Тень Бонапарта - Артур Дойль

Я с любопытством посмотрел на героя Кастильоне, который принял на себя командование, когда Наполеон совершенно пал духом. Этот человек, смело можно сказать, выделился исключительно благодаря войне, он никогда не сумел бы сделать этого в мирное время, потому что, даже несмотря на мундир с золотыми украшениями, выглядел вульгарным, самодовольным солдафоном, каких тьма-тьмущая в любом лагере: длинноногий, с вытянутым козлиным лицом, с красным от пьянства носом. Он был старше остальных, но повышение пришло к нему слишком поздно, чтобы переменить его манеры: Ожеро всегда оставался прусским капралом в маршальской треуголке.

— Да, да, он весьма неказист, — сказал Жерар в ответ на мое замечание. — Ожеро — один из тех, про кого император выразился, что желал бы видеть их только во главе своих солдат, а не у себя в приемной. Он, Рапп и Лефевр с их огромными сапожищами, с громыхающими саблями, слишком топорны, чтобы украсить своим присутствием Тюильрийский дворец. К ним надо отнести и Ван Дамма, вон того смуглого, с неприятным лицом. Не повезет английской деревушке, куда он попадет на зимние квартиры! Ведь это он один раз так разволновался, что вышиб челюсть вестфальскому священнику, который не приготовил ему второй бутылки токайского.

— А вот это, я думаю, Мюрат?

— Да, Мюрат, с черными баками, с толстыми красными губами. С его лица еще не сошел египетский загар. Вот это человек! Если бы вы видели его во главе легкой кавалерии, с развевающимися на каске перьями, с обнаженной саблей, — уверяю вас, вы бы залюбовались! Я видел, как прусские гренадеры разбегались, едва его завидя! В Египте император удалил его от себя, потому что после Мюрата, этого лихого наездника и рубаки, арабы не хотели смотреть на маленького императора. По-моему, Лассаль — лучший кавалерист из всех, но ни за одним генералом люди не идут так охотно, как за Мюратом.

— А кто этот строгий, чопорный человек, опирающийся на восточную саблю?

— Так это Сульт! Самый упрямый человек на свете! Он вечно спорит с императором. Тот красавчик рядом с ним — Жюно, а около входа стоит Бернадотт.

С нескрываемым интересом я взглянул на этого авантюриста, который из простых рядовых попал в маршалы, но не удовольствовался маршальским жезлом, а пожелал завладеть королевским скипетром. И можно сказать, что он скорее наперекор Наполеону, чем с его помощью, достиг трона. Глядя на это резкое подвижное лицо с загадочными черными глазами, выдававшими полуиспанское происхождение, каждый читал, что судьба сулила ему совершенно особенную участь. Среди этих гордых, могущественных людей никто не был более щедро одарен императором, но и ни к кому, ни к чьим тщеславным замыслам император не питал большего недоверия, чем к Жюлю Бернадотту и его планам.

И все эти гордые люди, не боящиеся, по словам Ожеро, ни Бога, ни черта, трепетали перед усмешкой или гневом невысокого человека, который правил ими. Пока я наблюдал за ними, в приемной внезапно воцарилась тишина. Все смолкли, точно школьники, застигнутые врасплох учителем. У поднятого полога своего штаба стоял сам император. Но даже без этого вдруг воцарившегося молчания, без шарканья ног вскакивавших со скамей людей я почувствовал его присутствие: воздух словно наэлектризовался. Его бледное лицо притягивало к себе, и, хотя одет император был самым скромным образом и ничем особенным не выделялся, он сразу привлекал к себе внимание.

Да! Это был он, с полными, округлыми плечами, в зеленом сюртуке с красными воротником и обшлагами, в знаменитых белых рейтузах, плотно обтягивавших полные ноги; сбоку висела знаменитая шпага с позолоченным эфесом, вложенная в черепаховые ножны.

Император был без треуголки, что позволяло видеть рыжевато-каштановые волосы, а треуголку, украшенную небольшой трехцветной розеткой (всегда воспроизводимой на портретах), он держал под мышкой; в правой руке он сжимал маленький хлыст для верховой езды с металлической головкой. Он медленно шел вперед, на лице его застыло грозное выражение, взор был устремлен в одну точку. Неумолимый, как рок!

— Адмирал Брюэс!

Я не знаю, заставил ли этот голос кого-нибудь, кроме меня, содрогнуться всем телом. Никогда я не слыхал более резкого, угрожающего и зловещего голоса. Бросив по сторонам взгляд из-под нахмуренных бровей, император резко остановился, точно желая пронзить подчиненных взором. Глаза его вспыхнули зловещим блеском, точно обнаженная сабля.

— Я здесь, ваше величество!

Моряк средних лет, какой-то неопределенной наружности, отделился от толпы. Наполеон с таким угрожающим видом двинулся к нему навстречу, что щеки моряка побелели, и он беспомощно оглянулся по сторонам, точно ища поддержки.

— Почему вы, адмирал Брюэс, — самым оскорбительным тоном крикнул Наполеон, — прошлой ночью не исполнили моих приказаний?

— Я видел, что приближается шторм, ваше величество… Я знал, что если… — Он так волновался, что с трудом выговаривал слова: — …что если идти дальше вдоль этого низкого берега…

— Кто дал вам право рассуждать? — с холодным пренебрежением крикнул Наполеон. — Вам известно, что ваши суждения не должны идти вразрез с моими?

— В деле мореплавания…

— Безразлично, в каком деле!

— Начинался ужаснейший шторм, ваше величество!

— Как! Вы и сейчас осмеливаетесь спорить со мною?!

— Но если я прав?

В комнате воцарилась полная тишина, гнетущее молчание. Все, затаив дыхание, ожидали чего-то ужасного. На Наполеона было страшно смотреть: щеки его приобрели неестественный, землистый оттенок, мускулы напряглись, как у эпилептика.

Подняв хлыст, он направился к адмиралу.

— Ты наглец! — прошипел он.

Он произнес итальянское слово «coglione»: чем больше он забывался, тем явственнее проступал в его французском иностранный акцент. Казалось, он готов ударить моряка хлыстом по лицу. Тот отступил на шаг и схватился за саблю.

— Ваше величество! — задыхаясь, прохрипел оскорбленный адмирал.

Всеобщая напряженность достигла предела. Все замерли. Наполеон опустил руку с хлыстом и принялся похлопывать себя по сапогу.

— Вице-адмирал Магон, — сказал он, — я передаю вам командование флотом. Адмирал Брюэс, вы покинете Францию в двадцать четыре часа и отправитесь в Голландию! Где же лейтенант Жерар?

Мой спутник вытянулся в струнку.

— Я велел вам незамедлительно доставить сюда месье Луи де Лаваля из замка Гробуа!

— Он здесь, ваше величество!

— Хорошо, ступайте!

Лейтенант отдал честь, молодцевато повернулся на каблуках и удалился. Император обернулся ко мне. Я слышал о том, что есть люди, способные взглядом пронзить собеседника. Именно таковы были глаза Наполеона: я чувствовал, что он читал мои сокровеннейшие мысли. На лице его уже не осталось и следа недавнего гнева; наоборот, оно излучало приветливость и радушие.

— Так вы приехали служить мне, месье де Лаваль?

— Да, ваше величество!

— Но вы слишком долго собирались!

— Это зависело не от меня.

— Ваш отец эмигрант-аристократ?

— Да, ваше величество!

— И сторонник Бурбонов?

— Да!

— Теперь во Франции нет ни аристократов, ни якобинцев. Французы объединились, чтобы действовать для славы отечества. Вы видели Людовика Бурбона?

— Да, однажды мне довелось видеть его.

— И что же, его наружность не произвела на вас особого впечатления?

— Напротив, ваше величество, я нахожу, что его наружность оставляла самое благоприятное впечатление.

На мгновение искра гнева промелькнула в его изменчивых глазах, затем он слегка потянул меня за ухо, сказав:

— Месье де Лаваль, вы не созданы быть придворным! Знайте, Людовик Бурбон не получит обратно трона, сочиняя в Лондоне прокламации, которые он на королевский манер подписывает просто «Луи». Я нашел корону Франции, когда она валялась на земле, и поднял ее концом своей шпаги!

— Вашей шпагой вы возвысили Францию, ваше величество, — сказал Талейран, стоявший все время за его плечом.

Наполеон взглянул на своего фаворита, и в его глазах, как мне показалось, мелькнула тень подозрения. Потом он обратился к своему секретарю.

— Отдаю месье де Лаваля в ваши руки, де Миневаль, — сказал он. — Я желаю видеть его у себя после артиллерийского смотра.

Глава одиннадцатая

Секретарь

Император, генералы и офицеры отправились на смотр, а я остался наедине с весьма симпатичным смуглым молодым человеком, одетым в черное платье с белыми гофрированными манжетами. Это был личный секретарь Наполеона, господин де Миневаль.

— Прежде всего вам стоит несколько подкрепиться, месье де Лаваль, — сказал он. — Никогда не следует упускать случая подкрепить свои силы, съев что-нибудь питательное, ведь вам предстоит дожидаться императора. Он сам может подолгу ничего не есть, и в его присутствии вы тоже оказываетесь обязаны поститься. Знаете, я совершенно истощен от постоянного голодания.