Распутник - Грэм Грин

Рочестер и впрямь последовал чьему-то «трезвому совету» и уже в течение ближайших десяти дней убыл на континент, успев перед этим торжественно попросить прощения у Гарри Киллигрю за афронт, учиненный его отцу[35].

Принято считать, что Рочестер уехал во Францию, попав у короля в немилость, и сам Карл с удовольствием поддерживал всеобщее мнение, потому что проступок Рочестера, разумеется, нельзя было оставить безнаказанным; однако эта опала была мнимой. Ссора в Тауэре разразилась 9 марта, а тремя днями позже Карл написал из Ньюмаркета своей сестре герцогине Орлеанской:

Предъявитель сего письма, лорд Рочестер, вознамерившись совершить поездку в Париж, не осмелится подойти поцеловать тебе руку, не имея при себе письма от меня; отнесись к нему, пожалуйста, как к человеку, о котором я придерживаюсь самого высокого мнения; ты увидишь, что он остроумен и умеет себя вести, а также доказал свою храбрость в ходе войны с голландцами, на которую пошел добровольцем.

Прошло пять лет с тех пор, как Рочестер в последний раз «целовал руку» герцогине Орлеанской, «дражайшей сестре» Карла, которую английский король любил сильнее, чем всех своих фавориток вместе взятых. На следующее лето ей предстояло приехать в Англию на заключение англо-французского союза против Голландии, известного как «Traite de Madame»[36]. A еще тремя с небольшим неделями позже ее найдут мертвой и в этом убийстве заподозрят ее мужа, герцога Орлеанского. Ее личное посольство при дворе брата возглавляла Луиза де Керуаль, будущая герцогиня Портсмут, которой позднее удалось выжить саму леди Каслмейн. Бернет описывает сестру Карла как «женщину большого ума и чрезвычайной любезности, однако легко приходящую в ярость, едва ей покажется, будто ее обманывают». Рочестер, узнав о ее смерти, напишет жене прочувствованно, хотя и не без легкого сарказма: «Самая горькая утрата и для Франции, и для Англии с тех пор, как терять особ королевской крови вошло в моду».

Пребывание Рочестера во Франции не свелось к пустому времяпрепровождению, хотя, судя по отчетам английского посольства, он старался не привлекать к себе повышенного внимания.

1 мая Уильям Первич, британский агент в Париже, написал сэру Джозефу Уильямсону: «В понедельник французский двор отправился в Сен-Жермен, где король устроил общий смотр войску, включая полевую артиллерию; на обратном пути оттуда лорд Рочестер, будучи ограблен в карете, лишился суммы примерно в двадцать пистолей и парика».

Еще один инцидент в Париже демонстрирует нам личную храбрость Рочестера, позднее в том же году поставленную под сомнение насмешками лорда Малгрейва. Одновременно с Рочестером в Париже находился лорд Кавендиш, будущий герцог Девоншир. 21 августа 1669 года сэр Джон Клейтон написал сэру Роберту Пестону, что, «как сообщает лорд Кавендиш, он получил семь опасных для жизни ран в стычке, вспыхнувшей в театре на представлении "Скарамуша"; его единственным спутником был лорд Рочестер; как утверждается, сам Кавендиш убил двух французов. Эта история слишком длинна, чтобы пересказывать ее Вам во всех подробностях, и настолько противна, что Вы наверняка не слышали ничего подобного; однако англичане предстают в ней в весьма выигрышном свете. Король Франции настолько взбешен, что собирается вздернуть всех уцелевших участников этой стычки с французской стороны, общим числом в шесть или семь человек».

Лорд Кавендиш оправился от ран; да и «с французской стороны» потерь, как выяснилось позже, не было. Посол написал лорду Арлингтону:

Король бросил за решетку наглецов, напавших на лорда Кавендиша и лорда Рочестера; он гневается на них — и все они в лучшем для себя случае лишатся занимаемых должностей. Однако их друзья обратились ко мне с просьбой заступиться за зачинщиков и участников побоища, аналогичное пожелание высказал и лорд Кавендиш, поэтому я обратился к Его Христианнейшему Величеству с просьбой помиловать их, поскольку оба англичанина уже получили полную сатисфакцию. Король, в свою очередь, поведал мне о том, как он удручен самим фактом нападения офицеров собственной армии на иностранцев и, главное, англичан, не говоря уж о том, что англичане эти — люди столь высокого звания. Так или иначе, мне кажется, через несколько дней их помилуют.

В Англии Элизабет ждала первого ребенка. Из предполагаемой переписки с находящимся на континенте мужем до нас дошло его короткое и холодное парижское письмо, датированное 22 апреля 1669 года:

[Мадам], я был бы чрезвычайно рад получить хоть какие-то сведения о состоянии Вашего здоровья. Но поскольку и в этой малости мне до сих пор отказано, могу лишь заверить Вас в том, что от всей души желаю Вам всего доброго, и молюсь за Вас, и уповаю на то, что мои молитвы достигнут Небес — и Вам не будет отказано в том, чего я для Вас и прошу, — то есть в счастье.

По мере приближения срока родов Рочестер начал готовиться к возвращению на родину; он испросил у статс-секретаря Арлингтона разрешения на это, но не напрямую, а воспользовавшись посредничеством английского посла, написавшего 15 июля своему министру:

Причина приезда лорда Рочестера во Францию, как мне представляется, небезызвестна Вашей светлости; что же касается его предстоящего возвращения в Англию, то ничто иное не нужно ему так, как благословение и милость Вашей светлости; меж тем он продолжает жить здесь скромно, как и жил с самого приезда, однако успел проявить целый ряд достоинств, которые наверняка превратят его в желанного гостя повсюду, куда ему вздумается направиться.

Похвала чужой скромности в письме посла, уже вознамерившегося соблазнить леди Сассекс в ходе ее пребывания в Париже и вскоре успешно реализовавшего это намерение, «к вящему изумлению и негодованию французского двора» (как написал Сэвил Рочестеру), звучит, пожалуй, несколько двусмысленно.

30 августа крестили Анну, старшую дочь Рочестера, и есть все основания предполагать, что к этому времени он уже вернулся в Англию.

3

В конце ноября разыгралась странная история несостоявшейся дуэли с графом Малгрейвом, категорически подорвавшая репутацию Рочестера как отчаянного смельчака, хотя и трудно понять почему.

Малгрейв был столь же молод, как сам Рочестер, ему не исполнилось еще и двадцати трех лет, но его непомерная гордыня уже успела стать при дворе притчей во языцех. Рочестер впоследствии заклеймит его в образе некоего Монстра Спеси; характерны и насмешливые прозвища «Его Высокомерие» и «король Джон». В своих «Записках секретного агента» Джон Мэкки описывает Малгрейва, каким тот стал в расцвете лет:

Отменно образованный аристократ и с немалыми способностями от рождения, однако совершенно лишенный нравственных принципов. Истово ратуя за дело католицизма, сам он заглядывает в церковь только изредка. Чрезвычайно горд, деятелен и коварен; не брезгует никакими средствами. Не любит платить по счетам; не пользуется ни уважением, ни симпатией; вопреки его вечному стремлению стать важной персоной при дворе, слывет полным ничтожеством в обеих палатах парламента, да и во всей стране.

Внешность Малгрейва Рочестер описал так (а ведь следует учесть, что любая карикатура должна иметь сходство с оригиналом, иначе она просто-напросто бьет мимо цели):

Хром, пучеглаз, — и вечно красный носНа грубой роже скотника возрос;Дыханьем смрадным низенький пузанРавно разит — и трезв когда, и пьян.

Что же касается ненависти, испытываемой Малгрейвом к Рочестеру, то она пережила свой объект, и Малгрейв откликнулся на смерть соперника двойным оскорблением, заведя чуть ли не на поминках речь о «тошнотворных виршах покойного ренегата».

Вечером 22 ноября при дворе стало известно о «любезностях», которыми один граф обменялся с другим, и тут же были предприняты меры по предотвращению возможной и вроде бы неизбежной дуэли. Однако ни одного из предполагаемых дуэлянтов не удалось найти по месту жительства, да и вообще их обоих как будто след простыл. Малгрейв, как выяснилось, проводил время вместе со своим секундантом в таверне у Найтсбриджа, где они выдавали себя за приезжих, однако были опознаны трактирщиком. Малгрейв в мемуарах дает собственную версию событий следующего дня, а относительно причины ссоры пишет лишь, что ему передали, будто граф Рочестер «сказал обо мне в своей всегдашней манере нечто весьма неприятное».

Договорились о конном поединке, и Рочестер сказал секунданту Малгрейва полковнику Эстону («человеку весьма ретивому»), что его собственным секундантом будет некий Джеймс Портер. Но прибыл он к месту дуэли не с Портером, а с «каким-то странствующим кавалергардом, которого никто из нас до тех пор и в глаза не видывал. И тут мистер Эстон проявил не свойственное ему, как правило, благоразумие: увидев, как мощно вооружен и экипирован противник, тогда как у нас, кроме пары седел, ничего не было, он предложил биться в пешем строю — и это предложение было принято». Затем Рочестер отвел Малгрейва в сторонку и