Секты, сектантство, сектанты - Анатолий Белов

Сейчас духоборчество в нашей стране — это практически уже вчерашний день сектантства. Секта духоборов пришла в упадок еще в дореволюционные годы. Победа Великой Октябрьской социалистической революции, строительство первого в мире социалистического общества заставили последователей секты иными глазами посмотреть на окружающую действительность, убедиться в утопичности своих упований. Многие из них порвали с религией, некоторые перешли в другие религиозные объединения.

У отдельных сохранившихся приверженцев этого течения давно выхолощен былой дух духоборчества. У современных духоборов нет того религиозного рвения, что было у их предшественников. Если в селениях, где проживают духоборы, и сохраняются какие-то традиционные обряды и ритуалы, то только как традиция, а вовсе не как религиозная обязанность, отношение к которой весьма равнодушное. «Духоборчество сейчас носит не столько религиозный, сколько этнический характер», — отмечает в своей книге «Духовные христиане» И. Малахова. Она пишет: «От веры духоборцев осталось немногое. Многие принципы, которые еще несколько десятилетий назад казались незыблемыми, сейчас практически забыты. Если и есть у верующих желание сохранить былые традиции, то оно не столь уж крепко. Все более тесными становятся связи „с миром“, а внутриобщинные связи слабеют. И если они сохраняются до сих пор, то можно с уверенностью говорить, что идут постепенно к полному распаду»[49].

Схожая с духоборами судьба и у молокан — секты, возникшей в России во второй половине XVIII в. Наиболее принципиальное отличие молокан от духоборов в том, что первые не только не отвергали Библию, но основывали на ней свое учение, которое было своеобразным протестом русского крестьянства против крепостнического строя, против невыносимых условий жизни, социального бесправия. Противопоставляя свою веру православию, духовные вожди молоканства требовали создания дешевой церкви, выступали с проповедью установления «царства божьего» на земле. Как подчеркивает А. И. Клибанов, «молоканство с самого начала ограничило религиозную самодеятельность своих участников. Отвергнув внешнюю обрядность православия, его сложный религиозный ритуал, привилегированное положение клира и подчиненное положение мирян, денежные и натуральные поборы церкви и ее духовенства, раннее молоканство вело борьбу также и „налево“, т. е. против духоборчества и христововерия, поскольку эти секты утверждали за своими участниками право на свободомыслие и свобододушие»[50].

Однако попытки создания сектантских коммун, как и в духоборчестве, потерпели неудачу. В молоканских общинах шло классовое расслоение, которое приводило к расколам, выделению различных течений внутри молоканства. Так возникли «толки общих», «донской толк», секта субботников. В ряде случаев их возникновение было связано с поиском компромиссов с русской православной церковью.

Начиная с октября 1820 г. началось массовое переселение приверженцев молоканства в Закавказье, а еще полстолетия спустя — миграция сначала в Карскую область, затем в Закаспийскую и за границу[51], ибо в Закавказье не хватало земель. В этот период возникает еще одно ответвление в секте молокан, выделяются группы так называемых прыгунов, духовный вождь которых Максим Рудометкин требовал возврата к «истинной молоканской вере», восстановления «равенства и братства» в молоканских общинах. В проповедях Рудометкина особый акцепт делался на эсхатологию и хилиазм.

Молокане, как и духоборы, подвергались преследованиям со стороны царского самодержавия, которое понимало направленность социальной программы идеологов этого течения. Однако дух протеста, с которым родилось молоканство, быстро выветрился. Руководители секты предпочли смириться с действительностью, отказавшись от всего, что могло вызвать неудовольствие гражданских властей. А после 1905 г. молоканство «становится верноподданническим по отношению к самодержавию»[52].

Это можно без труда объяснить тем, что ключевые позиции в общинах захватили имущие верующие, представители кулачества, которые в первую очередь руководствовались личными интересами. Их вполне устраивало то, что они могли эксплуатировать в общинах своих неимущих «братьев» по вере. А конфликтовать с властями было не в их интересах.

Позиция верхушки молоканских общин предопределила ее отрицательное отношение к Советской власти после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Были случаи саботажа различных мероприятий молодого Советского государства, открытой враждебности к нему и даже вооруженных выступлений (например, в 1923 г. в Амурском округе). Понадобились годы для того, чтобы в сознании молокан произошел решительный поворот.

Сейчас последователей молоканства осталось немного. А было время, когда набиравшая силу секта имела десятки тысяч приверженцев. В начале нынешнего столетия их было в России более 200 тыс.

Все это в прошлом. Ныне приток в сохранившиеся молоканские общины незначителен. Секта в целом не ведет активной миссионерской работы, пополняясь в основном за счет членов семей верующих, хотя некоторые общины проявляют немалую активность. К. Козлова, изучавшая жизнь молоканских общин «прыгунов», «постоянных» и «максимистов», расположенных на территории Армянской ССР, отмечает, что главный контингент верующих составляют лица старше 50 лет. Но в то же время процент молодежи в них сравнительно высок. У «прыгунов» верующих до 30 лет — 16,8 %. Это объясняется тем, что дети членов секты во многих случаях идут по стопам родителей, пополняя общины. Преемственность поколений в отношении религиозных традиций довольно сильна.

Основную массу молокан составляют лица с образованием ниже 7 классов. Значителен процент верующих, которые не заняты общественно полезным трудом.

«…Внутри общин, — пишет Козлова, — происходит брожение. Сильно падают устои молоканской веры. Молоканство теряет своих верующих. И чтобы как-то удержать их в лоне религии, руководители сект прибегают к различным способами Они разными путями стараются примирить отживающую веру с окружающей действительностью. „Постоянные“ идут по пути уступок, отказа от многих догматов молоканства, „прыгуны“ же и особенно „максимисты“ стараются всеми силами проводить в жизнь молоканские заповеди, используя любые средства для воздействия на верующих, которые, однако, не способны остановить отход людей от секты»[53].

Весьма активны и некоторые молоканские общины в Ставропольском крае. Их главари делают все возможное для того, чтобы заставить верующих цепко держаться за обычаи веры, за те принципы, которые некогда были провозглашены «отцами» молоканства.

Нельзя не констатировать, что влияние общин на молокан еще довольно сильно, особенно у «максимистов». Это обусловлено тем, что верующие в данных общинах живут обособленно, замкнуто; они сознательно отгораживаются от любых контактов не только с инакомыслящими, но даже со своими единоверцами, проживающими в других местах.

Слабее проявляется религиозность у молокан, которые в настоящее время живут не в местах традиционного расселения приверженцев этой секты, а в тех населенных пунктах, которые отличаются пестрым религиозным составом. Исследования показывают, что в этих условиях угасание молоканства идет быстрее. Так, исследователи, изучавшие жизнь молоканских общин в Тамбове, Мичуринске, Рассказове и Ржекатском районе, отмечают их «постарение». В них до 90 % верующих — лица старше 60 лет. Притока в общины давно не наблюдается[54].

Исследователи отмечают, что многие молокане отчетливо осознают, что вера их затухает, понимают, что молоканство идет к своему закату, и не очень сетуют на это. Связывая все происходящее вокруг с волей господней, они рассуждают примерно так: если молоканской вере и суждено возродиться, так только по воле божьей. А людям не дано предотвратить неизбежное. Вот и полагаются они лишь на бога, вверяя ему свою жизнь, свое будущее, не очень печалясь о том, что молоканство пришло к своему естественному концу. Такая пассивность наблюдается у большинства последователей молоканской веры. Инертность, отсутствие религиозного рвения, равнодушие к тому, что происходит в стенах молитвенных домов, — самый очевидный признак кризиса религиозности, признак, быть может, внешний, но отражающий те внутренние процессы, которые происходят в лоне старых русских сект, в том числе секты молокан.

Как справедливо пишет Малахова, можно с уверенностью говорить о том, что в истории всех течений, которые исследователи относят к духовному христианству, в частности в истории молоканства, «пишется последняя страница, которая может служить эпилогом почти двух столетий безуспешных поисков счастья, которое сектанты так и не смогли найти на избранном ими пути религиозных грез и мечтаний»[55].