Багровое око - Даниэл Уолмер

Конан не издал ни звука, ни стона, когда немедиец тащил его огромное тело к пироге и — с еще большим трудом — затаскивал через борт. Не особенно могучий, Шумри совсем выдохся и взмок, прежде чем неподвижный торс победителя свалился на заваленное мягкими шкурами дно.

Отогнав пирогу вдоль берега на такое расстояние, где ее нельзя было бы заметить от туши убитого гиганта, он сказал, стараясь не смотреть в лицо своего спутника:

— Я дойду до селения и сразу же вернусь. Будет лучше, если ты не станешь подавать голос и как-либо привлекать к себе внимание.

Конан в ответ не издал ни звука, но по глазам его было видно, что он все слышал и все понял. Для надежности немедиец положил ему возле правой руки меч, еще испачканный темно-малиновой кровью озерного бога. Правда, он вряд ли смог бы ему пригодиться — учитывая полную неподвижность только что бывшего таким могучим туловища…

Не теряя времени, как мог быстро Шумри двинулся берегом Стикса назад, к селению. Не успел он отойти и на пару сотен локтей, продираясь по непролазным джунглям, как ему попалась навстречу пирога с тремя туземцами, спешившими к озеру. Крик Ба-Лууун, так не похожий на обычные ночные стоны, встревожил его детей, и они выслали гонцов узнать, что произошло.

Когда Шумри сообщил им, что Ба-Лууун умер, они засмеялись, покачивая головами и звеня кольцами на нижних губах. Ба-Лууун не может умереть! Он сильно кричал, да, он разгневался на кого-то, и они решили взглянуть, кто этот дерзкий и этот несчастный, но умереть их бог не может!

Когда пирога ткнулась носом в песок, на котором лежала неподвижная голова с огромными остекленевшими глазами и перекрученной в агонии шеей, Шумри увидел, как из темно-коричневых лица туземцев стали серыми. Не произнеся ни звука, они вышли на берег и опустились на песок, полукругом, не сводя глаз со своего поверженного божества, В черных зеркалах его глаз, подернутых легким туманом, отразились три головы с курчавыми шапками волос, с кажущимися такими нелепыми теперь, воткнутыми в них радостными красными перьями.

Шумри не знал, сколько времени они сидели так, в полном молчании, пока наконец один из трех, по виду самый молодой и крепкий, что-то сказал своим соплеменникам и поднялся с песка. Он кивнул немедийцу, и тот последовал за ним.

— На чем они вернутся назад? — спросил Шумри, когда пирога заскользила вниз по течению, оглянувшись на две оставшиеся, застывшие в полной неподвижности фигуры.

— Они не вернутся, — лаконично ответил туземец, налегая на весло.

От тягостного предчувствия у Шумри заныло под сердцем.

Туземец ни о чем его не расспрашивал, он просто спешил к своему племени, спешил со страшной вестью и словно боялся, что не успеет донести эту весть, выдохнется по дороге.

Но он успел.

И вот теперь племя танцевало, от мала до велика. Самое странное, что Шумри никто ни о чем не расспрашивал. Он приготовил тщательно продуманный рассказ. («Ба-Лууун разгневался на Сына Неба за то, что тот пересек в пироге его озеро, когда он лакомился дарами своих детей, и первым напал на него. Сын Неба не хотел драться, но, защищаясь, ему пришлось поразить озерного бога насмерть. Сын Неба разгневался в свою очередь на Детей Ба-Лууун, не предупредивших свое божество о высоком госте, и не пожелал больше встречаться с ними. С этой вестью он послал к ним его, Шумри».) Но эта История, которую он готовился рассказать с взволнованным и сокрушенным видом, пропадала зря. Ни один из туземцев не поинтересовался, что же, собственно, произошло и куда подевался могучий синеглазый Сын Неба. В глубине души немедиец был рад этому. Он боялся, что не сумеет солгать достаточно убедительно, и ему никто не поверит…

Дети Ба-Лууун не кричали, не рвали волосы, не валялись в пыли. Они просто раскрасили свои тела в черное и белое, сменили перья в волосах и принялись танцевать.

Как не похож был этот танец на все прежние…

Шумри поискал глазами Айя-Ни. Он не сразу узнал ее — девушка сняла свою полумаску из перьев птицы Лу (как, впрочем, и все остальные женщины племени), и некрасивый оскал вновь безобразил нижнюю часть юного лица. Она кружилась вместе со всеми женщинами, в третьем круге, взмахивая черными перьями орла. Как и у всех, взгляд ее был остановившимся, не обращенным ни на что вовне, а движения тонких рук казались изнемогающими, лишенными жизненной силы.

Шумри несколько раз окликнул ее по имени, но девушка не услышала. Поколебавшись немного, он вошел в круг танцующих и крепко взял ее за локоть.

— Айя-Ни! — умоляюще прошептал он. — Пойдем со мной! Мне нужно тебе что-то сказать.

Девушка чуть повела в его сторону глазом, но словно бы не узнала и продолжала так же двигаться по кругу, взмахивая опахалом и подпевая — до того тоскливо, что у немедийца едва не потекли слезы. Но он не отпускал ее руки и шел рядом, то и дело называя по имени.

Один из старейшин, самый древний и молчаливый, беседующий обычно лишь с бестелесными духами, неожиданно поднял веки и посмотрел прямо в глаза Шумри, Ему показалось, что взгляд этот пронзил его от зрачков до пяток, прошел сквозь тело, заледенив сознанием безмерной своей вины и стыда.

— Айя-Ни… — в последний раз выдавил он из себя, пробиваясь сквозь лед, сковавший грудь и горло. — Сын Неба просит тебя о помощи!

От этого имени девушка словно очнулась, во взгляде ее проснулась боль. С большим трудом, с явной неохотой она высвободилась из пут танца и, подчинившись руке Шумри, вышла вслед за ним из круга. Он отошел с ней на несколько шагов и остановился. Положив руки на плечи девушки и внимательно глядя ей в лицо, он произнес медленно и раздельно:

— Сын Неба ранен, сильно ранен. Он может умереть. Пойдем со мной! Вместе мы попытаемся его вылечить.

Девушка попыталась ответить, но из губ ее вырвался лишь тихий шелест, словно голос уже умер в ней, прежде всего остального.

— Пойдем же! — настаивал Шумри. — Ведь ты сама просила Сына Неба взять тебя с собой, разве ты не помнишь? Это было вчера ночью. Сын Неба согласился. Он зовет тебя, Айя-Ни!

— Айя-Ни не может, — наконец проговорила она так тихо, что немедиец с трудом разобрал слова. — Айя-Ни больше нет.

— Ну что за глупости! — Шумри рассердился. — Ты есть! Ты очень молодая, очень сильная, очень красивая! Ты не больна, ты даже не ранена!

Он схватил ее за руку и потащил в сторону реки. Девушка не упиралась, но шла так, словно была действительно смертельно больна или ранена. Через пять-шесть шагов ноги ее подкосились, и она упала ничком в траву, раскинув беспомощные тонкие руки. Находясь в кругу своих, она могла танцевать, напевать, взмахивать опахалом, но вырванная из родного круга, казалось, в тот же миг лишилась последних своих сил.