Чёрный караван - Клыч Кулиев

Я знал, что Асадулла-хан не сторонник нашей восточной политики, что он не только сочувственно относится к группе «младоафганцев», куда входят представители национальной интеллигенции и молодые офицеры, но даже оказывает им тайную поддержку. И тем не менее меня неприятно удивила такая резкость позиции хана, — тут чувствовалась не просто терпимость к большевикам, а явная симпатия. Это заставляло задуматься: что, если такой человек станет во главе государства, возьмет в свои руки бразды правления? Что может, последовать за этим? Ответ напрашивался сам собой: такой правитель завтра же обратит свои взоры на север, начнет искать пути сотрудничества с Москвой, поддержит индусов, взбаламутит персов… Словом, станет не тайным, а явным противником нашей политики на Востоке.

Заметив, что я погрузился в раздумье, Асадулла-хан предложил закурить.

— Я, кажется, утомил вас, полковник? — И улыбнулся мягкой улыбкой, совершенно не соответствовавшей тому, что он только что говорил. Хитрая афганская лиса!

— Нисколько не утомили, ваше превосходительство, — поспешил возразить я. — Слушаю вас с неизменным интересом.

Он помолчал, пряча улыбку в усах.

— Что ж, хорошо… Только учтите одну вещь, дорогой полковник: когда будете составлять донесение… для Лондона, — учтите частный характер нашей беседы. Я разговариваю с вами не как официальное лицо, а как простой афганец, как ваш давний знакомый. Поэтому кое-что из сказанного мною, возможно, не совпадет с официальным курсом афганского правительства.

— Это для меня не имеет значения, ваше превосходительство! Хотя… я не думаю, чтобы его величество эмир при определении официального курса мог пренебречь мнением такого опытного политика, как вы.

Хан снова прицелился в меня изучающим взглядом, словно желая прочитать мои подлинные мысли. А мне хотелось, чтобы он заговорил об эмире — Хабибулле-хане. Нам было известно, что Асадулла-хан недоволен правлением эмира. Правда, следовало также признать и то, что эмир все больше и больше терял свой авторитет. Националистические круги, вдохновляемые деятелями вроде Асадуллы-хана, осуждали эмира за его соглашательскую политику, за то, что он легко принимает наше покровительство. Мы действительно поддерживали его, брали на себя даже все его чрезмерные расходы. Он, естественно, отвечал на это взаимностью, шел навстречу нашей политике, а это нравилось далеко не всем, порождало во дворце различные слухи, брожение, опасные интриги. Привыкший к беззаботной праздности, эмир не замечал недовольства своих приближенных. Его занимали женщины, вино и охота, часто в ущерб важным государственным делам. Не зря кто-то из древних мыслителей сказал, что нет большей беды, чем неумение обуздывать свои желания и страсти. А Хабибулла-хан был к тому же далеко не молод, его желания нередко расходились с возможностью их осуществления, и эмир старался восстановить силы своей дряхлеющей плоти частыми поездками в горы или в пустыню. На Востоке говорится: змея состарится — лягушка на ней верхом поедет. Многие во дворце хотели бы сесть на спину эмира — одним из них был и Асадулла-хан.

Как бы возражая моим мыслям, он медленно произнес:

— Его величество эмир — человек мудрый, много повидавший, очень осторожный. Лукмана-хакима[33] однажды спросили, у кого он научился осторожности. Он ответил: «У слепых». Потому что слепец, прежде чем сделать шаг, нащупывает палкой место. А у нас, к сожалению, такой осторожности еще не так уж много…

Было ясно, что Асадулла-хан не собирается выносить сор из дворца и поэтому говорит не то, что думает. Я попробовал зайти с другой стороны:

— Некоторые журналисты пишут, будто бы Хабибулла-хан сказал, что с большевиками на один корабль садиться нельзя.

— А зачем садиться на один корабль? — Хан снова заговорил горячо: — Разве нельзя жить, сидя на разных кораблях? Жизнь покажет, чей корабль более устойчив против бурь и штормов. Брать уроки у жизни, понимать сложность событий — вот что нужно для вождения государственного корабля. Это — основное условие, бесценный компас. Забыть это условие — значит посадить корабль на мель. И прежде, как говорит история, государственные корабли тонули — и в Европе, и в Азии. Что ж, виной этому были большевики? Нет, бессмысленная политика, неразумные действия были тому виной. Значит, дело не в большевиках. Основное: надо понять требования эпохи и направлять по нужному руслу усилия народов. Надо создать в народе уверенность. Говорят: «Вера горами движет». Если мы сумеем укрепить в народе веру, большевики нам ничего не сделают!

Мотивы Асадуллы-хана были мне понятны. Говоря военным языком, он мечтал стать в один ряд с большевиками и вместе идти в наступление против кашей восточной политики. Чем же этот человек лучше большевиков?

Я хотел затронуть пендинский вопрос. Но не знал, как сделать это. Если проявить хоть малейшую неосторожность, Асадулла-хан наверняка поймет, что мы заинтересованы в этом вопросе. Но тут он сам открыл мне путь. Холодно улыбаясь, он заговорил укоризненно:

— В нашей среде тоже имеются политики, которые советуют напасть на Закаспий. Есть и такие… Когда-то Афганистан контролировал Пендинский оазис. Затем туда пришли русские. Сейчас, разумеется, создались благоприятные условия, чтобы снова овладеть этим районом. Но существует и другая сторона вопроса. До сих пор мы страдали от насилия. Еще повсюду видны следы войны. И если теперь мы сами возьмемся за оружие, прибегнем к насилию… Как будем выглядеть мы перед судом истории? Не уподобимся ли мы тому человеку, который, едва вырвавшись из рук разбойника, сам занялся разбоем? Как вы полагаете, полковник? Может быть, я ошибаюсь?

Вопрос хана показался мне подозрительным. Почему он спрашивает моего совета? Может быть, что-то подозревает?

Я ответил небрежно, сделав вид, будто ничего не знаю, чтобы как-нибудь не вызвать подозрения:

— Говоря по правде, я не знаком с пендинским вопросом. И, возможно, ошибусь, если выскажу какое-нибудь определенное мнение. Но, по имеющимся у нас сведениям, большевики усиленно укрепляют Кушку. Если Герат для них ворота Индии, то Кушку они считают трамплином для прыжка к нему. Как бы это не повлияло на решение пендинского вопроса.

Хан промолчал. Я тоже ни словом больше не коснулся этой темы. Позиции и так были ясны.

В заключение беседы Асадулла-хан спросил меня, куда я намерен направиться. А когда мы начали уже прощаться, он вдруг с неудовольствием заговорил о Персии, о том, что в Тегеране слишком часто сменяется правительство:

— В начале года был Мостоуфи-эль-Мамалек… Затем Самсам эс-Салтане… А теперь Восуг-эд-Доуле… За полгода — третье правительство!

Я коротко рассказал о том, что положение в Персии тяжелое, что в частой смене правительства повинны коварные действия большевиков.

Асадулла-хан улыбнулся неодобрительно:

— Нет, нет! Дело не в большевиках. Причина иная… Вы сегодня говорили: «Хотя кривая сабля в руках у военных, но распоряжаются ею политики». Хорошо сказано! На этот счет у нас есть недурная пословица: «Борода моя, но хозяин ее — мулла»… Мы не хозяева своей бороды. Поэтому в большинстве случаев, проглотив обиду, вынуждены бываем играть в чехарду. А чтобы избежать этого, есть единственный путь: или сбрить бороду начисто, или стать ее хозяином!

Я невольно прикоснулся рукой к своей бороде.

От Асадуллы-хана я вернулся усталым, словно проделал большой путь. Голова гудела, во всем теле чувствовалась слабость. Хан произвел на меня сильное впечатление. И притом неприятное. Всю дорогу я мысленно перебирал в уме подробности нашей беседы. Видел его проницательный, зоркий взгляд, в ушах непрерывно звучали его язвительные слова.

Приказав Ричарду никого не впускать, я прошел к себе и прилег на диван. Снова задумался об Асадулле-хане. До сих пор как будто дела складывались удачно, даже возникала уверенность, что удастся раздуть костер пендинского вопроса. После встречи с Асадуллой-ханом мною начали овладевать сомнения. Удастся ли нам при сложившихся обстоятельствах сыграть на национализме афганцев? Но, как бы то ни было, следовало продолжать начатое, поднять племена, ханов и сердаров, с их помощью заставить правительство Афганистана отказаться от уклончивой политики и нацелить его на борьбу с большевизмом.

Мы с Абдуррахманом обстоятельно обсудили все эти вопросы. Было ясно, что только с теми людьми, какие находятся в Герате, нам с этой сложной задачей не справиться. Необходимо срочно вызвать сюда хотя бы двух опытных офицеров, чтобы они, в контакте с Абдуррахманом, смогли подготовить и осуществить некоторые меры и оказать давление на политику центрального афганского правительства. Я решил в своем донесении в штаб о встрече с Асадуллой-ханом особо подчеркнуть это.

Завтра я должен буду покинуть Герат. Первый этап тяжелого пути пройден. Что-то ждет меня на втором этапе?