Николай II (Том I) - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чего это так в глаза стреляет?
Но когда он увидел, как обыкновенное белое яйцо, опущенное в миску, делается сначала бурым, а потом – красным, – удивлению его не было границ. Аннушка, добрая девка, снизошла к нашим мольбам, засучила нам троим рукава, завесила грудь каждому какими-то старыми фартуками и научила искусству краски. И когда изумлённый Ники увидел, как опущенное им в миску яичко выкрасилось, он покраснел от радости и изумления и воскликнул:
– Это я подарю мамочке!
Мать вернулась от Марьи Петровны, хватилась нас, безумно испугалась. Кинулись в сад – нас нет. В кухню – нас нет. Подняли всю дворню на ноги, поднялся шум, суматоха, и тут всех выручил Чукувер. Нас нашли, но в каком виде! И тут оба великих князя оказали бурное сопротивление: ни за что не хотели уходить из кухни Аннушки – Жоржик даже брыкался. Разумеется, мне, как заводиле, влетело больше всех. Влетело и Аннушке, а Аннушка огрызалась.
– Ну что ж, что царята? Дети как есть дети. Всякому лестно.
Забрав в руки плоды своего искусства, мы под стражей, с невероятно вымазанными руками, следовали на свою половину. Мать принимала валериановые капли, услужливо поднесённые целителем Чукувером. А для нас весь мир исчез. Важно было донести целыми и не раздавить яички, предназначенные то маме, то папе, то дедушке.
Начали мыть нам руки, принесли песку, но краска так и не отмылась до самой Фоминой[81].
Во время христосования отец Ники вдруг потянул носом и спросил:
– Что-то ты, брат, луком пахнешь, а?
И тут заметил его неоттёртые руки!
– А ну ты, Жорж? Ты, Володя?
Понюхали всех. От всех несло луком.
– В чём дело?
Мать со слезами объяснила происшествие. Александр Александрович расхохотался на весь дворец.
– Так вы малярами стали? Молодцы! А где же ваша работа?
Мы бросились в опочивальню и принесли свои узелки.
– Вот это папе, это маме, это – дедушке.
Александр Александрович развёл руками.
– Вот это – молодцы, это – молодцы! Хвалю. Лучше всякого завода. Кто научил?
– Аннушка.
– Шаль Аннушке! И пятьдесят рублей денег. А вам по двугривенному. Сколько лет живу на свете – не знал, что из лука можно гнать краску!
И через несколько минут после его ухода нам принесли по новенькому двугривенному.
СЕМЬЯ
Однажды ламповщик, прихода которого мы с тайной в душе поджидали, прошёл в своё обычное время со своими обычными машинами в игральную комнату. Хотя мамы с нами не было и в особой таинственности нужды тоже не было, всё-таки мы с Ники показали друг другу пальцы в том их сочетании, которое значило: «нужно идти к ламповщику».
Распевая искусственную песенку: та-ра-ра-ра и почему-то глядя в потолок, заложив руки за спину, я как ни в чём не бывало вдоль стен пробираюсь в игральную. И так же запев песню без определённого мотива, собственного сочинения, следом за мной последовал Ники. Жоржа было брать опасно: по неопытности или по озорству разболтает – и тогда прощай, сладчайшая тайна, которая красит жизнь! Но от наблюдательного взора Жоржа трудно было уйти. Он сначала сделал вид, будто ничего не понимает в наших демаршах и ни на что будто бы не обратил ни малейшего внимания, но, выждав время, нагрянул по нашим следам и застал нас на месте преступления.
Ламповщик, тоже таинственно оглядываясь, подальше от окна, достал из-за пазухи какую-то бумагу, сладковато и непонятно пахнувшую и свёрнутую трубкой, и таинственно же развернул её. Бумага не поддавалась и завёртывалась углами. Ламповщик начал её свёртывать с противоположной стороны, и при этой манипуляции мелькнуло что-то нарисованное. Жоржик, уследив нарисованное, пришёл немедленно в большое волнение.
– Калтинка! – с восторгом прошептал он.
– Не калтинка, а картинка, – сердито поправил его Ники, недовольный, что Жорж появился в игральной.
– Калтинка! – продолжал стоять на своём Жоржик.
Это оказался лубок довольно большого размера, изображавший в медальонах героев русско-турецкой войны. Ламповщик, водя по лоснистой поверхности лубка твёрдым ногтем, представил шёпотом нам всех героев-генералов, и нам почему-то особенно запомнились Радецкий[82] и Гурко[83] (Жоржик, вызывая наше патриотическое возмущение, говорил: «турка»). Тут же были портреты и турецких полководцев в фесках[84], и особенно был интересен Осман-паша[85]. Жоржик раскрыл ротик и прошептал:
– Я хочу такую.
– Что «такую»? – сердито спросил Ники.
– Такую… Шапочку…
– Э, – сказал ламповщик, – кто в Бога верует, тому нельзя.
Посередине, в отличном от других большом медальоне, был нарисован дедушка с синими усами, и это привело великих князей в состояние необыкновенной гордости.
– У всех усы чёрные или белые, а у дедушки синие.
– Нет, – медленно вращая языком, говорил Жоржик, – у дедушки не синие…
– Как не синие? – сердился взволнованный Ники. – А это что? Конечно, синие.
– Нет, у дедушки серо-буро-малиновые, – ответил Жоржик.
И я до сих пор не могу понять, откуда и как, какими путями в затворническую головёнку маленького Жоржика могла залететь эта простонародная насмешливая фраза? Где он её подслушал и как? Повторяю ещё раз, что по остроте наблюдательности великие князья шли далеко впереди меня.
– У меня тоже будут усы синие, – сказал Ники и от носа протянул рукой до уха, показывая величину будущих усов.
Ламповщик, всё с непрекращающейся таинственностью, оставил нам картину с генералами, и мы с трепещущим сердцем поняли, что наших сокровищ прибавилось.
Но как и куда спрятать её от посторонних взоров? Я предложил проект: зарыть её в саду вместе с договором, но Ники не согласился и сказал:
– Ну как же в саду? А если ночью посмотреть захочется?
И с редкой для ребёнка изобретательностью (это я теперь понимаю) предложил вовсе не прятать её, а положить небрежно среди игрушек, как самую обыкновенную вещь.
– Мама заметит! – говорил я испуганно.
– А я тебе говорю: не заметит, – отвечал Ники и оказался прав. На картинку никто и никогда не обратил внимания.
И вот однажды приехал в Аничков дворец навестить своих внуков дедушка, император Александр Второй. Боже! Какой это был дедушка и какое счастье было иметь такого дедушку!
Во-первых, от него очаровательно пахло, как от цветка. Он был весёлый и не надутый. В его глаза хотелось бесконечно смотреть. В этих глазах сидела такая улыбка, за которую можно было жизнь отдать. И как он умел играть, этот милый дедушка, и какой мастер был на самые забавные выдумки! Он играл в прятки и залезал под кровать. Он становился на четвереньки и был конём, а Жоржик – ездоком, и конь кричал:
– Держись твёрже, опрокину!
Потом садился на стул, как-то отодвигал в сторону лампу, начинал по-особенному двигать пальцами, и по стенке начинал бегать то заяц, то горбатый монах. Мы смотрели разинув глаза и не дышали. Дедушка начинал учить нас складывать пальцы, но у нас не выходило, он вытирал с лица пот и говорил:
– Ну потом как-нибудь, в другой раз… Когда подрастёте.
Он был счастлив с детьми, этот дедушка, как-то по-особенному и по-смешному умел щекотать нас за ушами и подкидывал маленькую Ксению чуть не под потолок, и она, падая ему в руки, как-то вкусно всхлипывала, смеялась и кричала:
– Ещё, ещё!
Император в изнеможении бросался в кресла и, как после танцев, широко обмахивался платком, а потом опять набирался сил и искал свои перчатки. Как сейчас вижу эти ослепительно белые, просторные перчатки. Император заводил два пальца в перчатку, и перчатка начинала тоненьким голосом разговаривать:
– А отчего у Жоржика вихор на затылке? А отчего у Ксеньюшки носик красненький?
И вдруг подходит к нему Жоржик, втирается меж колен и спрашивает:
– А отчего, дедушка, у тебя сегодня синих усов нет? Ты их дома оставил?
Дедушка вдруг опешил и спросил:
– Какие синие усы? Что ты, брат, выдумал?
– Ты сегодня другие усики надел? – приставал Жоржик. – Тебе синие надоели? Если надоели, подари мне. Мне очень нравятся синие усы. Я буду на тебя похож.
Император несколько мгновений с изумлением смотрел на внука.
– Ничего не понимаю, брат. Что ты тут несёшь?
– Я тебя спрашиваю, где твои синие усы? – продолжал нараспев Жоржик, крутя то пуговицу, то аксельбант.
– Но, друг мой, у меня никогда синих усов не бывало, – говорил император.
– Нет, бывало, – упорствовал Жоржик. – Я видел.
– Где ты видел?
– Я видел.
– Выдумал, братец. Во сне видел?
– Нет, не во сне. На картинке.
Мы с Ники обомлели и показали друг другу пальцы в самой замысловатой позиции, что означало: пропали.
