу, вероятно, по новой цене.

— А до Новосибирска теперь сколько стоит, ты не в курсе?