Похищение Европы - Иосиф Гольман

Так что это дело – последнее. В одном надежном банке уже лежит сумма, достаточная для безбедной старости одинокого человека.

Иннокентьев улыбнулся: уже года два он собирается отработать свое последнее дело. Но на этот раз по-другому нельзя. Весь его опыт, все наработанное годами чутье говорили – хватит.

Самое главное – начинка, крошечная стеклянная ампула, которую сейчас господин Иннокентьев бережно держал в левой руке. В правой была стрелка, которая через четверть часа должна была почти безболезненно уколоть толстое тело президента холдинга «Четверка» господина Агуреева.

Впрочем, киллер не знал ровным счетом ничего ни о холдинге «Четверка», ни о господине Агурееве. Показали фото, оформили заказ. У каждого – своя работа.

Он задержал дыхание, чтобы аккуратнейшим образом вставить ампулку в специально приготовленное углубление в головке стрелки.

В этот момент как раз и раздался стук в дверь.

На миг Иннокентьев задумался. Не открывать? Глупо. Может, это горничная. Если не подать голос, она войдет в каюту, открыв дверь своим ключом. Открывать – а кто там, за дверью? Впрочем, в чем его могут уличить? Он никого не убил. В его вещах – ни пистолета, ни ножа, ни взрывчатки. Да он бы и не сунулся в самолет с такими «инструментами». Распознать же в стрелке и зонтике оружие может только большой специалист.

– Кто там? – принял решение Иннокентьев, заложив ампулку в рот. Теперь главное – не раздавить ее. И не проглотить: кто его знает, как поведет себя тончайшее стекло в желудке? Иннокентьев аж поежился, представив себе, как он ходит с бомбой в кишках.

– Алексей, стюард, – послышался приветливый голос, – Водичку вам принес. Бесплатно, – тут же добавил он, неверно расценив затянувшуюся паузу.

Иннокентьев усмехнулся:

– Сейчас открою.

Он повернул рукоятку дверного замка, а больше ничего сделать и не успел, жестко взятый двумя парами тренированных рук.

– В ч-ч-ем дело? – изображая испуг (на самом деле голова работала профессионально четко), спросил Иннокентьев.

– У нас к вам пара вопросов, – сказал третий, плюгавенький, черненький человечек, аккуратно притворяя за собой дверь.

– Это произвол, я кричать буду, – тихо, боясь проглотить ампулу, ответил киллер.

– Не надо кричать, – мягко сказал маленький. Его глаза буравили Иннокентьева, ломая волю и способность к сопротивлению.

Задержанному разрешили сесть на кровать, но рук не отпустили. Тем временем маленький быстро и аккуратно обыскивал каюту.

– Я буду жаловаться, – тихо произнес Иннокентьев. – Я приехал отдыхать. Кто вы такие? Может, вы бандиты?

– Мы не бандиты, – ответил маленький. – И даже где-то наоборот. – Он уже заканчивал осмотр чемодана. Простучав легонько днище, отставил его в сторону.

– Вот видите, – обрадовался киллер. – Ничего у меня нет.

– А по-моему, есть, – улыбнулся Мильштейн, доставая из кармана перочинный нож. Он заметил «не тот» звук, а реакция задержанного убедила его в том, что в чемодане что-то спрятано.

Через минуту документы были извлечены из тайника.

– Так-так, господин итальянец, – снова заулыбался маленький. – И зачем же вы к нам приехали?

Иннокентьев быстро продумывал версию, которая сохранила бы ему жизнь. За фальшивый паспорт не казнят, а больше у его пленителей на него ничего нет.

И тут взгляд маленького упал на металлическую стрелку. Он осторожно взял ее в руки и, сняв очки, повертел перед самым носом, тщательно рассматривая близорукими глазами. Потом покрутил зонт с отвинченным кончиком. В глазах внезапно вспыхнуло понимание:

– А ампулка где?

– К-к-акая ампулка? – Вот теперь Иннокентьева затопил страх. Раньше, лишая жизни свои многочисленные жертвы, он практически ничего не чувствовал. Но когда холодное крыло смерти задело его самого, впал в панику. – Какая ампулка? – лихорадочно повторил он. – Я не знаю, о чем вы!

– Знаешь, – даже ласково как-то сказал Мильштейн. – Все-то ты знаешь, господин Иннокентьев. И все-все мне расскажешь, хорошо? – Семен приблизил к лицу киллера свои маленькие глазки и улыбнулся ему. – Все-все расскажешь…

Иннокентьев понял, что погиб. Причем в самом худшем варианте: этот человек не просто убьет – он измучает его. Измучает жутко, потому что Иннокентьеву нечего ему рассказать – он практически ничего не знает.

И киллер решился. Сглотнув слюну, он языком направил ампулку между коренных зубов и со всхлипом раздавил ее.

– Стой, сука! – дернулся к нему Мильштейн, но было поздно. Лицо Иннокентьева оскалилось неживой улыбкой: яд парализовал лицевые мышцы. Голова бессильно свесилась вперед, из приоткрытого рта потекла тонкая струйка слюны. – Осторожней! – предупредил парней Семен. – Страшный яд!

Они положили тело на койку, залепили рот заранее припасенным скотчем. Через пять минут план эвакуации тела был разработан и в деталях доведен до подчиненных. Каюту закроют, ключ у горничной с ключной доски изымут, благо она сейчас убирает в параллельном коридоре. Ночью Алеха с Мусой перенесут тело на нижнюю, техническую, палубу: в команде есть еще трое абсолютно доверенных лиц, которые помогут провести эту операцию без ненужных свидетелей.

А после выхода в открытое море труп будет спущен в воду.

– Насыплешь ему цемента в штаны и под рубашку, перевяжешь тесьмой штанины и рукава, чтоб не высыпался, – подробно инструктировал Мусу Мильштейн. – И обязательно проткни живот и грудную клетку, чтоб не всплыл, когда его раздует, – буднично добавил он. Муса кивал, тоже не выказывая особого волнения, как будто каждый день хоронил в море криминальные трупы, подсыпая им в штаны цемент и прокалывая живот, чтоб не всплывали.

Вот и все. Злополучная каюта номер 33 закрыта, ключ изъят. Муса и Алеха пошли к своей резервной каюте: сегодня нападений на Агуреева более не ожидалось.

А Мильштейн побрел к другу-начальнику.

– Вы его убили?! – ужаснулся Агуреев. – Прямо на борту?

– Кончай истерику, – оборвал его Мильштейн. – Никто никого не убивал. Он разгрыз ампулу, которой должен был замочить тебя.

– Черт-те что! – в сердцах сказал Николай.

– И даже хуже, – мрачно подтвердил Семен.

– Ты это к чему? – подозрительно спросил Агуреев.

– К тому, что предатель – среди вас.

– Что ты лепишь, Мойша! – чуть не застонал Николай. Но упрямые факты говорили именно об этом.

– О том, что ты пойдешь в круиз, знали только Лерка и Равиль, – загибал пальцы Мильштейн. – Сами они не поехали. В самолет не сели. Лерка перед Сашкиной смертью звонила в Валенсию.

– Она Сашке и звонила! – перебил Агуреев. – Просто номером ошиблась.

– На три цифры? И две минуты разговаривала, – недоверчиво пробурчал Семен. – А одна, без Равиля, она ничего не сообразит.

– Господи, не дай Бог, чтобы ты оказался прав, Мойша, – обхватил голову руками Николай.

– А мэйл, с которого все началось? – добивал страдающего Агуреева Мильштейн. – Он пришел с Леркиного компьютера. И помнишь, что в нем было?

– Помню, – сказал Агуреев. – «Лучше продать акции, чем умереть». Ладно. Делай свое дело. Но без моего ведома ничего острого не предпринимай.

– Хорошо, – спокойно сказал Мильштейн и засобирался на выход: вот-вот должно было подойти такси.

9. Четвертый день плавания теплохода «Океанская звезда»

Открытое море

Из дневника Даши Лесной

«Здравствуй, моя зеленая тетрадочка! Пусть и не каждый день, как собиралась, но все же заполняю тебя важнейшими моментами моей, к сожалению, не столь уже короткой биографии.

Начнем со вчерашнего.

По Стокгольму прошлись неплохо, хотя с удовольствием поменяла бы общество Кефира на нашего преподавателя Береславского – с ним веселее. Особенно когда он, общаясь по сотовому с неведомым приятелем, громогласно клянется непременно пописать, причем с ударением на втором слоге. А в конце беседы советует другу быть поосторожнее в задницах. Пол-автобуса лежало, слушая его речи.

Сегодня-то он мне объяснил, о чем шел «спич»: друг его – проктолог, и они вспоминали первый свой приезд в Стокгольм, в бедный период, когда им были недоступны даже платные туалеты.

Короче, Ефим Аркадьевич несравненно лучше Кефира. Хотя и он отнюдь не мой кумир. А мой настоящий кумир по-прежнему не обращает на меня внимания, нежа – в шезлонге на верхней палубе – свое толстое пузо в белесом свете северного солнца.

Нет, иногда обращает. Когда не надо бы… Сегодня после завтрака я повела абсолютно трезвого Кефира выполнять свое главное предназначение в этом круизе. Конечно, если бы не Ванечка, видала бы я этого сердцееда в… Не скажу где, потому что – грех. Но мне так хочется хоть кого-то любить небезответно – я Ванечку имею в виду, а не Кефира, – что я была морально готова на этот неотъемлемый в процессе производства ребенка этап. И бычок, которого я вела на веревочке, был для указанной цели ничем не хуже других. Даже лучше: в море ему деться некуда, и его легче контролировать – я вовсе не хочу, чтобы мой сыночек стал жертвой «пьяного зачатия».