Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - Лео Перуц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А теперь полиция…
– Из-за этого? Да нет же! Это было больше года назад. И в университетской библиотеке никто и не вспомнил про эти книги. Их, может быть, хватились бы, если бы кто другой опять потребовал их. Но я за десять лет был первым, кому они были надобны, это мне сказал тогда библиотекарь. Так эти-то три книги я унес. Работу через три месяца закончил. Я опубликовал ее в большом специальном журнале. Она обратила на себя внимание. Разгорелась оживленная полемика насчет одного слова, для которого я предложил новое толкование. Меня хвалили и на меня нападали. Я получал много писем. Профессор Гаазе в Эрлангене и профессор Майер в Граце отстаивали мой взгляд, а знаменитый Рименшмидт в Геттингене назвал мое исследование остроумным. Говоря по совести, я набрел на правильный путь не благодаря остроумию: речь шла о древних крестьянских выражениях, а мои родители и предки были крестьянами, и у меня есть ясновидение в этих вещах. Заплатили мне за эту работу так, что покрытыми оказались лишь издержки на чернила, перья и бумагу и, пожалуй, еще на несколько папирос, которые я выкурил за работой. Переведенный мной роман для служанок дал мне ровно в двенадцать раз больше. За это я оставил себе две книги. У кого я их отнял? Они стояли бы без пользы и в пыли в углу университетской библиотеки, и только каталог знал бы про их существование.
– Но полиция, Стани! Полиция! – взмолилась в отчаянии Стеффи Прокоп.
– О боже, полиция! Если бы только это, она бы меня не беспокоила, из-за этого я бы к тебе не пришел. Нет, не в этом дело. Оно сложнее. Я расскажу тебе все. Теперь мне гораздо легче говорить! Слушай!
Но он не продолжал рассказа, а подошел к окну, выглянул на улицу и тихонько свистнул.
– Ну? – спросила Стеффи. Он обернулся.
– Да. На чем же я остановился? Три книги, да. Первые две я продал полгода тому назад. У меня были долги. Я отнес книги к букинистам на Иоганнесгассе и Вайбурггассе. Но там за них ничего не хотели заплатить. Эти люди ничего не понимают. На старинные книги они тратятся мало. Один из них хотел купить их на вес.
Я случайно узнал имя одного библиофила в Хайлигенштадте. Этот чудак не то коллекционер, не то торгаш. Я пошел к нему. Он действительно разбирается в книгах. За одну он заплатил мне пятьдесят крон; через месяц, когда мне опять понадобились деньги, я получил за вторую сорок пять крон. Книги стоили больше, особенно вторая, но, как бы то ни было, это были приемлемые цены.
Третью книгу я не хотел продавать. Это был великолепный экземпляр семнадцатого столетия, Кальпурний Сикул, изданный типографией «Эншеде и сыновья» в Амстердаме, с интерполяциями, глоссами, примечаниями на полях и гравюрой на титульном листе, исполненной Артом ван Гельдерном. Переплет был украшен четырьмя камнями и резьбой из слоновой кости, довольно значительной ценности.
Книгу эту я хотел сохранить для себя. И я не выпускал ее из рук, все время не выпускал, как ни нуждался в деньгах. А в деньгах я нуждался почти постоянно. Однажды, в январе месяце, мне пришлось так туго, что я был принужден в самую лютую стужу отнести свое зимнее пальто в ломбард. Но книги я все-таки не продавал, пока вчера не услышал эту историю про Соню.
Ее я тоже должен тебе предварительно рассказать. Я рассказываю тебе все. Я так устал, Стеффи, и мне приятно все рассказывать. Мы последнее время часто ссорились. Соня и я, это ты знаешь. Отношения наши изменились. Но этому я не придавал значения; я знал, что на Соню иногда находит блажь. Ее знакомству с Вайнером я тоже не противился. У меня это своего рода высокомерие. «Разве может у меня что-нибудь отнять этот Вайнер?» – думал я. – Ведь он напыщенный дурак. Я никогда еще не слышал от него ни одного слова или мысли, на которые бы стоило отвечать. При этом он труслив, и хитер, и эгоистичен. Я говорил себе: пусть она сама разберется, какая ему цена.
А вчера вечером я пришел к ней на квартиру. Ее не было дома. Но на столе – два упакованных чемодана. Я спрашиваю квартирную хозяйку, в чем дело. «Да ведь фрейлейн уезжает». – «Вот как? – говорю я. – Куда?» – Хозяйка этого не знает. Я был в полном недоумении. «В отпуск? – думаю я. – Но ведь пора слишком ранняя. И к тому же она бы мне, наверное, что-нибудь об этом сказала». – Оглядываюсь по сторонам и вижу выдвинутый ящик письменного стола, и в нем сверху лежит большой конверт фирмы «Кук и сын».
Беру конверт и раскрываю его. В нем – два круговых билета. Один – на ее имя, другой – на имя Георга Вайнера, студента юридического факультета.
Меня словно камнем хватили по голове. Я думаю, так чувствует себя человек, которого переехали или с которым произошел нервный шок. Как я вышел из квартиры и спустился по лестнице – не знаю. Полчаса бродил я по улицам, расположенным вокруг Сониного дома, как приезжий, и не мог найти дороги, хотя знаю этот квартал, как собственную комнату.
Потом я опять успокоился немного и пустился искать Соню. Сначала – в кафе. Соня почти каждый день ходит в кафе. Это мне в ней никогда не нравилось. Я ей часто говорил: женщина не должна ходить в кафе. К женщине нужно подниматься вверх по четырем лестницам и с замирающим сердцем звонить у ее дверей. И нужно не застать ее дома, чтобы разочарованно спускаться по лестнице, потому что тогда только чувствуешь, что любишь ее. Но женщина, которую можно всякий раз, как придет охота, найти в кафе с такой же уверенностью, как «Симплициссимус» или ежедневную газету, теряет в ценности и становится повседневным явлением.
Есть четыре кафе, в которых бывает Соня. От девяти до десяти ее чаще всего можно встретить в кафе «Кобра»: там она проводит время с несколькими живописцами и архитекторами. Вчера ее не оказалось ни в одном из четырех кафе, но я встретился с одним из ее сослуживцев; он тоже знал о путешествии
