Тайны подмосковных лесов - Сергей Рокотов

Аркадий приблизился к нему, но тот вдруг необыкновенно быстро ретировался, мелкими шажками засеменил прочь, в темноту. Видно, не желал пока объясняться со своей жертвой, с объектом своего странного преследования. Аркадий было сделал шаг в сторону незнакомца, словно желая догнать его, но тут почувствовал дикую боль в висках. Голова закружилась, и его шатнуло в сторону... Этот незнакомец был как зубная боль, как неуемный кошмар, неотвязная мысль. Он не остался там, в лесном поселке, он преследовал его и здесь, в оживленном и освещенном каменном городе, у подъезда, где жила семья Аркадия. Какого черта ему здесь было надо?! Нет, надо было его поймать, встряхнуть хорошенько и спросить, спросить этого мерзавца, кто он, что ему надо, и где он мог его видеть? Но незнакомец словно призрак исчез в темноте...

... А потом начался сплошной кошмар... Этот человек узнал и номер его телефона. Раздавались звонки. Маша и Аркадий брали трубку, но там никто не отвечал и лишь тягостно и зловеще дышал. Не было никакого сомнения, что это о н. Аркадий выходил из себя, кричал в трубку, матерился, но вызвать того на разговор никак не мог, тот продолжал упорно молчать. Дело явно принимало худой оборот. Аркадий смотрел на Машу и Катю такими глазами, какие бывают у затравленного зверя, те отвечали ему сочувственными взглядами, это раздражало его, и он смотрел ещё более затравленно, печально. В доме воцарилась атмосфера тоски и тревоги.

Но самым скверным было то, что Аркадий стал уже ко всему этому привыкать, у него не оставалось ни сил, ни желания бороться. Привыкал к силуэту у фонаря около подъезда, время от времени появляющемуся и исчезающему во тьму, к зловещему молчанию и дыханию в телефонную трубку, привыкал к этому состоянию разлада с самим собой. Вскоре он почувствовал, что ему становится трудно работать, что его мозг не воспринимает никакой информации, и сделать что-то продуктивное он уже не в состоянии. К тому же по роду его деятельности ему необходимо было постоянно встречаться с людьми, а беседовать с людьми с вымученной улыбкой на лице и мешками под глазами после бессонных ночей было невозможно. Надо было что-то делать, чтобы все это прекратить. Но что именно, Аркадий не знал. Он с ужасом чувствовал, что начинает потихоньку сходить с ума.

Однажды, заметив в очередной раз негодяя у подъезда, он изловчился и схватил того за шиворот. Из последних сил втащил его в подъезд и прижал к стене, благо незнакомец был мал и субтилен.

- Отвечай, паскуда, что тебе от меня надо? Какого черта ты за мной шпионишь? Кто ты такой? Я тебя убью, если не скажешь, гадина! Ты мне жить не даешь, работать не даешь, чего ты ко мне прилип как банный лист? кричал Аркадий. - Отвечай! Отвечай!

Он несколько раз стукнул неизвестного об стену, тряся его как грушу. При этом он чувствовал к своему собеседнику такое нестерпимое отвращение, что его чуть не вырвало. Старое пальто, серая кепочка, которая свалилась с головы на пол, рыжеватая щетина на лице, блеклые глаза, дурной запах изо рта - это тельце стукалось об стену так гулко, что ощущалась эта телесность, реальность, преодолеть которую было невозможно. Это не силуэт это живое отвратительное существо, вся суть которого направлена против него, Аркадия. И пока в этом гадком теле живет дух, этот дух будет его, Аркадия, мучить.

- Не убьешь! - прохрипел, наконец, неизвестный. - Теперь ты больше никого не убьешь. Самому тебе скоро крышка. Испекся ты, баловень судьбы.

- Тебе-то, тебе что я сделал?! - не понимал Аркадий, сразу как-то обмякнув от жестоких слов незнакомца и блеска его злобных глазенок, сверкавших лютой ненавистью.

- А все! Все ты и такие как ты мне сделали хорошего. Больно много от жизни иметь хотите. Тебе и карьера, тебе и квартира, тебе и "Волга", и дача, и заграница. А мне ничего, хрен с маслом. А чем, спрашивается, я хуже тебя? Тем, что у тебя отец профессор, а у меня простой шоферюга? Тем, что тебя воткнули в хороший институт, куда рабочего человека и близко не подпустят, а за меня некому было словечко замолвить? Тебе же на роду было написано в шелках и бархатах ходить, по заграницам разъезжать, а мне чернорабочим в грязи и холоде вкалывать, чтобы с голоду не сдохнуть. - Он выдохнул, и тут что-то новое, странное появилось в его блеклых глазах, чуть ли не мечтательное. - Мы ведь с твоей Машкой в детстве играли вместе, на великах к речке гоняли, я её от хулиганов защищал, хоть и младше на два года. - Голос его стал тише, вкрадчивей, словно у него стоял комок в горле. Аркадий даже рот раскрыл от удивления. - А она меня не узнает, - продолжал незнакомец. - Смотрит, как на грязь под ногами, нет, чтобы поздороваться. Я за чужие грехи пять лет отбарабанил в зоне, всю душу там из меня вытянули. Я слабый больной человек, ничего у меня нет, слава Богу, хоть мамашин домишка остался, жить есть где, а то бы и вовсе по вокзалам мотался, бомжевал. Но твое счастье, парень, что мы долго друг с другом не встречались, то я к хозяину, то ты в Париж или ещё куда подальше. Да и не время было тебе весточку послать. Теперь вот оно пришло. - Тут голос его стал ещё вкрадчивее и глазки злорадно заблестели. - Давненько мы с тобой не виделись, господин хороший. С того самого дня девятого октября семьдесят третьего года, когда мы встретились с тобой утром на дорожке, после того, как ты Олега Быстрова на тот свет отправил. Не помнишь, вижу, ты меня, как и Маша. Вы на таких, как я, словно на грязь под ногами глядите, ну так вот, я к твоим сапожкам фирменным теперь навечно прилип, не отодрать тебе, так и будешь ходить с грязью. Не помнишь ведь, как ты тогда утром шагал и дрожал весь по дорожке и паренька хилого встретил близ станции, в ватнике, в кепке. Не помнишь меня, гражданин хороший, а?

Из каких-то немыслимых тайников памяти мгновенно выплыло то роковое утро, когда он, Аркадий, в невменяемом состоянии, дрожа от холода и пылая от жара, топал к станции. И, действительно, первым, кого он встретил на своем пути. Был этот парень, хилый, золотушный, в ватнике, убогий какой-то, с затравленными глазами и открытым ртом. "Идиот", - мелькнула тогда у Аркадия подсознательная мысль. Паренек этот казался неким продолжением бессмыслицы и невнятицы утреннего кошмара. Аркадий и не воспринял его всерьез, настолько нелеп он был. И забыл его мигом, не успел она даже пройти мимо. И вот... он здесь, спустя много лет...

- Ты... ты же мня только около станции встретил. Откуда же ты мог что-то там видеть? - пролепетал Аркадий, даже не думая о том, что этими словами выдает себя.

- Ха, - усмехнулся неизвестный, обнажая желтые гнилые зубы. - Не надейся. Все, все я видел! Ты думал, никого не было, ты думал, что так уж повезло тебе, что ты человека среди бела дня угробил, и никто ничего не видел, а Господь Бог не выдаст такого человека как ты. Больно жирно тебе будет. Я тебя ещё на дорожке приметил. Я шустрый, шаги у меня как у кошки, бесшумно могу подойти. Все я видел, и как караулил ты Быстрова, и как его под мост отправил, в лучший мир. Но тут, сознаюсь, жутко стало мне, пацан я был тогда, шуранул от греха подальше в туман и пробежался маленько, а потом и сообразил, что в тумане этом лица-то твоего не разглядел, а надо было, пригодиться могло. Страшно мне было, но вернулся я, навстречу тебе пошел. Тут ты меня и увидел. И я тебя увидел. И запомнил. Запомнил, парень, на всю жизнь. И мою и твою.

- Ну а что же ты тогда не заявил на меня в милицию, и следователю ничего не рассказал, когда он там вас всех опрашивал? - Аркадий говорил каким-то не своим голосом, чувствуя, что душа уходит у него в пятки, а сам летит куда-то в бездну.

- Дурака нашел! - гаркнул незнакомец. - Откуда я мог знать, что ты и есть Машкин жених, дипломатик гребаный?! Может ты убийца какой, рецидивист, я приду, расскажу, а потом меня и прирежут за углом где-нибудь. Мне лет-то в ту пору только пятнадцать и было, что я соображал-то тогда? Сейчас бы я тебя быстро выкупил, пиджачок, фраерок, а тогда... Другое дело, если бы знал я, кто ты такой или видел бы, как ты от Машиной дачи отходил, тогда не видать бы тебе никогда ни Маши, ни "Волги", ни заграницы. Ох, и повезло тебе! Ты знаешь, как бы ты тогда жил-то? Знаешь? - Скверная улыбочка озарила его бледное лицо, освещенное тусклой лампочкой в подъезде. - Ты бы сгнил там заживо, или пришили бы тебя паханы, маменькиного сыночка. Тебе лет восемь бы впаяли, гадом буду! Умышленное убийство, статья сто третья УК РСФСР, слышал?! Тебе на сто пятую и рассчитывать было нечего, да и на сто четвертую вряд ли, ты же караулил, сидел полчаса в засаде, я бы своими показаниями устроил бы тебе сто третью. У м ы ш л е н н о е у б и й с т в о! - мечтательно протянул незнакомец, сладко улыбаясь своим гнилым ртом. Да, умышленное убийство, - с наслаждение повторил он полюбившееся ему. - Ты о жизни такой, как там и слыхом не слыхивал, сучонок сытый. Ты о чем думаешь? О чем планы строишь? О новой машине, о новой загранкомандировочке, о новой должности, да чтобы жене норку, а дочку в институт, да желательно в тот самый, который ты кончал, да? Международных отношений!!! Все, братан, все я про тебя знаю!!! - радовался незнакомец, наслаждаясь беспомощностью Аркадия, его вытянутым лицом и затравленно глядящим на него глазам. - А там бы ты мечтал о другом, чтобы там тебя не опетушили, например. А с тобой там бы быстро разобрались, фраерок, там за чужую спину не спрячешься. Я-то пять годочков там прокуковал от звонка до звонка, а жизнь хорошую только по телевизору и вижу. А я никого не убивал, между прочим, я за чужую растрату сел. Ну где же она, справедливость? Где она, ваша гребаная демократия?! Почему так должно быть? А?! Ответь мне, мил человек?