Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако Галактион иногда куда-то таинственно исчезал и, возвращаясь, рассказывал посетителям и друзьям (понятия для него, впрочем, равнозначащие), что он или болел сужением глаз и ездил советоваться со знаменитым врачом, или болел расширением глаз и ставил на глаза банки, или страдал ожирением глаз, сокрушаясь, что никогда не страдает их худобой; и так далее, все в этом же роде. Глазами он расплачивался за все вольности, и его остроты были столь плоски, а глаза ужасны, что в виде исключения все делали вид, что ему верят.
На деле Галактион уезжал не к врачам, а по делам самым темным и преступным. Нужно ли было выгрузить или погрузить запрещенный товар, сделать так, чтобы судно не могло покинуть местечка в срок или, выйдя в море, потерпело аварию – не было для всех этих дел устроителя предприимчивей и исполнительней Галактиона. По требованию Лаврентия выезжал он и в деревню с лесопилкой, и в кабаке, где убит был каменотес Лука, между моряком и шайкой и состоялось соглашение. Галактион за десятую часть предполагаемой добычи обязался не только выгрузить вывезенное из гор оружие и приютить разбойников до и после дела, но и доставить им все необходимые для совершения дела справки.
Местечко было уже в виду, когда Галактион указал на небольшую бухту, между двумя в море выдающимися утесами заключенную, предложив править на нее. Когда лодка пристала к берегу, войдя в некий грот, что ее делало надежно скрытой, путеводитель заявил, что выгружаться сейчас нельзя, а надо ждать ночи.
С недоверием взирал Лаврентий на влагу розовую, все красившую и восхитительно прозрачную. Плоские рыбы лежат на боку и которых не знаешь ни имени, ни назначения; разнородные студни; раковины давят на кого-то, кто заставляет их медленно передвигаться и изредка высовывает щупальца; крабы при приближении лодки бухают со скал в воду, распухают до страшных размеров и вдруг тают; тени проносятся под водой, но такие стремительные и неясные, что нельзя сказать, кто в сущности они – и все это казалось Лаврентию неприязненным, полным подвохов и гибели. Схватив Галактиона за руку, видимо волнуясь, молодой человек требовал у вожатого объяснений: что за водоросли, что за рыбы, пытаясь во что бы то ни стало освоиться с морем. Но Галактион оказался плохим знатоком отчизны и, кроме того, что эти рыбы никуда не годятся, а водоросли бесполезны и потому названия не заслуживают, не сумел сказать ничего другого.
Берег был усыпан яркими каменьями. Лаврентий набрал горсть, разглядывая, не ценные ли? Но камешки обсохли и потухли.
До сумерек протянули в безделии, счастливые, что в гроте не жарко.
Когда смерклось, сняли с лодки ружья и многочисленные патронташи и двинулись к местечку. Еще не было полуночи, и все население пребывало в кофейне. Поэтому пройти позади домов до самой кофейни и спуститься с оружием в ее подвал для заговорщиков не представляло опасности. Наутро Лаврентий и зобатые смешались с толпой завсегдатаев. И хотя внешность горцев и была достопримечательна, никто даже не поднял и не повернул головы, чтобы посмотреть на прибывших.
Новая обстановка была крайне тягостна для Лаврентия. Его смущало, что он, не скрываясь сам, принужден был скрывать, кто он, прикидываться купцом и день целый проводить в бездействии за столиком, болея от жары, отсутствия водки и глядя, как снуют под смоковницами и чинарами обыватели, во всякую погоду с головой непокрытой, но когда каплет, то под зонтиками и босиком, неся в руке обувь, снятую из бережливости. Время уходило, а неизвестно было, когда наступит минута действовать и, главное, вернуться в горы, к Ивлите. Теперь он уже ни в чем не упрекал ее, хотел ее видеть, волновался из-за нее. Подчас не прочь был бросить все и бежать. Но как вернуться, ничего не сделав, с пустыми руками.
А Галактион все оттягивал, настаивал, что необходимо еще подождать, что дело слишком заманчивое и редкое, глупо испортить сгоряча, и прочее. Ссылался на полученные сведения, читал какие-то письма, обещал: все скоро устроится. Попутно возвращался к заключенным с шайкой условиям, пересматривал их, выговаривал новые, незаметно, без угроз, с ужимками. Лаврентий понимал, что Галактион мошенничает, с презрением думал об его уловках, порешив, в случае надобности, силой отстоять себя. Когда же жаловался Галактиону на медлительность, на невыносимое окружение, увещеваниям не было конца.
– Пойми, – говорил Галактион перед сном, когда уходил к себе с Лаврентием, – что здесь не горы. До вас власти не добираются, но у вас есть законы, мы же у властей под боком и потому живем в беззаконии. Вы грабите, мы воруем. Но, если вы грабите изредка и есть возможность вас сократить десятинами, так как вас легко найти, мы воруем постоянно, с первых зубов и до последних, и нельзя договориться, так как не знаешь, с кем договариваться. Вы нападаете спереди, мы же обкрадываем исподтишка, и всегда в розницу. Если бы ты у меня явился разодетым на прием, потому-де, что ты разбойник, и потребовал откупа, как это делается наверху, тебя подняли на смех, здесь над моей болезнью даже смеются. Тут не только в крылья не верят, в них и ты не веришь, здесь ни во что не верят, над всем издеваются и всем торгуют. Каждый считает другого мошенником и потому всегда начеку. Вы живете установленным порядком и, если что и случается, никогда своего не выдадите, а здешние, делая вид, что бунтари, первые донесут на тебя, если ты им не понравишься. А до гадостей, на какие они способны, до грязи их ты никогда и не додумаешься. Тут нужна
