Искушение винодела - Элизабет Нокс

Селеста сказала:

— Какая картина! Она растет красавицей!

— Да, — подтвердил Собран Жодо, вместе с женой глядя на дочь из тени церкви.

— Я говорю об Алине Лизе.

— Да, Алина тоже красивая. — Помолчав, Собран добавил: — Просто удивительно, что ты не заметила, кто со мной приехал.

— Мм?

— То есть ты заметила его?

— Почему бы тебе не сказать все прямо, Собран? Да, Леона я заметила Стало быть, ты его простил?

— Думаю, будет справедливо вновь начать доверять ему.

Мадам Жодо пожала плечами. Проследила за взглядом мужа — до дерева, растущего у могилы. Стоило улыбке исчезнуть с лица супруга, а бровям — нахмуриться, она всмотрелась внимательнее.

Аврора также проследила за его взглядом: Алина Лизе подошла к брату, поздоровалась с Леоном Жодо. Тот, кажется, поприветствовал девочку в ответ, только не посмотрел на нее саму.

Аврора отвернулась. Когда глаза привыкли к сумраку, она заметила, что Селеста Жодо ушла Собран Жодо в одиночестве подошел к алтарю, постоял некоторое время, очень пристально глядя на побитую статую, а потом повесив голову удалился, так и не преклонив колен перед Господом.

Только сейчас Аврора поняла, что держит служанку за руку, а няня Поля, хмурясь, глядит на них обеих. Осознав собственное недостойное поведение, Аврора окликнула сына, и все вместе они покинули церковь. На улице их встретили граф и отец Леси. Священник расстроился, узнав, где была Аврора.

— Графиня! Боюсь, для вас там чересчур мрачновато, — сокрушался святой отец.

Аврора заверила его, что беспокоиться не о чем. А сама постаралась не показывать почерневших перчаток.

Вышли на солнечный свет, где неотступная Люсетта поспешила раскрыть над хозяйкой зонтик.

Семейство Жодо тем временем погрузилось в коляску и поехало в одну сторону, а Кристоф и Алина Лизе пешком отправились в другую. Глядя на это, граф произнес: «Гмммм…»

— Такова архитектура дома Господня, — сказала Аврора, — что волей-неволей получается за кем-то подглядывать.

— Согласен, — ответил граф.

1823

VIN DE GOUTTE[18]

Новая собака почти не обратила внимания на Собрана, когда он рано утром спустился на первый этаж и погладил животное. Жози лежала на коврике возле очага и, помаргивая, смотрела на хозяина — тот сел рядом на стул.

Однако стоило Собрану встать, как она тут же вскочила, отряхнулась тяжелой поступью и двинулась за хозяином, виляя коротким хвостом.

— Так и быть, — сдался Собран и позволил собаке выйти в приоткрытую дверь.

Вместе они пошли на холм, где Жози помочилась на угловой столб, обнюхала то да се и принялась бегать в винограднике. Поймала в пасть жабу, но тут же ее выплюнула, заскулив и истекая слюной.

— Жизнь тебя не учит, — поддел Собран питомицу.

Сегодняшней встречи Собран боялся. Весь год Селеста что-то подозревала: муж не брал ее неделями, только лежал по ночам, глядя в потолок, заложив руки за голову. «Кто она? — допытывалась супруга. — Кто эта женщина, которую ты возжелал?» — «Никто», — отвечал Собран и только из жалости принимался тискать ее за округлые бока.

По воскресеньям в церкви Селеста следила за взглядом мужа, потом задавала один и тот же вопрос: кто она? Вдова Бланшар? Сестра каменщика? Когда семья Жодо помогала местным виноградарям собирать урожай в Вюйи, Селеста спрашивала об Авроре де Вальде.

— Прекрати, — велел ей Собран, — Не выдумывай глупостей. Нет у меня никого.

Во всем другом год выдался очень удачный. Граф говорил:

— Жодо, я восхищен твоим вином. У тебя знания отца, виноград Кальмана, помощь солнца и, клянусь, покровительство Бога.

Еще Собран примирился с братом. Всей семьей они поехали в Нант провожать Леона, когда тот засобирался в Канаду. На обратном пути сделали остановку на берегу моря. Купили рыбы и там же ее запекли в углях. Собран решил прогуляться вдоль линии прибоя. Все было ему в диковинку: волны, безудержный ветер, от которого винодел чуть не глох, одновременно чувствуя тревогу, будто где-то рядом притаился враг. Дважды Собран оборачивался, но видел только костер да семью, сидящую вокруг огня. Огонь напомнил Москву 1812-го, когда на куполах Кремля плавились золотые звезды. Жодо вспомнил, как бросил монеты в горшочек той женщины, как чувствовал потом — на улице, в церкви, снова на улице и в той комнате — укоризненный взгляд своего ангела.

На этот раз Собран кое-что запланировал. Он понимал, что нельзя не совершить особого ритуала — выкурить с ангелом по трубке. У многих его знакомых имелась привычка курить табак: совершая ритуал, они всегда медлили с ответом, какой бы вопрос Собран ни задал, какую бы сделку ни предложил.

Когда Зас наконец прилетел, Жози подпрыгнула и залилась лаем. Собран навалился на нее всем телом, зажал пасть руками. Собака вся тряслась, выпучив глаза от страха и ярости.

Зас смотрел попеременно то на Жози, то на Собрана, словно вопрошая винодела: «Ты привел собаку, чтобы защититься от меня?» Затем он возложил руку Жози на лоб. Псина дернулась, однако стоило хозяину отпустить ее, как она стала лизать ангелу пальцы, поскуливая уже не от страха — от счастья.

Зас прикоснулся к макушке самого Собрана, и тот принял благословение: накрыл руку ангела своей. Поднялся. Казалось, будто кровь в жилах потекла в обратную сторону.

— Больше я не стану неволить тебя, — произнес Собран заранее приготовленную фразу. — Я не смогу жить, зная, что ты на меня гневаешься. Прости мне обиду. Я твой слуга.

Зас ответил:

— Я гневался весь этот год.

— Почему же не пришел ко мне раньше?

— И прервал бы твой путь? Только не говори, будто раскаялся триста шестьдесят четыре дня назад.

— Поймав тебя за крылья и потянув за собой на землю, я решил, что могу погубить тебя. Уже от этого мне сделалось страшно.

— Убить меня ты не в силах. Просто твой скелет тяжелее. Не будь я таким легким, разве подняли бы меня в небо эти крылья?

Собран припомнил, как крыло ангела согнулось в трех местах, но при этом не поломалось, подобно стволу юного деревца.

— Более того, — продолжил Зас, — не надейся, что ты сдержишь данное мне сегодня слово. Приказывать что-то, повелевать мною — у тебя в крови. Однако похоть, я надеюсь, ты сдержишь.

Собран вздрогнул.

— Еще ты солгал, сказав, будто испугался за мою жизнь. В ту ночь я упомянул Сатану по имени, но твои глаза, эти чувствительные анемоны, выдали страх, только когда прозвучало слово «дьявол». В тебе пробудилась вера пращуров. Я ощутил это — как привкус дуба в вине. А значит, ты лгал, говоря, что не считаешь свою страсть грехом. Вот если б грех совершили против тебя, ты бы его запомнил.