Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография - Дарья Донцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ягодкин был по тем временам почти всесилен, поэтому я и оказалась в консульстве. Замкнутый мир советской колонии за рубежом – это тема для отдельной книги. Скажу только, что нравы, царившие в генеральном консульстве, показались мне отвратительными. Впрочем, я никогда не собиралась делать дипломатическую карьеру, просто приехала подзаработать. И еще мне страшно повезло: основная масса сотрудников жила при миссии, но нескольким переводчикам в общежитии места не нашлось, поэтому я жила в городе, в доме, населенном арабами. Это было счастьем.
Рабочий день в консульстве длился с восьми утра до двух часов дня, потом следовал перерыв, и к восемнадцати требовалось вновь идти на службу, но не каждый день. Еще консул частенько ездил в командировки, и его в них сопровождал другой «толмач» – мужчина. Я же могла в это время делать что хочу.
В очень короткий срок я познакомилась с соседкой, девушкой по имени Сухилья. Ее французский язык оставлял желать лучшего, но мы разговаривали без особых проблем. Впрочем, я моментально освоила азы арабского, и диалог в магазине, на рынке, в городе способна была вести на языке сирийцев. Самое интересное, что я помню кое-какие обороты и сегодня. Мы с мужем совсем недавно, находясь на отдыхе в Тунисе, решили купить золотую цепочку. В арабском мире принято торговаться, я после Сирии делаю это виртуозно и очень хорошо знаю, если торговец начинает орать: «Ты грабишь мою семью и детей», – нужно незамедлительно уходить. Следующий этап: лавочник бежит за вами и называет приемлемую цену.
В Тунисе я, естественно, разговаривала на французском языке. Сбив цену за украшения с трехсот долларов до пятидесяти, я утомилась и стала пить воду. Торговец ухмыльнулся и спросил у хозяина по-арабски:
– Ну и до какой суммы скинуть цену?
– Можешь до двадцати, – зевнул тот.
Араб снова повернулся ко мне:
– Последнее тебе слово – сорок!
Я отозвалась на его родном языке:
– Не обманывай! Хозяин велел отдать цепочку за двадцать!
Лавочник чуть не умер, он принялся тыкать в меня пальцем и орать:
– Эта! Эта! Эта говорит по-нашему.
В результате на меня пришло смотреть полрынка.
Оказавшись в Сирии, я окунулась в чужую ментальность. В каких-то вопросах мы с Сухильей были неспособны понять друг друга.
– У вас все делает одна жена? – ужасалась она. – Стирает, готовит, убирает, рожает детей? Какой кошмар!
Я же категорически не соглашалась, что у мужчины должно быть минимум три супруги.
– Ну пойми, – втолковывала мне Сухилья, – вот муж ушел работать, а ты осталась дома одна? Тоска, ни поговорить, ни кофе попить…
– Но я не стану сидеть дома!
– Куда же ты денешься?
– На работу уйду!
Сухилья замахала руками:
– С ума сошла! Замужняя женщина должна хозяйство вести, детей рожать! Посмотри на нашу семью!
У отца Сухильи было три жены, и я до самого отъезда так и не поняла, кто из них мать моей подруги. Глава семейства возвращался домой, держа в руках одинаковые коробочки со сластями. Жил гарем на редкость дружно. Где-то в полдень с их террасы долетал запах кофе, и я, перегнувшись через перила, могла наблюдать, как дамы со спицами в руках вкушают бодрящий напиток, заедая его халвой и жирным печеньем. Не знаю, как сейчас, но в те годы в Сирии замужняя дама весом менее центнера считалась просто позором для семьи. Окинув стройную фигуру немолодой тетки, все встреченные старухи начинали укоризненно цокать языками, в спину худышке летели упреки:
– Видно, муж совсем беден, коли не может накормить тебя.
Один раз Сухилье пришла в голову идея показать мне мечеть. Иноверке нечего было и мечтать о том, чтобы попасть внутрь мусульманского храма. Но Сухилья ловко вышла из положения. Она нарядила меня в национальную одежду. Процесс одевания занял целый час, не меньше. Сначала я натянула нечто напоминающее кальсоны, потом шаровары с тугими резинками на поясе и щиколотках, затем свободную кофту, потом что-то типа жилетки. Сверху надевалось пальто, длиной много ниже колен, на руки – перчатки. Рукава пальто, как и шаровары, имели резинки, и перчатки следовало тщательно под них заправить. Волосы спрятали под платок, он прикрывал лоб, на ноги я надела неудобные тапки на плоской подметке. А поверх всего Сухилья набросила паранджу. Не путайте с чадрой! Последняя – это всего лишь небольшой кусочек материи, скрывающий рот, нос и подбородок. Глаза остаются открытыми. Паранджа же укутывает всю вашу голову и свисает ниже пояса. Я с моими ярко-голубыми очами никак не могла разгуливать по городу в чадре. За два с половиной года, проведенные в Сирии, мне ни разу не встретилась коренная жительница со светлыми глазами.
Обряженная в абсолютно черные тряпки, я чуть не скончалась от духоты, но Сухилья меня успокоила:
– Потерпи секунду, сейчас станет легче.
И правда! Не успели мы выползти на раскаленную улицу, как мне, вот парадокс, стало прохладно. Горячий, сухой воздух с улицы не проникал под многослойную одежку. Обрадовавшись, я понеслась вперед. Сухилья мгновенно дернула меня за рукав и прошипела сквозь зубы:
– Ты что делаешь!
– Иду в мечеть, – недоуменно ответила я.
– Так нельзя!
– Почему?
– Ты шагаешь, как мужчина, посмотри вокруг.
Я оглянулась. Действительно, облаченные в черное фигуры семенили мелкими шажочками, опустив вниз головы. Скорректировав походку, я дотащилась до лавчонки, решила купить бутылку воды, и меня вновь одернула Сухилья:
– Зачем тут встала?
– Вот решила минералки выпить.
– И как ты собираешься пить ее?
– Ну просто, – растерялась я, – откручу пробку и вперед!
– Это совершенно невозможно, – зашептала Сухилья.
– Но почему?
– Нет бога на свете, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! – в сердцах воскликнула подруга. – Тебе же придется приподнять паранджу, это неприлично.
Пришлось отказаться от воды, роль арабки нравилась мне все меньше и меньше. В полном молчании мы доехали до старых кварталов и углубились в кривые переулки. Улочки становились все уже и уже. По их бокам тянулись канавы, наполненные нечистотами, и запах стоял соответствующий.
Через некоторое время мы увидели чудную картину: на обочине сидит тетка и справляет нужду.
Несмотря на приказ молчать, я возмутилась:
– Нет, какое безобразие, вот почему тут так грязно!
Сухилья совершенно спокойно отреагировала на увиденное:
– Рядом рынок, а крестьяне не станут тратить денег на туалет.
– Но как ей не стыдно сидеть в таком виде на улице! – продолжала негодовать я.
– Лицо же прикрыто, – пожала плечами Сухилья, – вот его открыть при посторонних ужасно, а то, что мы видим сейчас, – ерунда! В туалет ходят все.
