Многогранник - Lizzy Pustosh

поверхности светлого камня и восхищалась рябью ночной воды. Прибежавший через пару секунд Амос впал в ступор: никто ранее в этой школе не приближался так близко к этому «вечно грязному нагромождению», как думал он сам.

– Мишель, почему ты здесь сидишь? Ведь тут… ну, наверное, нечисто, – застыл от удивления мальчик.

– Потому что это не главное, – поучительно ответила Мишель. – Мою одежду всегда можно обработать специальным раствором, и она засияет лучше прежнего, или вовсе купить новую, если будет желание. Но вот заново посидеть на этом фонтане в столь чудный миг, именно в этот миг, не получиться уже никогда. Я стараюсь правильно расставлять приоритеты, как сказал бы твой отец.

– Что? – Амос вновь удивился. – Так, ладно, вряд ли ты мне что-либо объяснишь, поэтому, может быть, поговорим о чем-то? – пытаясь найти нить общения говорил он.

– Присядь, – Мишель плавно указала рукой на место подле неё.

– Но тут… – Амос снова хотел сказать, что здесь «нечисто», но девочка однозначно повела бровью, и он решил присесть.

– Ты должен понять, что не все, чему тебя учили, есть правильно. Иногда бывает, что и взрослые ошибаются… Смотри, как красиво! – она указала на звёздное небо Лэндсдрима, которое сияло необычайным нежно-розовым цветом, придавая всему земному оттенок тепла.

Амос был растерян. Ему хотелось поговорить с ней и обсудить все, что она недосказала, но он знал, что ей это не нужно, и потому молча наблюдал за созвездиями.

Прошло десять, потом двадцать, после ещё тридцать минут – уже час они сидели на улице в полной тишине. Мишель плавно водила рукой по водной глади и наслаждалась каждым мгновением. Но такого нельзя было сказать про Амоса: он вертелся, смотрел по сторонам, вздыхал и, в конце концов, просто встал и начал медленно расхаживать по кругу.

– Тебе не хватает сил быть кем-то другим? – с умилением спросила девочка.

– Что? Нет. Я думаю, что нам стоит отправляться вовнутрь, иначе руководители будут крайне не рады, что мы в столь поздний час сидим здесь без дела.

–… без дела, – повторила она.

– Да, месье Николас Викторович довольно-таки пунктуальный и вспыльчивый… – толковал Амос.

– Почему? – прервала его девочка.

– Что почему? – обескураженный вопросом спросил Амос.

– Почему он такой? – вежливо дополнил свой вопрос Мишель.

– Ну… Я не знаю, может быть… Да я не знаю, – и он развёл руками.

– Хм, печально, – заключила она. – Но видно не судьба нам поговорить чуть дольше.

– Почему? – с непонимание повторил недавний вопрос своей знакомой Амос.

– Потому что ваш и мой руководитель будут за твоей спиной уже через три, два, один…

– Мистер Эбейсс! – начал грозно из неоткуда появившийся Николас Викторович. – Как вы можете так беспрестанно нарушать устав школы! Уже девятый час ночи, а вы тут с молодой мисс О'Роуз разгуливаете по главной площади, да ещё и не пойми в каком виде! – мужчина указал на пятна по всему повседневному костюму Амоса, который он успел переодеть после фехтования.

– Прошу прощения, месье Николас Викторович, сейчас же удалимся, – твёрдо заверил его Эбейсс.

– Какое удалимся! – вспылил тот. – Вы, мистер, отправитесь к директору писать объяснительную, поскольку, помимо комендантского часа, вы не явились на исправительные занятия, назначенные вам за дурное поведение в первый же день! – поднятым пальцем разгневанный руководитель, казалось, мог бы дотянуться до самого небосклона, и, увидев это, Мишель невольно заулыбалась.

– Мисс О'Роуз, а я смотрю вам смешны мои слова?!

– Месье Николас Викторович, прошу прощения, – остановив идущего на девочку преподавателя, сказала мисс Хидден, – но это моя подопечная, и я сама установлю ей соответствующее наказание, – она была в хорошем расположении духа, хоть её и не радовал проступок учеников.

– Но! – месье Николас хотел что-то ответить, но, поняв, что женщина была права, остановился. – Хорошо, на ваше усмотрение, мисс, – и шепеляво протянул последние слова.

– Благодарю, месье, – она учтиво кивнула головой. – Мишель, пойдём в корпус: нам есть с тобой о чем поговорить.

– Хорошо, мисс Хидден, – мастер положила руку на спину девочки, и они отправились во внутрь школы. – До встречи, Амос. Прощайте, месье Николас Викторович, – сказала девочка, сделав лёгкий реверанс.

– Прощайте, – угрюмо ответил Амос и направился вслед за руководителем.

– Ах, с этим ребенком будет столько проблем, столько проблем! – в течение всего пути возмущался месье. – И как комиссия могла? Как могла пропустить? Она же все должна понимать, эх! Придумали же это равноправие!

Мальчик толком не понимал, что имел в виду Николас Викторович, но точно знал, что тот был рассержен неимоверно и что ему, Амосу, «попадёт за такую выходку» и от директора, и, что самое главное, от отца, от грозного Авраама Эбейсса.

Глава седьмая

По истечении пятинедельного наказания, большей своей частью напоминающее фильм про выживание в закрытой комнате наедине со своим страхами и включающее в себя исключительно учебные занятия на столь высоком уровне, что не все семикурсники смогли бы понять хоть что-то в выданных для индивидуального изучения пособиях, Амос Эбейсс ранним утром возвращался в свой корпус. Ему было неприятно все, что блестело или чрезмерно светило, как та единственная ослепляющая лампа над письменным столом во времена «заключения», все, что хоть как-то напоминало тот уголок в шесть квадратных метров, выделенные мальчику в одной из отдалённых и глухих частей школы по просьбе самого Авраама Эбейсса.

Мужчина, выйдя с сыном на 3D-проецируемую конференцию, которая оказалась вынужденной из-за уведомления директора, не отобразил ни одного жеста раздражения и не сказал ни одного грубого слова – он слушал, в нужных местах учтиво кивал головой, также при необходимости вздыхал или создавал недовольную гримасу. К мальчику даже успела прийти надежда, что, может быть, он не будет так строг и сжалится, ведь проступок не так и велик; но – нет. Выслушав пылкий, надменный рассказа Николаса Викторовича, Авраама Эбейсс без тени сомнения выбрал максимальный уровень наказания в таких ситуациях, и вместо недели или двух Амос был взаперти все пять, и вместо возможного общения хоть с какими-то людьми, он получал еду и вещи первой необходимости от неизвестной руки через небольшое окошечко в двери. «Хоть освещение бы получше сделали, поравномернее,» – сказал как-то мальчик, не поняв сперва, что лежало на подносе: его штаны или порция подозрительной каши, коей кормили раз в три дня.

За те сутки, которые он отсидел в маленьком, неудобном и скудно обставленном помещении (там умещались стул, стол, кровать и крохотный шкаф с книгами и его вещами; рядом со столом была дверь в миниатюрную ванную комнату), занимаясь лишь углублением в наиважнейшие, по мнению его отца, дисциплины, Амос воистину обрёл гору знаний, но притом перестал улыбаться.

Он ритмично шёл по длинным коридорам, на стенах которых висели умело созданные миниатюры неких значимых событий, на полах которых расстилались алые с позолотой ковры и потолки которых были увенчаны искусно созданной лепниной с полосами