Золото Серебряной горы - Алла Озорнина

— Раздевайся, Петьк, чувствуй себя как дома!

Бумажкин снял с себя куртку, шапку и, нагнувшись, начал развязывать шнурки на ботинках. И тут дядя Миша огорошил его словами:

— То, что ты приехал, Петьк, это хорошо. Это очень даже здорово. Но вот почему же ты телеграмму не дал? Я бы тебя в самой Чите встретил!

Глава 8. Как в дореволюционной России

— Как — не дал? — опешил Петька. — Папа же во вторник специально на телеграф ходил.

— А сегодня что? Понедельник? Странно… По крайней мере, — дядька начал загибать пальцы, — так, среда — раз, четверг — два, пятница — три… Ну по крайней мере к субботе-то телеграмма должна была дойти. Не письмо же!

«Это что ж за телеграмма, которая идет пять дней? — удивился про себя Бумажкин. — А письмо тогда — сколько?»

— Дядя Миша, но почему до вас так долго телеграммы идут? — спросил он, снимая ботинок. — Мы с папой считали, что уж к среде-то, самое позднее, вы должны были ее получить.

— Конечно, — согласился дядя Миша. — К среде бы и пришла, если б мы в райцентре жили. Так ведь от нас-то до туда двадцать три километра!

Тут Петька совсем растерялся. Ведь для телеграммы и двадцать три километра, и двести тридцать — не расстояние.

— Ах, да ты же ничего не знаешь! Дело в том, что почты-то у нас нет. Ее два года, как закрыли, — пояснил дядя Миша. — И всю корреспонденцию привозит муж нашей начальницы, Борька.

— У него что, свой транспорт? — поинтересовался Петька, принимаясь за второй шнурок.

— Какой там! Транспорта-то у нас ни у кого нету. Лыжи у него — транспорт. А летом пешком бегает. Что ему, молодой еще. И шестидесяти нет.

— Как — пешком? — изумился Петька, вспомнив, с каким трудом далась ему дорога через лес. — В такую даль?

— Да какая ж это даль? — засмеялся дядя Миша. — Я ж говорю, двадцать три километра всего. Пробежаться туда и обратно одно удовольствие. У нас тут есть деревни и за сорок, и за пятьдесят километров. И ничего себе, ходят. А что делать? Прижмет, так и побежишь…

«Ни фига себе, — подумал Петька, — третье тысячелетие на дворе, люди скоро другие планеты будут осваивать, клонирование изобрели, а тут — пешком из деревни в деревню ходят. Ну прямо как в дореволюционной России».

— А с Борькой я разберусь, — продолжал дядя Миша, — опять, поди, напился, вот и не сбегал в райцентр. Ну ладно, проходи, чай варить будем.

— А с чем вы его варите? — спросил Петька, усаживаясь на табурет.

— Как — с чем? — удивился дядька. — С водой… А в Москве с чем варят?

— У нас не варят, а кипятят…

Родственники недоуменно посмотрели друг на друга и замолчали.

— Да, дядя Миша, а где у вас тут санузел, — прервал паузу Петька, — руки помыть… С дороги ведь.

— Для рук вон, рукомойник в углу, видишь, а остальное, то бишь, нужник, в другом месте. Пойдем покажу.

Дядька подошел к двери. Поднялся и Петька.

— Э-э, нет, туда одеваться надо.

— На улице, что ли?

— Ну конечно. А где ж ему еще-то быть? Тут у всех нужники на улице, — ответил дядя Миша и так взглянул на Петьку, что тот понял: все его вопросы кажутся дядьке, мягко выражаясь, странными.

И все-таки он не удержался и еще спросил:

— Так вы что, его отапливаете?

На этот раз дядя Миша секунды три, не мигая, изучал Петькино лицо, словно пытаясь сообразить, о чем речь, потом почесал затылок и ответил:

— А че его отапливать-то? Там и так тепло… — И опять недоуменно покосился на Петьку.

В свою очередь тот бросил на дядьку непонимающий взгляд и начал натягивать ботинок.

— Постой, постой, — остановил его дядя Миша. — Здесь экипировка будет другая. А то хозяйство свое отморозишь. Эх, знал бы, что ты нарисуешься, у соседей бы чего-нибудь попросил. Ну ладно, подожди, я сейчас…

Он исчез в сенях и минут через пять вернулся, держа в руках какую-то одежду и серые валенки.

— Вот, смотри, — он вывалил все это кучей прямо перед Петькой. — Еле дотащил. Все топорщится… А вещички-то у меня, оказывается, ничего. — Дядька поднял с пола старую кроличью шапку и водрузил ее Петьке на голову. Шапка оказалась большой и упала Бумажкину на глаза. — Ничего. Лучше большая вещь, чем маленькая. Постой-постой, сколько ж этой шапке лет… Мне отец ее то ли в сороковом году, то ли в пятидесятом подарил… Ладно, теперь вот это примерь. — Дядя Миша протянул Петьке старую телогрейку. Тот невольно поморщился. — Надевай, надевай, нечего нос воротить…

Ничего не оставалось делать, как подчиниться. Вздохнув, Бумажкин сунул руку в рукав. Потом — вторую. Телогрейка на Петьке по длине вполне могла сойти за пальто: как раз до колен.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес дядька, — в самый раз. Будто на тебя сшита. Теперь вот это давай. — Он поднял с пола валенок и протянул его Петьке. — Босиком же ходить не будешь. Ну, быстрей!

Петька нехотя сунул ногу в огромный серый валенок. Непривычно как-то. Неловко. И верхний край в подколенную ямку уперся.

— Ничего, привыкнешь, — успокоил его дядя Миша. — Ты пальцами-то пошевели. Не жмут? Это сорок шестой размер. А ты какой носишь?

— Сорок первый.

— То-то я смотрю, ботинки почти игрушечные. Тогда постой немного, я сейчас…

Он прошел на кухню, выдвинул из шкафа нижний ящик и извлек оттуда две длинные серые тряпки.

— Вот, — протянул дядя Миша Петьке, — держи!

— Что это? — недоуменно спросил Петька, не в силах понять, что же это и для чего предназначено.

— А, дай сюда, — дядька в досаде выхватил их у Петьки, — вы, столичные, видать, ничего не знаете. Это же — портянки!

— Портянки? — переспросил Бумажкин, силясь вспомнить, что же обозначает это слово. Кажется, он встречал его где-то, в какой-то книге, но о чем в ней шла речь?

Дядя Миша быстро нагнулся, держа в руке портянку.

— Давай сюда ногу!

Ничего не понимая, Петька поднял правую ногу. Дядя Миша принялся быстро наматывать на нее серую тряпицу. Теперь Бумажкин вспомнил! Совсем недавно в какой-то книжке о войне проскальзывало это слово. Портянки были одним из необходимых атрибутов солдатского обмундирования.

— Толкай ногу в валенок! — скомандовал дядька. — Как теперь? Не слетит?

— Да вроде нет…

— Вторую ногу давай! О, хорошо!

Дядька отошел в сторону и посмотрел на Петьку.

— Что тут скажешь? Красавец, да и только!

Он исчез в комнате и включил там свет.

— Иди-ка сюда! Сейчас убедишься! Иди, иди, не бойся, не натопчешь!

Петька с трудом, словно на ходулях, доковылял до комнаты, несколько раз чуть не свалившись на пол, и встал рядом с дядей Мишей. Тот повернул его к зеркалу:

— Вон, посмотри, какой ты красавец!

Петька взглянул на себя и остолбенел. Перед ним стоял то ли бомж, то ли зэк.

«Мама бы точно в обморок упала», — подумал Бумажкин.

— Красавец! — еще раз, с чувством, повторил дядька. — Куда до тебя нашим-то! Ты теперь, можно сказать, деревенскее всех деревенских!

Дядя Миша весь светился радостью от того, что так удачно сумел подобрать Петьке одежду. Петьку же его новый имидж просто подавлял. Но попасть под власть переживаний он не успел: от дяди Миши поступила новая команда:

— Ну а теперь в нужник! Быстро! А то обмочишься!

Они вышли в кухню, дядька открыл дверь в сени:

— Не налети, тут кадушка, помнишь? Во-от… Все нормально. — Он щелкнул выключателем, над крыльцом. Опять залаяла собака.

— Да, нужно тебя с Саблей познакомить. Она у нас собака серьезная, помесь овчарки с кем-то там… Чужих не любит, пока ей не представишь. Как-то раз к нам Венька Вострецов забежал, я его не представил, так, большой палец отняла. Да ты иди, иди, не бойся!

Дядя Миша уже стоял возле псины и ждал, пока приблизится Петька. Бумажкин с опаской подошел к собаке.

— Сабля, это Петр. Сын моего племянника Константина. Ну, помнишь, я тебе как-то о нем рассказывал? — Сабля, будто поняв, о чем речь, завиляла хвостом. — Да не бойся ты, — это он уже Петьке, — погладь собаку-то! Поди, живое существо!

Петька несколько раз провел рукой по спине Сабли. Та еще сильнее замахала хвостом.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал дядя Миша. — Теперь вы почти родственники, и тебя она никогда не тронет. А теперь пойдем в этот…

— Санузел, — подсказал Петька.

Он подвел его к какой-то калитке, открыл ее и, показывая рукой вправо, произнес:

— Вот, через этот огород перебежишь, там строение такое будет… Увидишь. Вот это самый узел и есть. Да, света там нет. Так что будь осторожен. Не провались.

Петька невольно остановился:

— А куда я могу провалиться?

— Ну это… Дырка там посередине, в темноте можно не увидеть. Ну, словом, разберешься. Беги!

Легко сказать — беги. В своих ужасных валенках Петька еле доковылял до так называемого нужника, который внешне напоминал конуру Сабли, только сильно вытянутую вверх.