Библия и литература - Александр Мень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Образ Христа внутренне стоит в центре творчества Ф. М. Достоевского. Среди его бумаг, дневников есть запись: «Написать роман об Иисусе Христе». Роман он не написал, но можно сказать, что всю жизнь он его писал. Достоевский пытался воссоздать образ Христа в современной обстановке — это роман «Идиот». Можно спорить с ним, но он увидел Его таким, как князь Мышкин. Евангельский Христос не таков, однако что-то великому писателю удалось уловить. Святой юродивый — в нем всегда есть печать света. Но реальный Христос не был юродивым.
Решил эту проблему Достоевский гениально, как никто из писателей. Вспомните Легенду о Великом инквизиторе в «Братьях Карамазовых». Инквизитор говорит о счастье человечества, о будущем мира: люди обретут счастье, но у них будет отнята свобода. Старик-инквизитор говорит и говорит — а Христос молчит. И ощущаешь подлинность образа Христа именно потому что Он молчит. Когда я в первый раз читал этот роман (я учился тогда в десятом классе), я думал: вот сейчас Он скажет слово — и погаснет все очарование присутствия, реальности, сразу ощутится, что это имитация. Но нет, Он не произнес ни слова. Не сказал ни единого слова, как и тогда, стоя перед Пилатом в последний момент. И это дивная реальность, именно Божия реальность.
У Достоевского в том же романе есть замечательная глава «Из записок старца Зосимы» — глава о Библии, о Священном Писании в жизни старца Зосимы. Пересказывать ее бесполезно — надо прочесть ее. Я только напомню вам слова, которые произносит писатель устами своего героя: «Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку!.. Гибель народу без слова Божьего». Найдите, прочтите, я думаю, что у большинства из вас «Братья Карамазовы» есть.
И для Алексея Константиновича Толстого, замечательнейшего русского поэта и деятеля, тоже, как мне кажется, недостаточно оцененного, библейский идеал был идеалом свободы, борьбы за правду, за человеческое достоинство и справедливость. Его поэма «Грешница» не взята непосредственно из евангельского текста, ее сюжет — из легенды, вполне правдоподобной, которая сложилась вокруг евангельской истории. Те, кто бывал в Русском музее, помнят картину Семирадского «Грешница». Согласно этой легенде, некая весьма распущенная особа, узнав о проповеди Христа, сказала, что на нее-то Его слово не подействует, а когда ее спросили: «Может, Он придет к тебе — Он часто приходит к людям, которых все презирают?» — она ответила: «Ну что ж, я сразу, с порога, преподнесу Ему бокал вина». И, как рассказывает предание, она действительно так и пыталась поступить.
Когда Иисус из Назарета вошел в ее дом, она взяла бокал, но, когда Он взглянул на нее, она уронила этот бокал и в ней произошел перелом. Эта поэма говорит о влиянии Слова Божия на внутренний мир человека.
Но более всего духовный мир писателя, понимание им основ христианского миросозерцания отражены в известном стихотворении «Против течения». Многие из вас смотрели телепередачу об А. И. Цветаевой и ее подругах — они это стихотворение цитировали.
Почему оно связано с Библией? Потому что Авраам, отец верующих, шел против течения. Потому что Моисей, дарователь Закона, шел против течения. Потому что пророки Божии шли против течения. И Сам Господь Иисус и Его апостолы шли против течения. В своей поэме А. К. Толстой связывает это с современной ему борьбой утилитаристов против искусства, литературы, он выступает против утилитаристов, которые призывали писать только на практические гражданские темы.
В оные ж дни, после казни Спасителя,
В дни, как апостолы шли вдохновенные,
Шли проповедовать слово Учителя,
Книжники так говорили надменные:
«Распят Мятежник! Нет проку в осмеянном,
Всем ненавистном, безумном учении!
Им ли, убогим, идти галилеянам
Против течения?»
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить вас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмет бесконечное,
Верою в наше святое значение.
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!
Так понимал Алексей Константинович Толстой один из центральных мотивов Священного Писания.
Мы не можем, конечно, обойти и его великого однофамильца, графа Льва Николаевича Толстого. Когда Лев Толстой преподавал в школе, он писал, что не надо детям пересказывать Библию: это книга человечества, ее надо читать такой, как она есть. Но потом он не устоял — слишком творческий был человек — и он начал создавать свою религию, свое Евангелие. Он отбросил Ветхий Завет, потом отбросил Послания апостолов, потом из Евангелия выкинул все то, что не умещалось в рамки рационального, поверхностно понимаемого, научно объяснимого (хотя он сам науку презирал, но тут почему-то под гипнозом научности сдался). И получилось поразительное явление: книга, написанная непрофессионалами (евангелисты ведь были непрофессионалы), оказалась несоизмеримо выше того, что написал великий мировой гений литературы. Евангелие Толстого так же мало похоже на подлинное Евангелие, как бледная тень на великий шедевр. Помню, я когда-то просматривал книгу XIX в. по истории искусства. Тогда еще не было фотогравюр, а были контурные рисунки. Там я увидел Сикстинскую Мадонну в виде контуров. Представляете себе, что такое контурный рисуночек Сикстинской Мадонны и сама она в подлиннике? Это чуть-чуть напоминает то, что сделал Толстой с Евангелием.
Я надеюсь, что в скором времени будут издавать религиозные книги Толстого. Почему я говорю, что надеюсь? Потому что истина не боится встречи лицом к лицу со своими оппонентами. И то, что Толстого с его религиозным учением долго прятали, означало, что его боялись. До революции цензура была одна, у нас — другая; впрочем, до революции религиозно-философские книги Толстого все-таки печатались, пусть с огромными купюрами, причем на месте купюр ставили точки, чтобы каждый грамотный человек понимал, что здесь исключено какое-то количество страниц. В наше время эти труды вошли в академическое издание Толстого в 90 томах, которое практически было и остается недоступным для широкого читателя.
Таким образом, у Толстого нет Евангелия, а есть искажение Евангелия. Евангелия — не сборники поучений, а неподражаемо, в несколько мазков, написанный образ Христа, волнующий людей уже двадцать столетий. У Толстого это исчезло, а остались пресные назидания и мораль, которые были и у Сенеки, и у Марка Аврелия, и у Конфуция. И Толстой, когда потом составлял толстый том «Круга чтения», поместил в нем их изречения, причем он поступил с ними так же свободно, «творчески», как и с Евангелием. Поэтому их учения оказались похожи на учение Толстого, будь то Конфуций, будь то Евангелие, будь то Талмуд или Ларошфуко.
Библия и русская литература XIX в.
Беседа вторая
Вторая половина XIX в. ознаменовалась деятельностью многих крупнейших русских писателей, охватить их всех в одной лекции нам не удастся. Я хотел бы остановиться сегодня только на трех главных именах в литературе этого периода: на Федоре Достоевском, Льве Толстом и Владимире Соловьеве.
Достоевский еще в молодости задумал книгу, посвященную центральной библейской тематике. Среди его черновиков, планов, набросков есть такие строки: «Написать книгу об Иисусе Христе». Книга не была написана. Однако все творчество Достоевского так или иначе было об этом, о главной христианской истине, о трагедии столкновения этой истины с жизнью, с историей, с проблемой мирового зла.
У Достоевского было совершенно особенное, исключительное отношение ко Христу, такое, что, если бы истина, как говорилось тогда, была не на стороне Христа, он предпочел бы остаться с Ним против истины. А споры об этом были в юности, когда Достоевский примыкал к группе петрашевцев, которые полагали, будто изменение общественной структуры, изменения в обществе могут изменить души человеческие, могут создать рай на Земле.
Впоследствии, в «Сне смешного человека», библейский образ рая трансформируется, как и образ грехопадения. Как вы помните, гармоническое состояние человека, которое описывает Библия, нарушается искушением змея, который предлагает человеку стать как Бог. А в «Сне смешного человека» мы видим уже последствия грехопадения, то есть невозможность людей жить гармонично и радостно; даже когда все счастливы, вирусы, микробы зла распространяются и способны всё погубить.
Когда мы говорим о библейской тематике в творчестве Достоевского, конечно, первое, что приходит на ум, это «Преступление и наказание». Когда мы говорим о Божьем наказании, то оно в расхожем лексиконе часто представляется в виде некой карательной инстанции. Тем не менее это совсем не так: есть нечто таинственное, внутреннее, что Достоевский и хотел показать.