Негр с «Нарцисса» - Джозеф Конрад

— Перестаньте! — крикнул мистер Бэкер, стараясь нащупать в темноте человека, — Перестаньте.

Он начал трясти ногу, на которую наткнулся рукой.

— В чем дело, сэр? — крикнул Бельфаст тоном внезапно разбуженного человека. — Мы тут смотрим за Джимми.

— Вот как? Уф! Уф! Не шумите так. Кто это рядом с вами?

— Это я — боцман, сэр, — пробурчал боцман, — мы стараемся поддержать жизнь этого бедняги.

— Так, так, — ответил мистер Бэкер, — только попробуйте делать это потише, если можете.

— Он хочет, чтобы мы держали его над бортом, — продолжал боцман, — он уверяет будто задыхается тут, под нашими куртками.

— Если мы поднимем его, так обязательно в воду уроним, — сказал другой голос, — просто руки отнялись от холода.

— Мне все равно. Я сейчас задохнусь, — воскликнул Джемс Уэйт чистым голосом.

— Ошибаешься, брат, — с грустью ответил боцман, — мы все погибнем раньше тебя в эту милую ночку!

— И не такие виды еще приходится видеть, — весело сказал мистер Бэкер.

— Ну, сэр, это не детские игрушки, — ответил боцман, — некоторые ребята туда дальше, на корме, в очень плохом виде.

— Если бы срубили эти проклятые мачты, она стояла бы теперь на киле, как всякая порядочная шхуна, и мы имели бы шансы спастись, — сказал кто-то со вздохом.

— Старик, вишь, не велел рубить. Очень мы ему интересны, — прошептал другой.

— Интересны? — сердито воскликнул мистер Бэкер, — Да с чего же это он стал бы о вас заботиться? Что вы — дамы-пассажирки, что ли? Мы все здесь для того, чтобы заботиться о судне; только некоторые из вас даже на это не способны… Уф!.. Что вы такого особенного сделали, чтобы заботиться о вас? Уф… Хороши моряки… От первого ветерка хнычут, точно малые ребята.

— Ну, сэр, мы не так уж плохи, — запротестовал Бельфаст, прерывающимся от дрожи голосом, — мы не так… брр…

— Опять? — крикнул подшкипер, хватая темную фигуру. — Опять?.. Почему вы в рубахе? Куда вы девали свое платье?

— Я накинул свою куртку и непромокайку на этого полумертвого негра, а он говорит, что задыхается, — жалобно произнес Бельфаст.

— Ты не посмел бы называть меня негром,[4] если бы я не был полумертвым, ты, ирландский бездельник, — громко прогудел Джемс Уэйт.

— Ты… брр… Ты все равно не был бы белым, если бы был здоров, как я… Я еще расквитаюсь с тобой… брр… в хорошую погоду… брр… привязав одну руку за спину… бррр…

— Не желаю я твоих лохмотьев, я хочу воздуха, — слабо задыхаясь, пробормотал негр, словно вдруг лишился сил.

Брызги со свистом и стуком перелетали над ними. Люди, мучительно вырванные шумом ссоры из своего мирного оцепенения, стонали, бормоча проклятия. Мистер Бэкер немного отполз в подветренную сторону, где неясно выступали очертания большой бочки и какого-то белого предмета около нее.

— Это вы, Подмур? — спросил мистер Бэкер.

Ему пришлось два раза повторить вопрос, прежде чем повар повернулся, слабо закашлявшись.

— Да, сэр, я молился в душе о быстром избавлении, потому что я готов по первому зову… я…

— Послушайте-ка, повар, люди погибают от холода.

— От холода, — мрачно повторил повар, — Им скоро будет слишком жарко.

— Как это? — спросил мистер Бэкер, глядя вдоль палубы, на которой слабо поблескивала замерзшая вода.

— Это отъявленные грешники, — продолжал повар торжественным, но нетвердым голосом, — такие же неисправимые, как и все другие моряки, плавающие на кораблях в этом грешном мире. Вот я… — Дрожь мешала ему говорить. Место было незащищенное, и повар, одетый в бумажную рубаху и пару тонких штанов, сидел, поджав колени к самому носу и вздрагивал под уколами жалящих соленых брызг. В голосе его чувствовалось полное изнеможение. — Вот я… всегда. Мой старший сын, мистер Бэкер… умный мальчик… В последнее воскресенье на берегу, перед тем, как уйти в плавание, он не захотел пойти в церковь, сэр. Я говорю: «Пойди и приведи себя в порядок, не то будет плохо». Что ж он делает? В пруд, мистер Бэкер, падает в пруд в своем лучшем костюме, сэр. Несчастный случай?.. «Ничто не спасет тебя, хоть ты и ученый», — говорю я… Несчастный случай!.. Я высек его, сэр, порол до тех пор, пока рука не отнялась… — Голос его задрожал. — Я высек его, — повторял он, стуча зубами; затем, минуту спустя, издал мрачный звук, не то стон, не то храп. Мистер Бэкер потряс его за плечо.

— Эй, повар! Подтянитесь, Подмур! Скажите мне, нет ли свежей воды в кухонном баке? Корабль как будто уже не так кренится; я попробую пробраться в переднюю часть. Вода подбодрит их немного.

— Алло! Алло! Послушайте, послушайте!

Повар сопротивлялся.

— Нет, сэр, не вы.

Он начал карабкаться в наветренную сторону.

— Кухня мое дело, — крикнул он.

— Вот и повар помешался, — сказали несколько голосов.

Тот заорал:

— Это я-то помешался? Я больше готов к смерти, чем кто — либо из вас, не исключая офицеров. Пока она держится на воде-я повар! Я приготовлю вам кофе.

— Повар, ты джентльмен! — крикнул Бельфаст.

Но повар уже поднимался по наветренной лестнице. Он остановился на минуту, чтобы крикнуть еще раз вверх на ют:

— Пока она держится на воде — я повар! — и исчез, словно свалился за борт. Люди, услышавшие его слова, послали ему вслед ликующий вопль, который прозвучал, как писк больных детей.

Приблизительно час спустя один из них отчетливо произнес:

— Он ушел навсегда.

— Очень возможно, — согласился боцман, — даже в хорошую погоду Подмур держался на палубе не ловчее дойной коровы, совершающей свое первое путешествие. Пойти, что ли, взглянуть?

Никто не тронулся. Часы медленно тянулись во тьме, и мистер Бэкер несколько раз ползком совершал обход люка. Некоторым людям почудилось, будто он перешептывается со шкипером. Но в тот момент воспоминания были несравненно живее действительности, и они никак не могли разобрать, послышался ли им этот шепот теперь или много лет назад. Они не пытались разобраться в этом. Одним шепотом больше или меньше — не все ли равно? Было слишком холодно для того, чтобы проявлять любопытство, и, пожалуй, даже, чтобы надеяться. Невозможно было оторвать ни одной минуты или мысли от того самого важного, что целиком заполняло их души — желания жить. И воля к жизни поддерживала жизнь в этих апатичных людях, покорно переносивших неистовство холода. А черный, осыпанный звездами, купол неба медленно вращался над судном, которое блуждало по бурной пустыне моря, неся на себе их муки и смятение.

Они тесно прижимались друг к другу, чувствуя себя совершенно оторванными от всего остального мира; им слышались громкие ободряющие звуки, которые вливали мужество в их сердца и давали им силы сносить в течение долгих часов глубокой тишины муку своего существования. Они видели среди ночи солнечный свет, чувствовали тепло и, вдруг содрогнувшись, проникались уверенностью, что солнце никогда не встанет над замерзшим миром.

Некоторые слышали смех, улавливали обрывки песен; другим у края юта чудились человеческие крики. Они открывали глаза и с удивлением замечали, что продолжают слышать их, хотя очень слабо и как будто издалека. Боцман сказал:

— Это повар, кажется, орет там, на носу.

Он едва верил собственным словам и не узнавал своего голоса. Прошло много времени, прежде чем сосед его подал признаки жизни. Он грубо толкнул другого и сказал:

— Повар кричит!

Многие не поняли, другие остались безучастны; большинство, дальше к корме, попросту не поверило. Однако у боцмана и еще одного человека хватило мужества поползти к носу, чтобы посмотреть в чем дело. Казалось, будто они ушли уже много часов назад и их скоро забыли. Но вдруг люди, погруженные до тех пор в безнадежную покорность, точно обезумели от желания причинять боль.

Они стали обрабатывать друг друга кулаками и упорно колотить в темноте все, что попадалось им под руку мягкого. Они возбужденно шептали, делая для этого больше усилий, чем потребовалось бы для крика.

— Они достали кофе… Боцман раздобыл…

— Врешь… где?..

— Несут… повар сварил…

Джемс Уэйт застонал. Донкин злобно начал карабкаться, не заботясь о том, на кого он наступает. Он весь был поглощен одной тревожной мыслью, как бы что-нибудь не перепало начальству. Кофе принесли в горшке, и они по очереди прикладывались к нему. Напиток был горячий и казался чем-то фантастическим в ту минуту, когда он обжигал жадные рты. Люди вздыхали, расставаясь с горшком:

— Как это ему удалось сварганить его?

Некоторые слабо восклицали:

— Молодчина, доктор!

Каким-то образом он сварил его. Арчи заявил впоследствии, что это было «не иначе, как чудо». Мы много дней не переставали удивляться, и это происшествие неизменно оставалось самой интересной темой разговора вплоть до конца нашего плавания. В хорошую погоду мы расспрашивали повара, что он почувствовал, когда увидел свою плиту «дыбом». Во время северозападного муссона или в тихие вечера мы осведомлялись, не пришлось ли ему стать на голову, чтобы как-нибудь вернуть кухню в равновесие. Мы высказывали предположение, что он использовал доску, на которой режут хлеб, в качестве плота, и таким образом, стоя на ней, мог с полным комфортом поддерживать огонь в топке; и мы изо всех сил старались скрыть под иронией свое восхищение им. Он уверял, что сам не знает, как это вышло, журил нас за легкомыслие и заявлял с торжественным воодушевлением, что он был избран свыше сосудом благодати для спасения наших грешных жизней. В сущности, он был, несомненно, прав; но ему не следовало выражать такой оскорбительной уверенности в этом — ему не следовало так часто намекать в нашем присутствии, что всем пришлось бы плохо, если бы на судне не оказалось его — чистого и достойного принять; благодать и силу для свершения подвига милосердия. Если бы он спас нас благодаря своей храбрости и ловкости, мы, пожалуй, в конце концов примирились бы с этим; но чувствовать себя обязанными чьей-либо добродетели и святости было для нас! не легче, чем для всякой другой горсточки человечества. Подобно многим благодетелям рода людского, повар слишком серьезно отнесся к своему подвигу и получил в награду одну лишь непочтительность. Однако нельзя сказать, чтобы мы не проявляли никакой благодарности. Он продолжал оставаться в наших глазах героем. Его слова — величайшее изречение всей его жизни — обратились среди нас в поговорку и приобрели такое же историческое значение, как и многие другие удачные выражения завоевателей или мудрецов. Впоследствии, когда кто-либо из нас в смущении останавливался перед какой-нибудь задачей и слышал совет отказаться от нее, он выражал свою решимость одолеть препятствие словами: «Пока она держится на воде — я повар!»