Русалки — оборотни - Антонина Клименкова

— Скоро будет, — ответил Серафим Степанович.

— А-а, — сказала девушка, машинально разглаживая ладонями складки юбки на коленях. — А я как раз спросить у вас хотела…

— О чем? — благожелательно осведомился старичок.

— Ну про него. Он ведь не как вы, не монах?

— Нет, — кивнул Серафим Степанович. — Но он собирается избрать сию стезю. Феликс ведь вырос в нашей обители, там для него вся жизнь. Его младенцем подкинули к воротам монастыря, аккурат у порога домика садовника, ночью, в страшную грозу. Какая тогда разразилась буря!

— Бедняжка, — покачала головой уж вернувшаяся с чашками хозяйка. — Тоже сирота, значит.

— Вообще-то в подобных случаях мы отправляем находку в приют при женском монастыре, у сестер лучше получается ладить с детьми. Но в тот раз в происшедшем брат садовник увидел знамение и решил оставить мальчика у себя. Отец игумен разрешил и даже стал крестным Феликсу.

— А почему его так назвали? — спросила Глаша, шмыгнув носом.

Ее эта история ужас так растрогала, аж слезы на глазах заблестели.

— Редкое имя-то какое! — подхватила и Полина Кондратьевна, которая сидела, облокотясь о стол, подперев ладонью щеку.

— А это оттого, — с готовностью принялся объяснять монах, — что на пеленках, в коих младенец завернут был, вензель вышитый имелся, буквы — «Фе», «Те» и «Ве». Вот братья и решили игумена в крестные отцы звать, он один у нас на «Те» начинается. А уж имя игумен сам придумал. Сказал — Феликс на латинском значит «счастливый». Раз малец в бурю, на холоде и ветру выжил, знать, счастливым ему в жизни быть суждено. Ну и фамилию придумал тоже он — Вратов, в том смысле, что у врат монастырских был найден.

Честно признаться, Глаша расстроилась. Все оказалось совсем не так, как она себе представляла, все гораздо проще и прозаичней. А она-то уже решила, будто он от несчастной любви в монастырь подался. Что полюбил он девицу-красавицу и та отдала ему свое сердце — да и как такому не отдать? Но родители ее воспротивились, заточили дочку под замок в высокой башне да сосватали за другого, постылого — нелюбимого, но богатого. А девица решила лучше удавиться да бросилась из окошка и разбилась об острые скалы. А Феликс дал клятву вечно ее помнить, не забывать и ушел в монастырь горевать… А по правде совсем неромантично получается. Хотя, если подумать хорошенько…

Тут Глафира встрепенулась — из глубины дома послышались быстрые шаги.

— Ой, Полина Кондратьевна! — заговорила она на всякий случай излишне громко. — Я ведь чего пришла рассказать-то. Вы только представьте, какой нынешней ночью казус случился! Благодарствую, — кивнула она, принимая из рук хозяйки дымящуюся парком, источающую аромат смородинового листа чашку чая и присаживаясь к столу, как воспитанная барышня, — На кладбище вчера ужас-то какой случился! Бр-р! Как представлю — аж мурашки бегают по мне по всей.

И она подробно пересказала подслушанную на берегу речки историю.

— Во как! — заключила она, украдкой покосившись на появившегося в дверях Феликса, остановившегося в нерешительности, — Все ведь думают, будто мертвецы лежат себе спокойненько, померши, а они по ночам гуляют. — И шумно отхлебнула из блюдца, закусив сладкой ватрушкой.

— Слыхал ли, брат Феликс? — усмехаясь, спросил помощника старик. — Чего только людям не привидится!

— Слышал, — кивнул молодой человек, садясь к столу.

Уплетая пирожки, Глаша неприметно окинула его цепким взглядом, от которого не укрылись ни покрасневшие от бессонной ночи глаза, ни большая, чем обычно, бледность, ни слегка растерянный вид.

— Чего-то вы, Феликс Тимофеевич, нездорово выглядите, — заметила она. — Спали, видать, плохо? Ночью-то душно было.

— С набитым ртом разговаривать неприлично, — пожурила ее хозяйка. — Я вот из твоей речи ни слова не разобрала.

Феликс, похоже, все понял, ожег девушку быстрым взглядом. Но Глаша не смутилась, чуть поперхнулась и в ответ поглядела гордо, с вызовом.

Побарабанив пальцами по столу, Серафим Степанович сказал:

— Вот вы, Глаша, смеетесь, а ведь многие верят в живых мертвецов.

— Это как? — удивилась девушка, вовремя спохватившись и проглотив кусок пряника. — Если ж уже нокойник, то никак живым не может быть!

— Так-то оно так, — согласился Серафим Степанович, — да только о мертвецах, выходящих из могил по ночам, рассказывают люди в разных землях, и истории эти во многом сходятся. Будто бы оживают некоторые покойники в ясные лунные ночи, встают из гроба и отправляются бродить…

— Страхи-то какие, господи! — суеверно перекрестилась Ямина, — Хоть бы ночью не приснилось.

— …И коли им человек живой встретится на пути, — продолжал старец, понизив голос, — будто бы нападут и кровь всю до капельки высосут. А могут и специально какого человека разыскать, коли отомстить за что-то хотят или просто приглянулся. Тогда они его выслеживают, точно охотник зверя, пробираются в дом и подкрадываются к нему тихо-тихо. Говорят, еще морок сонный наводят на свою жертву. И лежит человек, будто сам мертвый, пошевелиться не может. А наутро думает, что ему все привиделось. Только на шее у него, вот здесь, — он постучал пальцем пониже уха, — отметина остается от клыков упыриных. И начинает человек хворать, сохнуть, свет белый ему не мил больше, от людей прячется, от солнышка. И невдомек никому, отчего беда с ним такая, никто не ведает, что упырь к бедняге повадился, каждую ночь кровушку пить является. Да чем сильнее человек этот был, тем дольше ему мучиться, больше ночей придется упырю из могилы вставать. А тому и любо лишнюю ночку погулять. Когда ж помрет жертва, тоже в упыря превратится и тоже станет к живым людям хаживать, чтоб жажду свою сатанинскую утолить.

Глаша бросила вторую надкушенную ватрушку и во все глаза уставилась на монаха. И хоть солнце ярко светило и птицы громко пели, по спине пробежал холодок… И как только Феликс может продолжать так невозмутимо пить чай?

— А кровь-то сосать зачем? — шепотом спросила Глафира.

— Так у них положено, — пояснил Феликс. — Иначе не могут.

— Каждый народ беспокойным покойникам свое название придумал, — продолжал Серафим Степанович. — В Румынии живых мертвецов зовут носферату, на Балканах вукодлаками, в Европе вампирами. Русалок тоже, кстати, многие принимают за духов утопленниц. У татар есть убыр, у белорусов вупор, у украинцев навы, а по-нашему упыри это. Считается, что при жизни люди эти были колдунами либо их прокляли. Еще говорят, будто могут они превращаться в разных зверей, птиц, в летучих мышей. Могут даже обернуться туманом или надеть личину другого человека.

— Батюшки! Да с таким чудищем, поди, ничем не совладать! — испугалась Полина Кондратьевна.

— Ну почему же не совладать, — пожал плачами Феликс. — Есть средства и против упырей. Например, они как огня боятся чеснока и святой воды. Огня, кстати, тоже не любят. И солнечного света не выносят, сгорают от него дотла. Еще петушиного крика пугаются. А чтоб окончательно избавиться от упыря, можно днем, когда он совершенно не опасен и ничем не отличается от других покойников, пойти на кладбище, разыскать могилу, открыть гроб и вбить упырю в сердце осиновый кол. Бывают, конечно, особенности в каждом конкретном случае, но выбор оружия широк, как видите, что-то да подойдет.

Тут сию увлекательную лекцию пришлось прервать, так как хозяйке сделалось дурно. Со стула она не упала, но глаза закатила. Пришлось Глафире, до того внимательно слушавшей, тихонько охая и ойкая, бежать за холодной водой, а Серафим Степанович принялся обмахивать впечатлительную даму салфеткой.

— Что-то мы с тобой, брат Феликс, увлеклись шибко, — покачал головой старец. — Нехорошо так женщину путать. Она к нам со всей душой, пирогов напекла, а мы на нее страху нагнали.

— Ничего-ничего, все обойдется, — бодро откликнулась Глаша, внеся полный кувшин ледяной колодезной водицы, — Я вот на нее сейчас плесну холодненькой…

Серафим Степанович упредил ее порыв, тихонько побрызгал в лицо Полине Кондратьевне, отчего та вскинулась, хватая ртом воздух, замахав руками, будто и вправду ведром воды ее окатили.

— Ох, что это со мной? — пролепетала она, нервными пальцами принявшись поправлять прическу, воротничок платья.

— Прошу прощения, — повинился Феликс. — Я заставил вас переволноваться, рассказав о…

— Нет-нет! Достаточно! — замотала головой Ямина. — Ни слова больше, с меня на сегодня достаточно. Потом, может быть, как-нибудь через недельку я еще с удовольствием послушаю о всяких ужасах. А пока не надо… — вздохнула она. Вдруг замерла, повела носом: — Ах, батюшки! У меня ж гусь в печи подгорает!..

— Значит, голубушка, ты говоришь, будто кроме русалок у вас тут и домовые, и ведьмы, и привидения пошаливают? — подвел Серафим Степанович итог довольно сумбурному рассказу Глафиры.