Повседневная жизнь восточного гарема - Шапи Казиев

После завершения Кавказской войны в 1864 году, когда началось мухаджирство — массовое переселение горцев в Турцию, в работорговле наступил «ренессанс».

Поток переселенцев был так велик, что в портах скапливались огромные массы горцев. Не все выдерживали долгое плавание, а те, кому удавалось добраться до турецких берегов, изнемогали от голода и болезней. Мужчины вынуждены были вербоваться на службу в армию, а множество женщин и детей оказались на невольничьих рынках и шли за бесценок.

Русский вице-консул в Трапезунде А. Мошнин сообщал: «С начала выселения в Трапезунде и окрестностях перебывало до 247 000 душ; умерло 19 000 душ. Теперь осталось 63 290 чел. Средняя смертность 180–250 чел. в день. Их отправляют внутрь пашалыка, но большею частью в Самсун. …Население испугано переселением и вознаграждает себя покупкою невольниц. На днях паша купил 8 самых красивых девушек по 60–80 рублей за каждую и посылает их для подарков в Константинополь. Ребенка 11–12 лет можно купить за 30–40 рублей».

Виктор Гюго изложил в «Пленнице» историю невольницы-горянки:

Я родилась в нагорной,Далекой стороне,И этот евнух черныйПостыл и страшен мне.На воле, не в серале,Росли мы без печалиИ юношам внималиСвободно в тишине…

Вот как описал Жерар де Нерваль невольничий рынок в Каире:

«В квадратный двор, где прогуливалось множество нубийцев и абиссинцев, выходили верхние галереи и портик, выполненные в строгом архитектурном стиле; широкие машрабийи, выточенные из дерева, находились под самым потолком прихожей, из которой в покои вела лестница, украшенная аркадами в мавританском вкусе. По этой лестнице поднимались самые красивые невольницы.

Во дворе уже собралось много покупателей, разглядывавших совсем черных или более светлых негров. Их заставляли ходить, им стучали по спине и по груди, им велели показывать язык. Только у одного из них, одетого в полосатый желто-синий машлах, с волосами, заплетенными в косы и ниспадающими на плечи, как носили в Средневековье, через руку была перекинута тяжелая цепь, гремевшая при каждом его величественном движении; это был абиссинец из племени галла, вероятно, взятый в плен.

Вокруг двора располагались комнаты с низкими потолками, где жили негритянки, подобные тем, которых я уже видел, — беззаботные и сумасбродные, они принимались хохотать по всякому поводу; между тем какая-то женщина, закутанная в желтое покрывало, рыдала, прислонившись к колонне передней. Безмятежное спокойствие неба и причудливые узоры, которые выписывали во дворе солнечные лучи, тщетно восставали против этого красноречивого отчаяния. Я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Я прошел мимо колонны, и, хотя лица женщины видно не было, я рассмотрел, что у нее почти белая кожа; к ней жался ребенок, чуть прикрытый плащом.

Как мы ни стараемся приспособиться к жизни на Востоке, в подобные минуты все равно остаешься французом, чувствительным ко всему происходящему. На мгновение мне пришла в голову мысль купить, если это в моих возможностях, невольницу и предоставить ей свободу.

— Не обращайте на нее внимания, — сказал мне Абдулла, — это любимая невольница одного эфенди, в наказание за какую-то провинность тот отправил ее на невольничий рынок, чтобы якобы продать ее вместе с ребенком. Через несколько часов хозяин придет за ней и, наверное, простит ее.

Таким образом, единственная плакавшая здесь невольница горевала оттого, что лишается хозяина; остальные, казалось, были обеспокоены лишь тем, чтобы не оставаться слишком долго без нового господина.

А это говорит в пользу мусульманских нравов. Сравните положение этих невольников с положением рабов в Америке! Воистину, в Египте на земле работают лишь феллахи. Рабы стоят дорого, поэтому их силы берегут и занимают лишь работой по дому. Вот та огромная разница, которая существует между невольниками в турецких и христианских странах.

…Абд-аль-Керим отошел от нас, чтобы поговорить с покупателями-турками, затем вернулся и сказал, что сейчас одевают абиссинок, которых он хочет мне показать.

— Они живут в моем гареме, — сказал он, — и с ними обращаются как с членами семьи; они едят вместе с моими женами. Пока они одеваются, вам могут показать самых молодых.

Открылись ворота, и во двор, словно школьницы на переменке, вбежала стайка темнокожих девочек. Им позволили играть возле лестницы с утками и цесарками, которые плавали в чаше лепного фонтана, сохранившегося от неслыханной роскоши океля. Я разглядывал этих бедных крошек с огромными черными глазами, одетых словно маленькие султанши; наверное, их забрали от матерей, чтобы потакать прихоти местных богачей. Абдулла объяснил мне, что многие из них не принадлежат торговцу, вырученные за них деньги получат родители, специально приехавшие в Каир в надежде, что их дочери попадут в хорошие руки.

— Кроме того, — добавил он, — они стоят дороже, чем зрелые девушки. И не беспокойтесь, здесь можно покупать с полным доверием; родители девушек все предусмотрели.

…Абд-аль-Керим пригласил меня войти в дом. Абдулла деликатно остался стоять у лестницы.

В большой комнате с лепным орнаментом и полустертыми золотыми и цветными арабесками вдоль стен сидело пять довольно красивых женщин; цвет их кожи напоминал флорентийскую бронзу; черты лица у них были правильные, нос прямой, рот маленький; классическая форма головы, грациозный изгиб шеи, умиротворение, написанное на лицах, делали их похожими на итальянских мадонн с картин, краски которых потемнели от времени. Это были абиссинки католического вероисповедания, возможно, потомки пресвитера Иоанна или царицы Капдаки.

Трудно было остановить свой выбор на одной из них: все они походили друг на друга, как это бывает у туземцев. Видя мою нерешительность, Абд-аль-Керим счел, что девушки мне не нравятся, и велел позвать еще одну — она вошла плавной походкой и заняла свое место у противоположной стены.

Я испустил радостный возглас, узнав миндалевидный разрез глаз яванок, как на картинах, которые мне доводилось видеть в Голландии; по цвету кожи эту женщину можно было безошибочно отнести к желтой расе. Не знаю, возможно, во мне пробудился интерес к неведомому и неожиданному, но я склонялся в ее пользу. Кроме того, она была весьма хороша собой и сложена на славу, так что смело могла выставлять себя напоказ; блестящие глаза, белые зубы, точеные руки и длинные волосы цвета красного дерева… Совсем юной ее взяли в плен пираты имама Маската где-то на островах Индийского океана.

…Оставалось только условиться о цене. У меня просили пять кошельков (шестьсот двадцать пять франков); мне хотелось заплатить только четыре; но, вспомнив, что речь шла о покупке женщины, я подумал, что подобный торг неуместен. К тому же Абдулла предупредил, что торговец-турок никогда не уступит в цене.

…В тот же вечер я с триумфом привел рабыню в покрывале в свой дом в коптском квартале. …Слуга из океля шел следом за нами, ведя за собой осла с большим зеленым сундуком на спине.

Абд-аль-Керим оказался хорошим хозяином. В сундуке лежали два комплекта нарядов.

…Если торговец обманет покупателя относительно достоинств рабыни и у нее обнаружится какой-то изъян, покупатель имеет право через неделю расторгнуть сделку. Мне представлялось невозможным, чтобы европеец прибегнул к подобной недостойной оговорке, даже в том случае, если его действительно обманули. Но вскоре я с ужасом обнаружил у несчастной девушки два клейма с монету в шесть ливров: одно под стягивающей лоб красной повязкой, другое — на груди, и на обоих — татуировка, изображающая нечто вроде солнца. На подбородке тоже была татуировка в виде острия пики, а левая ноздря проколота, чтобы носить кольцо. Волосы были подстрижены спереди и падали челкой до самых бровей, соединенных между собой нарисованной черной линией. Руки и ноги были выкрашены в оранжевый цвет; я знал, что это специально приготовленная хна, от которой через несколько дней не останется и следа».

Если рабыни противились уготованной им судьбе и не желали уподобляться бессловесному скоту, торговцы применяли различные испытанные средства. Когда не помогали ни уговоры, ни угрозы, рабынь усмиряли силой. Но делали это с осторожностью, так как «порченый товар» падал в цене и наносил вред репутации продавца. Проще всего было подавить упорство невольниц опиумом или другим зельем, подмешанным в пищу.

«Они продаются за различные цены, — писала Мелек-ханум, — соответственно красоте, смотря по которой они назначаются или в танцовщицы, или музыкантши, или же в банные прислужницы, горничные, или же одалиски. Цена на них колеблется от 1000 до 20 000 франков или около этого. Для того чтобы заплатить последнюю сумму, невольница должна быть необычайной красоты. Если у них вид не представительный, то они назначаются на должности, в которых они не должны появляться перед своим господином; в таком случае цена их не превосходит 1500–2000 франков. Они продаются обыкновенно в возрасте 12–13 лет, но бывали случаи продажи 6–7-летних. Это, впрочем, бывает только тогда, когда покупательница желает приучить их к службе или же перепродать с выгодой, когда они подрастут. Хозяйка делает им одежду, учит их вести себя прилично, а также говорить по-турецки. Главное внимание обращается на развитие таких талантов, которыми отличаются сами госпожи, как то: музыка, танцы, уборка волос и т. д.».