Моя судьба - Саша Канес

— Увы… — покачал головой Игорь Борисович. — Это был бы не самый плохой вариант. Но, я сказал, он по другой части: он не ебарь-террорист, он — бухарь-собеседник! В отличие от Егерева, очень умный собеседник. Какой бы пьяный он ни был, знает, когда надо замолчать.

Лалит Чатурвэди

и не только

Я не верю в чудеса. Знаю, что чудес не бывает. Но Господь дал нам в утешение компенсацию — случайность! И что касается лично моей жизни, то случайность играла в ней всегда столь большую роль, что, положа руку на сердце, я несомненно признаю участие в своей судьбе некоей сверхъестественной силы, помогающей мне выживать и двигаться куда-то вперед, порой даже вопреки собственной воле. Я действительно встретилась с пожилым брахманом Лалитом Чатурвэди, причем задолго до того момента, когда, по логике вещей, на то должен был представиться шанс.

Манго Сингх пробыл в Москве только три дня. На четвертый день мы вместе с ним уже улетали ночным рейсом Аэрофлота, следующим из Шереметьева-2 в Дели. Я поставила маму перед фактом своей командировки, отправила Лешу с Евпатием в вологодскую глушь и позвонила Оле. Я поймала ее как раз в больнице, откуда они с родителями забирали в это время Леню. Через три недели они должны были приехать в Москву к тому самому специалисту по сломанным позвоночникам, и я попробовала настоять, чтобы они остановились у меня. Но Оля смогла меня все же убедить, что для Лени слишком тяжело будет ездить из загородного поселка в центр города на приемы и на процедуры. А кроме того, он будет крайне неловко чувствовать себя у меня дома в своем нынешнем состоянии. Единственное, в чем мне удалось проявить непоколебимую твердость, — я сняла для них два номера люкс в гостинице «Украина» рядом с легендарной клиникой и прикрепила к ним служебную машину, которая будет дежурить в ожидании указаний двадцать четыре часа в сутки на протяжении всего времени их пребывания в Москве. Я попросила Олю поднести трубку к Лениному уху и крикнула в телефон, что люблю его. Мне страшно хотелось, чтобы он ответил так же, но, видимо, смущенный присутствием людей, он только шепнул мне «Спасибо!» и как-то по-особенному тепло и радостно рассмеялся. После этого разговора я, сама не знаю почему, долго плакала.

В Шереметьево-2 мы с Манго Сингхом приехали за два с лишним часа до вылета — Ленинградское шоссе вечно ремонтировали, и я боялась пробок. Но в этот день их почему-то не было, и вся дорога заняла не более сорока минут. Мы быстро прошли регистрацию и пограничный контроль в VIP-зале, после чего проследовали в зал для пассажиров первого класса. К моему удивлению, народу было полно, в основном бизнесмены, следующие транзитом через Москву из Европы на Восток или в обратную сторону. Все столики в зале для некурящих пассажиров были заняты, и мы с Манго Сингхом заглянули на всякий случай в соседнее помещение. Зал для курящих оказался тоже битком забит, но за ближайшим к выходу столиком сидел только один человек с сигарой в зубах и стаканом в руке. Я вспомнила показанную мне Чертковым фотографию и по реакции Манго Сингха поняла, что это действительно не кто иной, как сам Лалит Чатурвэди! Господин Сингх, безусловно, не знал о том, что Чертков настоятельно предложил мне при возможности познакомиться с этим человеком, и все в очередной раз произошло исключительно благодаря случайному стечению обстоятельств.

Манго Сингх остановился возле Лалита, прижал свои маленькие ручки к сердцу и застрекотал на родном языке. Каждый раз после нескольких фраз он низко наклонял голову в громоздкой чалме. Лалит слушал и в ответ на глубокие поклоны маленького человечка слегка наклонял голову и ослепительно улыбался. Наконец господин Сингх закончил свой длинный панегирик и ухватился за свободную от стакана руку Лалита Чатурвэди с явным намерением ее поцеловать. Но тот не дал ему этого сделать. Поставив стакан на стол, господин Чатурвэди взял левой рукой правую руку Манго Сингха и пожал ее. Манго Сингх при этом трепетал, и в глазах его стояли слезы восторга.

Тут Лалит заметил, что я стою рядом с малюткой Сингхом и не могу подойти к столику, так как бородатый коротыш полностью загородил мне проход. Обняв господина Сингха за плечи, господин Чха довольно бесцеремонно передвинул его в сторону от прохода.

— Манго! — Он свободно перешел на русский язык. — Почему вместо того, чтобы говорить всякие глупости, ты не представил меня своей даме?

Поняв свою оплошность, мой спутник бросился нас знакомить. Я протянула господину Лалиту Чатурвэди свою визитную карточку и в обмен получила точно такую же визитку, как видела три дня назад в кабинете у Черткова.

Преисполненный восторга от этой случайной встречи, Манго Сингх немедленно побежал к барной стойке и принес Лалиту виски, а мне кампари-оранж. Но Лалит заставил выпить с нами и Манго Сингха. Не смея отказать, тот влил в себя стакан джина «Голубой сапфир» с тоником, отчего потом, едва перебравшись в самолет, отключился. Всю дорогу из-под поникшего тюрбана Манго Сингха раздавалось сопение, переходящее временами в громоподобный храп.

В самом первом тосте Лалит Чатурвэди признался мне в любви к Москве. На мой вопрос, сколько он сейчас здесь пробыл, он ответил, что в этот раз, увы, он был здесь лишь три часа, так как следует домой транзитом из Праги.

Я проезжала через Прагу, когда летала в Швейцарию по вопросам своего наследства, и город этот потряс меня. Я сказала об этом Лалиту. Он согласился, но заметил, что самым любимым его городом была и остается Москва, притом, подчеркнул он, та самая, старая, советская еще Москва! Такое откровение со стороны Лалита, признаться, вызвало во мне немалое удивление. Я спросила, с какой стати ему, человеку отнюдь не коммунистических воззрений, так до сих пор нравится период пресловутого «развитого социализма»?

Лалит усмехнулся:

— Мне нравится период моей молодости, а то, что она проходила в Советском Союзе в застойные годы, по крайней мере, сделало ее непохожей на молодость моих индийских сверстников, продолжавших жить, учиться и работать дома или же поехавших в Европу или США.

Недаром говорят, что по пьяни русские люди больше всего склонны рассуждать о политике. Лалит Чатурвэди с каждой новой порцией выпивки казался мне все более симпатичным собеседником, но меня все равно тянуло на идеологический спор. Нас пригласили на посадку. Мы допили то, что было у нас налито, Лалит бросил давно погасшую сигару в пепельницу, и, ухватив под белы руки нашего заснувшего бородатого друга, мы переместились в самолет. Где и продолжили.

Разговоры о советской Москве напомнили мне нашу прежнюю жизнь, безалаберную и свободную. Но странно — мне все равно не хотелось бы возвратиться на нашу старую кухню. Не хотелось мне больше ни свечей, ни песен. Я уже через все это прошла. Я знаю цену всему этому, всем нашим вольнодумным друзьям-интеллектуалам. Увы, узнала цену даже своему собственному отцу! Неужели же так хорошо в той жизни было живущим у нас под боком студентам-иностранцам?!

— Не думаю, честно говоря, что так уж просто жилось вам в советской стране. И немало ложек дегтя было небось положено в медовую бочку вашей молодости! — Я сама от себя не ожидала такой патетики.

Впрочем, мой собеседник был настроен весьма философски.

— Это правда, и тогда это очень мешало, но сейчас вспоминается в основном хорошее. Даже плохое, когда оно уже прошло, воспринимается совсем не так, оно кажется глупым, смешным, но уж точно не страшным. Есть, должен сознаться, и такие приятные воспоминания, которых, по большому счету, стоит стыдиться, но, скажу правду, не получается.

— Вы имеете в виду что-то интимное? — Я сама понимала, что меня несет, но уже не могла остановиться.

— Что вы! — отвечал мне индус. — Интимного стыдиться не стоит, тем более в наши годы. Я о другом. Вы себе не представляете, какое безумное ощущение собственной значимости появлялось в душе каждого иностранного студента в СССР после того, как он начинал хотя бы немного понимать русский язык и ориентироваться в окружающей действительности. Я никогда не был столь важен и значителен, как в двадцать лет, когда, в отличие от моих русских знакомых, мог дважды в месяц выезжать в Западный Берлин или в Вену и каждый раз привозить по три пары настоящих джинсов и по одному кассетному магнитофону. Даже если я стану премьер-министром своей огромной страны, мне не быть уже таким же важным, как тогда. В те годы каждый, да простят меня за эти слова Ибрагимовы дети, каждый занюханный сирийский или палестинский араб был предметом вожделения десятков московских красавиц. Выйти замуж за нищего чернокожего парня из Ганы или Берега Слоновой Кости было круто. А какой-нибудь чилийский голодранец, полукоммунист-полубандит, оказывался прекраснейшей партией для девушки из интеллигентной московской семьи. С полного благословения родителей-профессоров двери девичьей спальни в семидесятых и в начале восьмидесятых годов моментально распахивались для безродного Хулио! — При этих словах он пристально посмотрел на меня.