Голос пойманной птицы - Джазмин Дарзник

9

В день свадьбы над моей головой раскинули отороченное кружевом белое покрывало, и я вздрогнула. В гостиной остро пахло гармалой[26] – дымный, сладковатый аромат. От волнения я боялась поднять глаза и уставилась на расстеленную передо мной на полу скатерть[27]. Обычное зеркало, пара серебряных подсвечников, ваза с расписанными вручную яйцами, пиала с медом – я впервые видела, чтобы скатерть для церемонии оформляли так просто.

Выехав из Тегерана, я вдруг поняла, что прежде не задумывалась о том, сколь долгий путь мне предстоит проделать для свадьбы и как далеко от знакомых краев окажется мой новый дом. Ахваз расположен в восьми сотнях километров к югу от Тегерана, в остане[28] Хузестан. Я не понимала, почему мы переезжаем в Ахваз: знала лишь, что Парвиз устроился на работу в родном городке; видимо, думала я, та более соответствует его новому положению женатого человека. Мы с матерью и сестрами выехали после завтрака, пересекли казавшуюся бесконечной пустыню, останавливались перекусить и заправить машину и на следующий день чуть свет прибыли в Ахваз. Я выглянула в окно и увидела поросшую кустарником равнину; ни лугов, ни холмов – лишь камни да чахлые цветущие деревца. В дороге мне удалось поспать всего час-другой, проснулась я в поту и с головной болью. Приданое мое, как и скатерть для софре агда, оказалось на удивление скудным и уместилось в один-единственный чемодан, который стоял у меня под ногами возле заднего сиденья; почти все платья, жакеты, чулки и туфли, постельное белье, посуду и столовые приборы мать позаимствовала из горы подарков, которые приберегала для свадьбы моей сестры.

Я уселась в кресло и с облегчением подумала: все-таки хорошо, что свадьба такая простая, без лицемерия и утомительной суматохи. Да и мысли мои сейчас занимало совсем другое.

Я с удивлением поймала в стоящем на скатерти зеркале свое отражение. Я не узнавала себя: брови выщипаны, глаза подведены сурьмой, губы накрашены. Санам зачесала мне волосы назад, прикрепила к вуали два белых пиона – на обоих висках. Вдобавок мне переделали платье: не далее как вчера над ним потрудилась соседка-портниха, и прежняя хламида теперь отдаленно походила на свадебный наряд. Платье ушили в талии, ворот и рукава отделали кружевом. Я никогда еще не выглядела красивее и элегантнее – и в таком вот виде ждала Парвиза.

Я выпрямилась и впервые как следует осмотрелась. На свадьбу собрались лишь наши с Парвизом ближайшие родственники. Женщины и девушки дожидались церемонии в гостиной, мужчины – в соседней комнате. Я украдкой наблюдала за сестрами – самой младшей, Глорией, с косичками, в розовом платье из органзы, и Пуран, густо нарумяненной поверх рыжеватого тонального крема, чтобы скрыть выцветший синяк. Она явно устала с дороги и теперь молча стояла в углу, скрестив руки на груди. Мать вместе с другими взрослыми замужними женщинами, моими тетками и двоюродными сестрами, держала над моей головой покрывало. Она стояла у меня за спиной, и всю церемонию я то и дело слышала ее голос, не видя лица.

В гостиную вошел Парвиз и занял место рядом со мной под покрывалом. Я отвернулась к зеркалу и, поджав губы, принялась изучать его отражение. Он нервничал (зеркало стояло наклонно, и я прекрасно видела его лицо), однако я не заметила ни тени уныния или сожаления. Напротив, когда ага принялся читать Коран, Парвиз ободряюще сжал мою ладонь.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – провозгласил ага, и женщины замолчали. Фарси сменился арабскими строками из Корана, я почти не понимала, о чем говорит ага, разобрала только наши имена и имена наших родственников. Одна за другой женщины, держащие покрывало, выходили вперед и потирали куском соли кусок сахара в знак того, что радость и печаль, две жизненные константы, в браке перемешаны.

Ага закончил читать Коран, спросил Парвиза на фарси, берет ли он меня в жены, и тот ответил ясно: бале, то есть «да».

Следом ага обратился ко мне:

– Согласна ли невеста взять его в мужья?

Стоящая в другом конце комнаты мать Парвиза, ханум Шапур, смерила меня взглядом. Порядочная иранская невеста никогда не ответит с первого и даже со второго раза: если девушка отвечает мгновенно, значит, ей не терпится покинуть родительский дом или, того хуже, она распутница. Неужели ханум Шапур полагает, будто я настолько глупа, чтобы согласиться сразу? Я опустила глаза и промолчала.

– Невеста пошла нарвать цветов! – сказала за меня моя кузина Жале. Я чуть приподняла глаза и посмотрела сквозь вуаль на мать Парвиза. Та сжала губы в нитку, решительно скрестила руки на груди.

Ага снова спросил, согласна ли я стать женой Парвиза. Я снова промолчала.

– Она делает букет! – опять ответили за меня.

И лишь на третий вопрос аги, согласна ли я взять Парвиза в мужья, я ответила «да». Гостиную наполнили радостные трели. Ко мне подошла мать. Весь день она почти не глядела на меня и не разговаривала со мной и вот теперь неловко встала рядом. На миг между нами повисло напряженное молчание, полное невысказанных слов, но потом она быстро расцеловала меня в обе щеки и надела на меня ожерелье мелкого жемчуга. Затем ко мне подошла Пуран; в ее глазах блестели слезы. Мы с сестрой долго стояли обнявшись, так что в конце концов мать ткнула меня в плечо и сказала: «Хватит уже».

В ответ на вопросы аги я молчала, как порядочная невеста, вовсе не из набожности, смущения или благоразумия. Меня тошнило от страха перед тем, что будет дальше, – перед тем, что мне сейчас предстоит.

* * *

– Что с тобой? – Парвиз закрыл дверь спальни и направился ко мне. Я лежала в постели, в комнате было темно, горела лишь маленькая масляная лампа, и лица его было не разглядеть.

За дверью гомонили женщины. Вскоре после свадебной церемонии они собрались у спальни новобрачных. Голоса их звучали то громче, то тише, то снова громче. О чем они говорят? Я разобрала только наши с Парвизом имена, но тон, каким их произнесли, был язвительный и резкий.

Я глубоко вздохнула и прошептала:

– Все хорошо, просто стесняюсь, что они стоят за дверью.

– Они скоро уйдут. Когда увидят платок, – сказал он и уточнил: – Тебе же рассказывали про платок? Ты знаешь, что это такое?

Я кивнула.

Он подошел к кровати, улегся рядом со мной, разделся, и я удивилась, до чего серьезное у него лицо. И не просто серьезное, а сосредоточенное. Стащив с себя исподнее, он дрожащими пальцами задрал подол ночной рубашки мне до пояса. Он действовал так неуклюже, что я догадалась: опыта у него маловато, а то и вовсе нет. Мне бы успокоиться, но я поняла, что в предстоящие нам минуты он ничем мне не поможет. Как мне двигаться – так или эдак? Согнуть ноги в коленях или вовсе не шевелиться? К счастью, неловкие эти мгновения пролетели незаметно. Больно не было – разве что немного неприятно, я обрадовалась, что он так быстро закончил, и вздохнула с облегчением, когда он отодвинулся от меня.

На тумбочке возле кровати лежал простой белый хлопковый носовой платок, отутюженный и сложенный вчетверо. Парвиз одернул рубаху, пригладил волосы, взял платок и не глядя потянулся ко мне. Я села и чуть расставила ноги. Он наскоро прижал платок к моей промежности, потом посмотрел на него.

– Форуг… – со смущением и страхом произнес он.

И показал мне платок. Ни капли крови. Я ничего не ответила, он снова прижал платок к моей промежности и на этот раз задержался дольше. Но и во второй раз на нем не осталось ни капли крови.

Дольше тянуть было нельзя. Я приподнялась на локтях.

– Мать возила меня в «Дно города», и там со мной кое-что случилось. Меня осматривали… – сбивчиво начала я и по лицу Парвиза догадалась, что он ничего не понимает. – Проверка целомудрия. Это было ужасно. Я давно хотела тебе рассказать, но все как-то не получалось остаться с глазу на глаз. Во время осмотра я почувствовала боль, мне велели не шевелиться, а я пошевелилась, и, наверное, поэтому у меня теперь… – Я кивнула на платок.

Мне