За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

– Я вижу в вас только жертву несчастной войны, – взволнованно ответил князь, – но не моего врага. И если бы нам пришлось с вами встретиться на поле битвы – чувства уважения и симпатии моей к вам останутся те же.

Соберсе был, видимо, тронут.

– Пройдемте ко мне, – сказал он, – там мы можем свободнее беседовать.

Просторная комната Соберсе поражала своей простотой. Узкая постель, простой стол, несколько стульев и чемодан в углу.

– Вот здесь моя темница, – с горькой улыбкой сказал Соберсе.

– Эта комната очень скромна, – ответил князь, – это правда, но ваша гостиная достойна дворца.

– Ах, я не сказал вам, у кого я живу, – с живостью произнес виконт. – Ведь я живу у знаменитого человека.

– У кого же? – с любопытством спросил князь.

– У Жака Дюмона, – ответил Соберсе. – Неужели вы о нем не слышали?

Князю Бахтееву как будто было знакомо это имя, но он не мог припомнить, где и когда он слышал его. Он отрицательно покачал головой.

– Ну, конечно, мне надо было этого ожидать, – весело воскликнул Соберсе, – вы еще так молоды. Но ваш дядя, наверное, его хорошо помнит. Ведь это тот самый Жак Дюмон, который учил танцевать еще при дворе Елизаветы. Учил великую вашу Екатерину, когда она была еще женой наследника престола… Неужели же вы не слышали о нем?

Но князь уже вспомнил.

– Как! Он еще жив? – воскликнул он.

Виконт улыбнулся.

– Sic transit gloria mundi! – произнес он, – это живая хроника прошлого века. Я целыми вечерами без устали слушаю его, когда он начинает свои рассказы о Разумовском, о Потемкине, о встречах с Суворовым, о блеске двора Екатерины. Ему, кажется, восемьдесят пять лет, но он еще очень жив душою. Теперь о нем забыли, а в свое время он имел большое влияние

– Но кто эта женщина? – спросил князь.

– Ах, эта старуха? – ответил виконт. – Представьте, это единственная крепостная Дюмона, да он уже давно отпустил ее на волю, но она не хочет признавать этого. Ее зовут Дарьей. Она чуть не пятьдесят лет уже живет у него и выучилась говорить по – французски. Это единственная наша слуга, но она очень бодрая и деятельная, а мы люди нетребовательные. Надеюсь, вы не откажетесь позавтракать с нами?

XX

Небольшая, но уютная столовая опять поразила князя своим изяществом. Красного дерева буфет, за стеклом которого виднелась тонкая фарфоровая посуда, изящная сервировка стола, стены с картинами охотничьей жизни, горка серебра и золота, стулья красного дерева с высокими спинками – все это было так необычно в этом скромном снаружи домике на окраине столицы. Но всего интереснее был сам хозяин, некогда знаменитый придворный танцовщик Жак Дюмон. Изысканно, хотя по старомодному одетый, в фиолетовом камзоле покроя времен Екатерины, в бальных туфлях, сухощавый и стройный, со свежим маленьким лицом и ясными глазами, в большом парике, Дюмон стоя приветствовал князя, опираясь на палку с массивным золотым набалдашником.

Виконт представил ему князя.

– Добро пожаловать, князь, – проговорил, слегка шамкая, старик, делая грациозное движение рукой.

Старик произнес эту фразу по – русски довольно чисто, хотя с заметным акцентом и несколько медленно.

Князь глубоко поклонился и ответил по – французски:

– Не всякому выпадает на долю счастье видеть знаменитого Дюмона.

Старик гордо выпрямился.

– А, молодой человек, я еще не забыт. Я думал, что меня давно похоронили. Со смерти князя Потемкина я перестал бывать в обществе, – сказал старик, – а этому уже двадцать лет. Прошу садиться, еще раз добро пожаловать, – закончил он.

«Положительно, в этом домике чудеса, – думал князь, с удовольствием принимаясь за еду. – Кто бы мог ожидать здесь такого изысканного завтрака!»

А старик продолжал с увлечением говорить:

– Да, в последний раз я был на том знаменитом праздни ке, который дал светлейший князь Потемкин императрице в свой последний приезд в Петербург… Я уже был не молод. Мне было за шестьдесят лет, но я все же выступал тогда в балете. Тогда светлейший подарил мне брильянтовую табакерку. Ах, что это был за вельможа! Но это был печальный день. Я помню, как князь, провожая императрицу, опустился на колени и заплакал. И она заплакала, поднимая его с колен, заплакал и я, – говорил старик, и на его глазах появились слезы. – Мы словно чувствовали, что больше никогда не увидим этого героя… Так и вышло… А потом настали иные нравы. Словно душу вынули… И мне нечего было делать.

Старик грустно поник головой.

– Да, вам есть что вспомнить, – задумчиво произнес князь.

– О, есть, – воскликнул старик, делая широкий жест рукой, – каждая вещь в моей квартире связана с воспоминанием. Вот этот серебряный бокал для вина, – продолжал он, поднимая бокал, – ведь это работа Бенвенуто Челлини, и он был подарен мне императрицей Екатериной в первые дни восшествия ее на престол. Эта трость, говорят, принадлежала Бирону. Граф Безбородко, у которого была единственная в мире коллекция тростей, предлагал мне за нее тысячу червонцев. Но я не отдам ее ни за какие деньги, так как мне подарил ее Потемкин за то, что я учил танцам его любимую племянницу графиню Браницкую. Попробуйте этого вина, – любезно предлагал старик, – ведь это рейнское из погребов императрицы Елизаветы. Я берегу его для дорогих гостей.

Князь поклонился.

– Благодарю вас, – ответил он, – вино действительно чудесное.

– О, оно старо, как я, – засмеялся Дюмон, – и кроме того, покойная императрица хорошо знала толк в вине…

Дюмон был, очевидно, рад слушателю. Рассказы и анекдоты текли неиссякаемой струей.

Вереницей проходили перед воображением Левона потревоженные тени забытых вельмож и жеманных красавиц минувших царствований.

Время летело незаметно. Среди вызванных живыми рассказами старика призраков прошлого забывалась современная жизнь.

– Как интересно было бы моему дяде князю Никите побеседовать с вами, – заметил Левон, – ведь вы, наверное, встречались с ним.

– О да, – ответил старик, – как же не помнить князя Бахтеева. Было время, о нем говорил весь Петербург.

– Может быть, вы сделаете нам честь посетить нас, – сказал Левон.

Старик покачал головой.

– Нет, из этого домика я уеду только умирать… во Францию…

– Как! – воскликнул Левон, – вы хотите уехать из России?

– Приближается смерть, – грустно произнес старик. – Вся жизнь моя прошла в России. Здесь я пережил и свою славу, и своих друзей, все мои привязанности… У меня ничего не осталось здесь… И я хочу умереть на родине.

Он низко опустил голову, и на его глазах вновь блеснули слезы…

– Вот он, – указал старик на Соберсе, – возбудил во мне воспоминания о далекой и прекрасной родине… Я унесу из России благодарные воспоминания… Но где я родился – там и умру… Я уже решил это…

С чувством глубокого уважения смотрел Левон на этого старика, в котором на краю могилы вдруг пробудилась тоска по родине и, быть может, поздние упреки совести, что он посвятил всю свою жизнь чужой стране… Почти умирающий, он почуял властный призыв крови, и смертная тоска, жажда увидеть свою родину неотразимо овладели им…

У князя мелькнула мысль, куда же он устроит свои драгоценные коллекции, но он не решился спросить об этом. Разве возможно везти все это с собой!

Соберсе слушал слова старика, низко наклонив голову, и было видно, как всякое упоминание о Франции мучило его.

Князь встал.

– Я должен ехать, – сказал он. – Благодарю вас за часы, проведенные у вас. Но вас я еще увижу перед отъездом, – обратился он к Соберсе.

– Я думаю, – неопределенно ответил виконт.

Это посещение несколько развлекло Левона. По дороге домой он вспомнил рассказы старика, всю обстановку его квартиры, особенно его забавляло воспоминание о старухе Дарье, так свободно объясняющейся по – французски. И хотя не было ничего удивительного в том, что женщина, прожившая полвека в доме француза, умела говорить по – французски, все же ему казалось забавным такое сочетание: крепостная Дарья с подоткнутым подолом, с повойником на голове – и французский язык.

XXI

В первый раз вышла Ирина к обеду, к общему столу. За обедом был только один гость – Евстафий Павлович. Ирина вышла с тем же холодным, надменным выражением лица, которое знал Левон в первые дни знакомства. Она равнодушно поздоровалась с ним и сухо ответила на его вопрос о ее здоровье. Словно всем своим видом, своим тоном она хотела сказать: какое вам дело до меня? Оставьте меня одну…

Какой‑то сложный духовный процесс произошел в Ирине в эти бессонно – лихорадочные ночи. Ей казалось, что она вдруг лишилась какой‑то опоры в жизни, что она брошена во власть каких‑то темных злых сил, что ей надо от чего‑то бежать, от кого‑то спасаться, что она идет по узенькой тропинке над страшными обрывами н не к кому обратиться эа поддержкой и помощью. Как будто грешные мысли, охватившие ее со дня встречи с Левоном, обратились в злых демонов, толкающих ее в темную бездну… И тайный голос твердил ей неумолчно: забудь о нем, отвергни его, иначе погибнешь сама.