Человек из оркестра - Лев Маргулис

В 7 час 10-го декабря встал. В 6 час. слышал приятное известие о взятии обратно Тихвина{257}. Без четверти 8 вышел и через полчаса был на Радио. В вестибюле встретил Ясенявского{258}, который посоветовал мне искать Прессера в монтерской. Там действительно спал Прессер. Его разбудили, и он недовольный подошел к телефону. Я сообщил ему о случившемся. Он велел мне прийти в 10 час., добавив, что его уже третий человек будит, не давая ему поспать. Я пошел к Шифману. Он огорчился, но советовал использовать все средства, не считаясь с судьбой квартета. От него пошел в театр. Ерманка там, конечно, не было, хотя он обещал быть в 9 час., чтобы вместе просить Кильпио. Говорил с Соловьевым{259}. Умный и приятный человек. Увидел Кильпио, который сказал мне, что ему теперь сложнее что-либо сделать, потому что они сожгли корабли, снимая своих работников с учета в военкомате в связи с отъездом. Он мог бы, конечно, пойти со мной, но сначала он должен знать, в чем дело, и я должен пойти сам. Он думает, что это ничего страшного не несет — так, переучет, и только. Я же прекрасно знаю, что это за «так». И не пойдет он на Васильевский пешком, т. к. трамваи не ходят. И как мне ни было тяжело, я решил держаться Радио. В 10 час. был там. В начале 11-го увидел Прессера, дозвонившись к нему в столовую. Он мне обещал содействие, но нужно ждать Хухрина{260}. Хухрин опаздывал, и я порывался уйти, но Прессер меня удерживал, говоря, что «туда никогда не поздно». Хухрин пришел в начале первого. Я еще ждал полчаса, когда Прессер вышел и, забрав у меня повестку, отнес ее куда-то, велев взять пропуск и зайти. Мне стало легче, когда на мой вопрос, что я теперь должен делать, он ответил — ничего, повестку вы сдали, а остальное — дело наше. Я пошел на собрание к директору Радио{261}, где подписался на лотерею оборонную на 120 руб.{262} Теперь меня Прессер торопил оформляться. Но я не мог этого сделать сразу. Он заметил, что теперь я не тороплюсь. И хоть я действительно раздумывал, ведь тяжело остаться здесь и потерять последнюю возможность уехать, я, после того что был в ТЮЗе, но не застал Мельникова, который должен был подписать мое заявление об уходе с 3-го/XII задним числом, решил завтра порвать с ТЮЗом и оформиться на Радио. Я уверен, что, если бы пошел в военкомат, меня оттуда бы уже не выпустили, как это было с Соломоном. Когда я пришел домой, Нюры не было, но в теплой печи стояли теплые, но пересоленные щи, тепл[ая], но пересоленная лапша на сковородке и теплый чай. Я поел, и пришла Нюра. Она вчера наревелась, и, когда я сегодня не пришел в 10 час, как мы договаривались, она сочла, что я уже не вернусь, а я тут. Поела и она, жалуясь на соль, но оправдывалась, что она не соображала, волнуясь, что делает. Пошел платить за квартиру, но уже было закрыто. Они работают до 3-х часов{263}. Видел Шифрина, который уж 2 раза заходил ко мне. <…> Какой он счастливый, что его не трогают. Это удивительно, но бог с ним. Я ему зла не желаю. Сегодня пока тихий день. Днем изредка постреливали где-то подальше. Что за сила меня прижимает к этому городу, несмотря на то что я изо всех сил рвусь отсюда. В Михайловском не вышло. В ТЮЗе не вышло, а когда в ТЮЗе стало налаживаться, случилась эта история. Я становлюсь фаталистом. Но не могу понять, какая гибель меня должна постигнуть: бомба? Снаряд? Голод? Немецкие пытки? А может быть, именно здесь, среди этих переживаний лежит мое спасенье? От армии — это уже пока доказано, а остальное: я голодаю меньше других, не знал окопов, как другие — по месяцам, не дежурил на крышах, как оркестр Радио. Теперь мне это придется испытать: и дежурства на крыше, и голод, и всеобуч{264}. Они, несмотря на это, остались живы. А я? Такого голода еще не было. Кошки стали пропадать{265}. На рынках ничего не продается, а все меняется: дуранда на крупу, сахар на хлеб и т. д. и т. д.{266} Нюра сегодня видела, как женщина меняла килограмм шерсти-шленки, правда необработанной, на 200 гр. хлеба. Туфли крепкие на 250–300 гр. хлеба. А ведь в 20-м году тоже был голод{267}, но тогда, как рассказывают старики, можно было съездить в деревню и выменять вещи на продукты: картошку, хлеб, мясо. Воблы было в городе сколько угодно, да и пайки были гораздо больше. Да! Такого ужаса этот город еще не знал. Люди гибнут как мухи и от снарядов, и от голода.

11-е декабря (14/XII).

Не помню, когда была репетиция, кажется, в 11 час. Оттуда пошел в ТЮЗ «расформляться». В ТЮЗе был утром. Застал Шифмана. Он тоже получил повестку. Я рассказал ему, что мою отобрали в Радио. Директоров не было. Я разбудил Мельникова, который вечно спит до 11-ти. Написал заявление, которое передал управделами, и Мельников заявил ей, что он не возражает. Шифман ушел, не дождавшись Кильпио. Я тоже пошел на репетицию. Домой когда возвращался, обстреливали район Дворцового моста, но, когда я к нему подошел, немного стихло и выстрелов не было слышно, только трамваи стояли. Я подождал в подворотне и, глядя на двигавшуюся в обе стороны моста [толпу], пошел тоже{268}. Трамвайные провода были порваны во многих местах на мосту и Университетской набережной. Когда я пришел домой, стрельба вновь продолжалась, и, по-моему, в том же районе. Теперь я хожу по набережной. Когда я подошел к Академии художеств, опять начали стрелять по Васильевскому. Я пошел по 3-й линии и прошел через сквозной двор напротив нашей парадной. Пришла Нюра. Я до нее успел съесть холодную лапшу на сковородке. Она истопила печь, долила щи водой, и они уже не такие соленые. Она мне по-прежнему отдает часть своего хлеба. Милая, милая, как она обо мне заботится!

12-е декабря.

Сегодня репетиция к концерту 14-го в Филармонии в 2 ч. 30 м.{269} Утром получил в рынке спички, мыло, соль и уплатил за квартиру за 2 месяца — за весь [19]41-й год. Потом пошел в ТЮЗ. Оказывается, Кильпио не подписал моего заявления. Когда я ему объяснил причину моего ухода, он подписал его, и мы договорились, что я оформляю свой уход с 6-го/XII. Мне сволочь — Антонина Андреевна{270} — дала анкетку для подписи по всем цехам и библиотекам театра, что я ничего нигде не брал или отдал. Некоторые мне подписали, других я не нашел — они отсутствовали. Возвращался я домой в темноте и все-таки торопился, рискуя упасть. Я уже 2 раза падал, что со мной редко бывает, когда было светло, и теперь мне чувствительно при ходьбе. Когда я вошел, вышла Купцова и заявила мне, что управдом велел мне зайти, мне есть повестка. Я не торопился. Пришла Нюра. Около 8-ми часов пошел в жакт, но кто-то там закрылся и сказал, что управдома нет и потому он никого не пустит — приема нет. Я не стал спорить и ушел домой. Нюре я сказал о повестке и о том, что уплатил за квартиру.