Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Цыбин ждёт – перед «мастерской» художника; но – каким по счёту должно бы могло стать это убийство?
Ничего об этом неизвестно; но – тогда по городу прокатился шквал передела жилого фонда (мастерские художников тоже подпадали в эту категорию), и отдельная статистика не велась; так что какая по счёту «казнь египетская» должна была обрушиться на мир, неизвестно.
Разве что – после первой части этой истории мы понимаем: должно была – значит, была, есть и будет (даже если видимо и не было); представим, что художник (поэт, артист или ещё кто в мастерской) – это пленённый Пентавер; поджидающий его в засаде Цыбин – это слуги мёртвого фараона (численность тоже не имеет значения, только функция); и вот – настоящий восход этого источника тьмы совершился.
Да – далеко не сейчас; но – очень «когда-нибудь», во тьме египетской: египетский царевич (и санкт-ленинградский артист в нём) в предсмертном ожидании растекся мыслью по Мировому Древу времен (по всем его ветвям и корням), и пришло время опять описать одно из таких ответвлений.
Как вот давеча в «прошлой вселенной», где за-говор удался: убивая отца – «убили» (в себе) Отца.
Поэтому – когда слуги убитого им фараона явились его казнить, древнеегипетский царевич-отцеубийца вдруг вспомнил, как (не)впервые Черное Солнце взошло над Санкт-Ленинградом и никого поначалу не потревожило: и тучи оказались низки, и мелочный дождик прилипал к ресницам.
Но рождения и гибели богов, а так же любови царей и цариц, глобальные катастрофы и прочие человеческие умопомрачения не остаются незамеченными, так что и эта грозная предвестница таковой не оказалась.
Раз (или нота до) – обречённый царевич вспо-мнил (возо-мнил о себе), что тогда – уже в будущем – дождь прекратился ближе к вечеру. Два (или нота ре) – именно тогда в толпе людей он (уже не царевич – а чуть ли не Первочеловек) поднялся из преисподней метро и в который раз вспо-мнил о женщине (от которой – и к которой – все свои бесконечные жизни без оглядки бежал).
Итак – Цыбин (который у мастерской артиста – художника, поэта или ещё какого скомороха) поджидает, когда распахнётся дверь, и можно будет приступить к изучению анатомии творческого индивида (и попытаться мумифицировать невидимое).
Итак – царевич Пентавер (уже убийца отца), который – сам в роли артиста (к которому пришли свои же «цыбины»-вивисекторы); здесь подмена понятий сопровождается подменой душ (для чего их словно бы мумифицируют).
Итак – псевдо-Илия (герой первой части), вышедший из подземелья метро: казалось – повторяется восход Чёрного Солнца; разве что – действия героев теперь трактуются посредством древнеегипетской «посмертной» (магической) мумификации.
Итак – все они вспомнили о женщине; причём – не просто о псевдо-Еве (любой сестре, жене, матери), а о той – с которой был полностью несовместим: ни от альфы до омеги, ни от омеги к альфе – сколько ни возвращайся к истокам Стихий, они всегда замутнены желанием обрести очертания во-плоти; но – и забыть нельзя.
А ещё – тот (прозревший) Пентавер (к которому пришли его «цыбины») прекрасно понимал всю бессмысленность даже вероятной своей с ней совместности: они оба были полны до краёв, и нечего было к каждому из них прибавлять, но и убавлять тоже было нечего.
Так и совершаются подмены: сейчас ты «маленький» творец (убийца «всеобъемлющего» – назвавшийся его псевдо-именем, загоняющий объем в плоскость твоего «ви’дения»), а через миг – ты уже жертва, к тебе подходит очередной версификатор реальности, твой личный Цыбин.
Есть ли в мире что-либо иное?
Есть. Логосы. Тонкость мира. И нет их (казалось бы). Есть корпускулярная пыль (с грубой пустотой меж ничтожных частиц).
И вот (меняя скрепы логосов на нечто более понятное): сделайте нам понятно – отсюда начинается любая смерть рассудка) он не мог не вспомнить о женщине; но – в любом случае «он» оказывается кем угодно и исполняет любую функцию (палача и жертвы, или даже перевозчика между мирами)
Итак – женщина; «он» (любой «он») – вспомнил о «ней»; другое дело – что его с нею разделенность оборачивалась бессмысленностью ещё большей (порой ему казалось, что вся жизнь – любая жизнь – искусственно составлена из сравнения бесконечностей и отсутствий); тогда – он опять возо-мнил о женщине, ибо следовало с чего-то начать, то есть – составлять (со)мнение о мироздании.
Миро-здание – таково, каким ты (и какой именно ты «из какого-то себя»), его составляешь.
Потому – Цыбин стоит перед входом в полуподвал мастерской; потому – псевдо-Илия идёт к полуподвалу «Атлантиды» («сей-час» его опять называли псевдо-Илия – не путать с ветхозаветным пророком, вознесенным на небо: наш удел – это люди).
И он окончательно утвердил своим воспоминанием (тем самым – наполнил бездонную пустоту прошлого), что когда-то «в будущем» дождь действительно прекратился ближе к вечеру.
Почему – Цыбин стоит? «Если бы Прокруст уложил меня на свое ложе, ему бы не пришлось меня вытягивать – слишком много лишнего наросло во мне за тысячелетия цивилизации.» Но Прокрусту все равно, что отсекать, и он режет по живому.
Если убить в человеке ветхого Адама, то на его месте возникнет бессмертный робот-андроид. Если вынуть из человека душу живую, то можно делать с человеком все что угодно – хоть мертвых оживлять (как утверждал Федоров). И современная цивилизация достигла на этом поприще впечатляющих успехов – по оживлению мертвых и умертвлению живых.
Когда выползал я из ложа прокрустова, то весь мой костяк и стонал и похрустывал - во мне умирала античная Греция. И северным вьюгам открыл свое сердце я.» (Владимир Яковлев)Потому (и на чём) Цыбин стоит – что именно тогда в толпе людей, равнодушной и (как давно выветрившийся скверный алкоголь) немного пенной (этакими грязноватыми хлопьями разложения) из рукотворной глотки преисподнего метрополитена на свет Божий поднялась одна из ипостасей Первочеловека (именно та, которую именовали Ильей).
Станция именовалась Фрунзенской, и помянутый Илья (не понимая, что принимает на себя роль некоего – вспомнившего о женщине –
