Дети Шахразады - Тони Молхо

— Какой чудовищный опыт! — возмутилась законная жена. — Какое невероятное зазнайство! И ты не стесняешься говорить об этом мне?!

Справедливое негодование знатока женской природы было ей ответом:

— Но я же должен знать, что ты — самая лучшая! Как я узнаю, если не проверю это?! Это естественно! Это научно! Мне нужна статистика! Я не могу голословно утверждать подобные вещи! И теперь, после огромной проделанной работы, я могу с уверенностью утверждать, что ты — самая лучшая! Что лучше — не бывает! Что ты — единственная…

— Ах, разбойник, — рыжая голова качнулась, зеленые глаза засветились медовым светом, — ах, горе мое луковое! ООН просто плачет, что потерял тебя как дипломата! Всегда выйдет сухим из воды…

— Но ведь это правда! — стоял на своем искатель истины. — Ведь правда, согласись со мной!

— Но мой папа утверждал, что семья — ашкеназская! Что мы — выходцы из Польши! Или Германии? Да и девичья фамилия — Ашкенази, ты это прекрасно знаешь! Как же так?

— Наверное, ваша семья пришла в Польшу через Северную Африку, но это забылось, — примиряюще объяснил знаток еврейских корней. — И твоя цепочка это подтверждает. Ведь надпись — по-арабски, хоть я и не могу ее прочесть.

Машка подумала и догадалась, как можно зацепить мужа.

— Ты хочешь сказать, что по внешнему виду можешь определить, кто откуда родом? Сейчас? В наше время? Когда все люди выглядят одинаково и одеваются по-европейски? А на пляже, когда все голые, — можешь?

— Ну конечно! — Муж дерзко выкатил смуглую грудь и проницательно обвел глазами берег моря, покрытый десятками полуобнаженных тел. — Вон, посмотри! — Он кивнул на остановившийся у входа на пляж громадный, пестрый, как попугай, автобус, из которого высыпала куча горластых, пестро одетых туристов. Английские крики разбудили разомлевший пляж, бледные худосочные фигуры жителей туманного Альбиона замелькали среди бронзовых туш аборигенов. — Вот это — англичане!

— Какая прозорливость! Какое знание человеческой природы! Ты меня убедил!.. Но посмотри, дорогой мой, вон на того жгучего брюнета! Он мне не кажется англичанином, — заметила опытная доктор, оглядывая мускулистого смуглого парня, застрявшего одной ногой в штанине и беспомощно прыгающего на берегу недалеко от них, — он даже похож чем-то на тебя!

— На меня?! — Муж ревниво уставился на соперника.

В ту же минуту брюнет-англичанин освободился от штанов, разбежался и… головой вперед прыгнул в море. Никто не успел даже вскрикнуть. Фонтан тяжелой, масляной воды поднялся на месте, где он вошел в воду, и купающиеся в ужасе шарахнулись от тысячи брызг, разлетевшихся по сторонам. Все знали, что капля Мертвого моря обжигает слизистые и разъедает глаза, почти как серная кислота, поэтому всем вновь прибывшим туристам прежде всего втолковывали правила поведения на воде — не брызгаться, не умываться, со свежими ранами и царапинами в воду не входить… Этому бедолаге, видимо, правил не разъяснили, или он пренебрег занудными объяснениями гида.

Через секунду он выскочил на поверхность и заметался, с шумом расплескивая воду вокруг, — выпученные глаза ничего не видели, дыхание сперло, он потерял ориентацию и не знал, как ему выбраться на берег.

Давид не растерялся. В мгновение ока он оказался рядом с несчастным, ловко обхватил его сзади под мышки и, осторожно, без брызг, загребая масляную воду, быстро поволок к берегу. Турист затих, повинуясь умелым действиям, только слезы градом бежали из-под обожженных век, и вывернутые потрескавшиеся губы шевелились — бедняжка то ли молился, то ли ругался.

После сильного холодного душа, промывки глаз, носа и рта, после обильного питья несчастного уложили отдышаться на бережку. Он уже пришел в себя после пережитого потрясения, уже мог дышать и говорить, только красное обожженное лицо и отекшие веки и губы напоминали о происшедшем. Он лежал и тихо стонал. Остальные англичане топтались на берегу, с ужасом поглядывали на коварную бирюзовую воду, на снежные айсберги выкристаллизованной соли, сверкающие на неподвижной масляной глади, на бронзовых аборигенов, сусликами застывших в воде и созерцающих поверженного.

Давид подошел к пострадавшему и накинул ему на плечи махровое полотенце, чтобы согреть его, Маша быстро налила из термоса горячий, приторно-сладкий чай. Несчастный выпил одну чашечку, затем другую, глубоко вздохнул, и к нему вернулся дар речи.

— Спасибо, — хрипло сказал он по-английски и посмотрел на спасителей мутными слезящимися глазами. — Мне уже лучше. Большое спасибо.

Давид внимательно посмотрел на него, прислушался к неразборчивой речи и, к удивлению жены, заговорил с ним по-арабски. Англичанин онемел от изумления, потом с восторгом ответил, и оба принялись что-то восхищенно лопотать, причем единственные слова, которые Маша могла понять, были «Каиро», «Александрия», «Мицр» — арабское название Египта и «Эль хаммет Алла!» — «Слава богу!», выражение, которое она часто слышала от своей свекрови, объяснявшейся исключительно по-арабски. До этого тот же оборот речи Маша выучила из незабвенной «Бриллиантовой руки», причем, тогда она была твердо убеждена, что незнакомые слова означают «непереводимую игру слов с использованием местных идиоматических выражений».

Мужчины тараторили как сороки, забыв об окружающем мире, и новый знакомый при этом называл своего спасителя по-арабски — «Дауд».

От нечего делать Маша принялась рассматривать туриста. Он был примерно одних лет с ее мужем, такой же смуглый, с теми же удлиненными карими глазами, торчащими скулами и слегка вытянутым книзу лицом, какое она привыкла видеть у всех многочисленных представителей семейства Нир на семейных торжествах. Единственное, что их отличало, — это черная полоска усов, красиво обрамляющая рот и подчеркивающая белизну зубов незнакомца. Наверное, усы очень красили молодого человека. Сейчас понять это было невозможно — красные слезящиеся веки, вывернутые губы и одутловатая, пунцовая, обожженная кожа изменяли пропорции лица так, что трудно было догадаться, какое оно в действительности.

Наверное, все египтяне одинаковые, подумала она и вдруг заметила на волосатой груди туриста золотую цепочку. Господи, вот мазохист! — ужаснулась она. Цепочка наверняка цепляется за волосы! Это же больно! Фу, гадость какая! — Ее передернуло от представления, как именно это происходит, но в эту минуту Давид обратил к ней сияющее лицо:

— Ты представляешь?! Это — мой друг!

— Что? Ты хочешь сказать, что он — из Египта?

— Ну конечно! Из моей Александрии! Мы жили почти рядом, ходили в одну школу, в один класс! — От волнения Давид с трудом говорил на иврите. Машка еще никогда не видела мужа таким счастливым, а точнее — потрясенным. — Его зовут Ружди, Ружди Халед. Надо бы рассказать маме, она, конечно, помнит его мать. Как часто она ей звонила, когда обе искали нас по всем дворам!.. Я до сих пор помню лавку его отца — она сияла, как сокровищница царя Соломона!