Больше чем люди (More Than Human) - Теодор Старджон

Глаза девочки сузились, лицо покраснело. Неожиданно она заплакала.

— Пожалуйста, — сказала она. — Я голодна. Мы голодны. У нас кончились консервы. — Голос отказал ей, но она продолжала шептать. — Пожалуйста, шептала она, — пожалуйста.

Лоун с каменным выражением разглядывал ее. Наконец она сделала робкий шаг к нему. Он поставил котелок на колени и обхватил руками. Девочка сказала:

— Я совсем не хочу вашу старую… — Но тут голос ее дрогнул. Она повернулась и направилась к двери. Остальные девочки смотрели ей в лицо. От них исходило молчаливое разочарование. Это выражение подействовало на белую девочку гораздо сильнее, чем на Лоуна. Она имела статус добытчика пищи и не справилась, и черные девочки безжалостно выражали свое неодобрение.

Лоун сидел, держа на коленях теплый котелок, и смотрел в открытую дверь на сгущающуюся темноту. Перед ним появился непрошенный образ: миссис Продд с дымящейся тарелкой жареной ветчины и оранжевым обрамлением из превосходных яиц. Она говорит:

— А теперь садись и позавтракай. — Какое-то чувство, которое Лоун не сумел бы определить, заставило сжаться его солнечное сплетение и стиснуло горло.

Он фыркнул, протянул руку в котелок, достал половинку картофелины и открыл рот. Но рука не донесла картошку до рта. Лоун наклонил голову и посмотрел на картошку, как будто не мог понять, для чего она предназначена.

Снова фыркнул, швырнул картошку назад в котелок, со стуком поставил котелок на пол и встал. Положил руки на косяки двери и хрипло крикнул:

— Подождите!

Кукурузу давно уже надо очищать от листа. Но она продолжала стоять в поле, и многие стебли были сломаны и пожелтели, и муравьи разведывали их и передавали сообщение в муравейник. На паровом поле стоял погрузившийся в почву забытый грузовик, с сеялкой за ним; сеялка наклонилась, и из нее просыпалась пшеница. Из крыши дома не поднимался дым, а дверь амбара покосилась и хлопала, словно аплодируя запустению.

Лоун подошел к дому, поднялся на крыльцо. Продд сидел на диване-качалке, который уже не качался, потому что одна из его цепей порвалась. Глаза его были открыты, но казались закрытыми.

— Привет, — сказал Лоун.

Продд пошевелился и посмотрел в лицо Лоуну. В его взгляде не было узнавания. Он опустил глаза, отодвинулся назад, чтобы сидеть прямо, бесцельно поискал что-то на груди, отыскал подтяжку, оттянул и отпустил со щелканьем. По его лицу пробежало тревожное выражение, но тут же исчезло. Потом Продд снова посмотрел на Лоуна, который видел, что сознание постепенно проникает в фермера, как кофе пропитывает кусок сахара.

— А, Лоун, парень! — сказал Продд. Слова прежние, но тон их как у сломанной сенокосилки. Продд встал, подошел к Лоупу, поднял руку, очевидно, чтобы похлопать по плечу, и тут же забыл об этом. Рука повисела немного, потом опустилась.

— Пора обрывать кукурузу, — сказал Лоун.

— Да, да, знаю, — полусказал-полувздохнул Продд. — Займусь. Я справлюсь. Так или иначе, до первых заморозков все будет сделано. Я никогда не пропускал дойку, — добавил он с болезненной гордостью.

Лоун заглянул в дверь и впервые заметил грязные тарелки, множество мух в кухне.

— Ребенок родился, — сказал он, вспомнив.

— О, да. Отличный мальчишка, как мы… — И снова Продд как будто забыл. Речь его замедлилась и повисла, как рука. — Ма, — вдруг закричал он, — дай парню чего-нибудь поесть! — Потом смущенно повернулся к Лоуну. — Она там, сказал он, указывая. — Если кричать громко, услышит. Может быть.

Лоун посмотрел, куда показывал Продд, но ничего не увидел. Поймал взгляд Продда и на мгновение погрузился в его сознание. И тут же отступил, не в силах приблизиться к тому, что не смог бы даже определить. Быстро отвернулся.

— Я принес твой топор.

— О, все в порядке. Мог оставить его у себя, — У меня есть свой. Помочь с кукурузой? Продд неопределенно посмотрел на кукурузу.

— Никогда не пропускал дойку, — сказал он. Лоун оставил его и пошел в амбар за серпом для кукурузы. Нашел. Обнаружил также, что корова сдохла. Пошел на кукурузное поле и принялся за работу. Немного погодя увидел, что Продд тоже работает на поле.

После полудня, как раз перед концом работы, Продд исчез в доме. Двадцать минут спустя он вышел с графином и тарелкой сэндвичей. Хлеб оказался сухим, и сэндвичи сделаны из ветчины, которая, как помнил Лоун, лежала на «полке дождливого дня» и к которой миссис Продд практически не прикасалась. В графине оказался теплый лимонад с мертвыми мухами. Лоун не задавал вопросов. Они присели на край лошадиной кормушки и поели.

Потом Лоун прошел на паровое поле и принялся выкапывать грузовик. Продд пошел за ним, чтобы править. Остаток дня они посвятили сеянию. Лоун стоял за сеялкой и Четырежды помогал вытаскивать грузовик из ям. Когда с этим было покончено, Лоун отвел Продда к коровнику, обвязал дохлую корову веревкой и с помощью грузовика оттащил на опушку леса. Когда наконец они отвели грузовик на ночь в амбар, Продд сказал:

— Лошади, конечно, не хватает.

— Ты говорил, что она тебе совсем не нужна, — бестактно напомнил Лоун.

— Теперь нужна. — Продд повернулся к нему и улыбнулся, вспоминая. — Теперь меня ничего не беспокоит, сам знаешь почему. — По-прежнему улыбаясь, он сказал:

— Пойдем в дом. — И всю дорогу к дому продолжал улыбаться.

Они прошли через кухню. В ней оказалось даже хуже, чем видно было снаружи. Часы остановились. Продд с улыбкой распахнул дверь комнаты Джека. Улыбаясь, он сказал:

— Посмотри, парень. Входи и посмотри.

Лоун вошел и посмотрел на плетеную колыбель. Марля порвана, голубая ткань промокла, от нее несет. У ребенка глаза похожи на обойные гвозди, а кожа цвета горчицы, черные короткие и жесткие, как у лошади, волосы покрывают череп, и ребенок дышит с шумом.

Выражение лица Лоуна не изменилось. Он повернулся и вышел в кухню. Посмотрел на канифасовую занавеску, лежащую на полу.

Продд с улыбкой вышел из комнаты Джека и закрыл за собой дверь.

— Понимаешь, это не Джек, вот в чем дело. — Он улыбался. — Ма пошла искать Джека, так оно и есть. Ничто другое ей не нужно. Ну, ты сам это знаешь. — Он еще шире улыбнулся. — А вот этого, там, врач назвал монголоидом. Если оставить его, он вырастет, может, до размеров трехлетнего и так пролежит еще тридцать лет. Если увезти в город к специалистам, может, дорастет до десятилетнего. Говоря, он продолжал улыбаться. — Так сказал врач. Ну, нельзя ведь его закопать в землю? С ма все в порядке, она всегда любила цветы и все такое.

Слишком много слов, трудно их слушать, трудно смотреть на эту широкую улыбку. Лоун посмотрел Продду в глаза.