Рассказы из книги "Жестокие рассказы" - Огюст де Лиль-Адан

ТОЧНО ТАКОЙ ЖЕ… И ВСЕ-ТАКИ ЛУЧШЕ!

Перевод Э.Линецкой

РАЗБОЙНИКИ

Посвящается Анри Ружону

Чем является третье сословие? — Ничем.

Чем оно должно стать? — Всем.

Пибрак и Нерак, этот дуэт супрефектур-близнецов, со времен Орлеанской династии соединенных проезжей дорогой, услаждал умиленные небеса изумительной гармонией дел, нравов, воззрений.

Как и в других городах, муниципальный совет волновали страсти; как и всюду, буржуа пользовались всеобщим и своим собственным уважением. Итак, все дышало миром и радостью в этом благословенном краю, как вдруг в одни из октябрьских вечеров старый неракский скрипач, оказавшись в стесненных обстоятельствах, остановил на большой дороге пибракского церковного сторожа и под покровом темноты тоном, не допускавшим возражений, потребовал у него денег.

Хранитель колокольни с перепугу не узнал скрипача и отдал кошелек, но, вернувшись в Пибрак, так расписал это происшествие, что в умах, взбудораженных его рассказом, бедный неракский старик музыкант превратился в ненасытную шайку разбойников, чьи убийства, поджоги и грабежи опустошили весь юг страны и обезлюдили большую дорогу.

Умудренные жизнью буржуа обоих городов поощряли эти слухи хотя бы уже потому, что истый собственник всегда склонен преувеличивать вину людей, которые, как ему кажется, зарятся на его капиталы. Сами они, правда, не дались в обман! Они-таки докопались до источника слухов. Подпоив церковного сторожа, буржуа принялись его выспрашивать. Сторож зарапортовался, и теперь они лучше его самого знали, в чем сущность дела!.. Однако, потешаясь над доверчивостью толпы, наши достойные сограждане решили поберечь секрет, ибо они всегда любовно берегут то, что держат в руках. Впрочем, такая сдержанность есть отличительный признак людей рассудительных и просвещенных.

Месяц спустя, вечером в середине ноября, когда часы на башенке мирового суда пробили десять, неракские буржуа разошлись по домам с видом несколько более лихим, чем обычно, и даже — честное слово! — сдвинув шляпы набекрень, за что супруги, потрепав мужей за бакенбарды, назвали их мушкетерами — прозвищем, приятно пощекотавшим сердца любящих пар.

— Знаешь, сударыня, завтра я спозаранку уезжаю.

— Ах, боже мой!

— Сейчас время получать аренду: я должен сам съездить на фермы.

— Никуда ты не поедешь!

— Это почему?

— А разбойники?

— Ба! Я и не таких видывал!

— Ты не поедешь! — категорически заявляла супруга, как это и подобает между людьми, умеющими читать мысли друг друга.

— Постой, постой, деточка… Предвидя женские страхи, мы ради вашего успокоения уговорились ехать все вместе; мы наймем линейку и захватим с собой охотничьи ружья. Наши земли сопредельны, так что к вечеру мы вернемся. Вытри-ка слезы, и поскольку Морфей раскрывает нам объятия, дай мне спокойно завязать концы фуляра на лбу.

— Ну, раз вы едете все вместе — в добрый час: ты должен поступать, как другие, — мгновенно успокоившись, произносила супруга.

Ночь прошла восхитительно. Нашим буржуа снились штурмы, побоища, абордажи, турниры и лавры. Посвежевшие и благодушные, проснулись они с первыми радостными лучами солнца.

— Идем!.. — бормотал каждый достаточно громко, чтобы супруга могла расслышать, и, с великолепной беспечностью махнув рукой, принимался натягивать чулки. — Идем! Час пробил! Двум смертям не бывать!

Дамы с восхищением взирали на этих современных паладинов и, так как была осень, набивали им карманы леденцами от кашля.

Но глухие к рыданиям герои поспешно вырывались из объятий, в которых их тщетно пытались удержать…

— Последний поцелуй! — просили они, выходя на лестницу.

И — каждый но своей улице — направлялись на городскую площадь, где кое-кто из них (холостяки) уже поджидали коллег у повозки и, нахмурив брови, оглашали утро щелканьем курков охотничьих ружей, затравки которых они засыпали свежим порохом.

Пробило шесть, и линейка тронулась под мужественные звуки «Парижанки», подхваченной всеми четырнадцатью сидевшими в ней землевладельцами. В дальних окнах лихорадочные руки неистово замахали платками, а героическая песня взывала:

Так смелей идем!Пушки их сметем!Пусть встречают нас батальоны огнем!

Затем десницы взлетали в воздух, и с ревом вырывалось:

Вперед, к победе славной!

А сидевший на козлах рантье отбивал такт размашистыми ударами кнута, которым он изо всей силы угощал лошадей.

День прошел превосходно.

Буржуа умеют пожить и в делах охулки на руку не кладут. Но что касается честности — извините! Тут уж они нравственны до такой степени, что готовы повесить ребенка за украденное яблоко.

Итак, пообедав на своих фермах, на десерт ущипнув служанку за подбородок, положив в карман кошель с арендной платой, обменявшись с семейством хозяина несколькими прочувствованными изречениями, вроде: «Счет дружбы не портит», «По хозяину и слуга», «Работа лучше молитвы», «Всякий труд достоин уважения», «Исправный должник богатеет» и другими общепринятыми поговорками, наши землевладельцы скромно уклонились от сыпавшихся на них, как это полагается, благословений и заняли места в линейке, которая поочередно объезжала фермы, подбирая седоков, и с наступлением темноты двинулась обратно в Нерак.

Однако на душе у них было смутно! В самом деле, из рассказов крестьян они узнали, что у скрипача нашлись последователи. Пример оказался заразительным. Похоже было на то, что к старому злодею присоединилась целая орда настоящих грабителей, и дорога — тем более в пору арендных платежей — стала положительно небезопасной. Поэтому, хотя в головах у них еще некоторое время шумело от выпитого кларета, наши герои распевали теперь «Парижанку» куда сдержаннее, чем раньше.

Спускалась ночь. Черные силуэты придорожных тополей вытянулись, их ветви заскрипели под ветром. Выделяясь из великого множества ночных шумов и перемежаясь с цоканьем копыт трех мерно рысивших мекленбургских тяжеловозов, издалека доносился зловещий вой бродячей собаки. Вокруг побледневших пассажиров, которых скупо освещали первые лучи луны, сновали летучие мыши… Брр!.. Конвульсивно зажав ружья между подрагивающих колен, седоки то и дело потихоньку ощупывали кошели с деньгами. Никто не раскрывал рта. Как это ужасно для порядочного человека!

Внезапно — о горе! — на развилине дороги показались устрашающие фигуры с искаженными лицами, засверкали ружья, послышался конский топот, и во мраке раздалось грозное «Стой!». Как раз в эту минуту луна спряталась за черными тучами.

Большую дорогу загородила большая повозка, набитая вооруженными людьми.

Кто они? Несомненно, злодеи! Бандиты! Несомненно!

Увы, нет! 'Го был отряд-двойник, компании честных пибракских буржуа. То были пибракцы, которым накануне пришла в голову та же мысль, что и неракцам.

Покончив с делами и направляясь домой, мирные рантье обоих городов просто-напросто столкнулись на дороге.

Мертвенно побелев, всматривались они в темноту. От сильного страха, причиной которого была владевшая ими неотвязная мысль, на благодушных лицах этих людей отпечатлелись их сокровеннейшие инстинкты, подобно тому как ветер, взволновавший озеро, поднимает глубинные воды на поверхность; естественно поэтому, что обе стороны приняли друг друга за тех самых разбойников, которых они одинаково боялись.

Они зашептались во тьме и мгновенно так обезумели, что, дрожа и суетясь, пибракцы для храбрости схватились за оружие; чей-то курок зацепился за сиденье; грянул выстрел, и пуля попала в грудь одного из неракцев, раздробив миску с гусиным паштетом, которой тот машинально воспользовался, как щитом.

Ах этот выстрел! Он оказался той искрой, от которой взрывается порох. Пароксизм всепоглощающего чувства привел их в исступление. Загремела частая, неистовая стрельба. Их ослепил инстинкт, повелевавший охранять себя и свои деньги. Трясущимися руками они торопливо совали патроны в ружья и палили наугад в толпу врагов. Рухнули лошади, опрокинулась одна из линеек, люди и кошели с деньгами вперемешку посыпались на землю. Охваченные смятением и ужасом, раненые восстали, как львы, и принялись расстреливать друг друга, никого не узнавая в дыму!.. Свались в это время с неба жандармы, им за свое рвение, несомненно, пришлось бы заплатить жизнью. Короче говоря, это было взаимное истребление, так как отчаяние пробудило в буржуа энергию самого человекоубийственного свойства, одним словом, ту самую, которой отличается класс порядочных людей, когда их доводят до крайности!

В это время настоящие разбойники (то есть с полдюжины бедняг, виновных самое большее в том, что они крали где придется корку хлеба, кусок сала или несколько су) дрожали от испуга в каком-то заброшенном вертепе, слыша грозно нарастающий грохот пальбы и дикие крики буржуа, которые ветер доносил к ним с большой дороги.