Роман с физикой, или За всех отвечает любовь - Александр Бялко

– Да, а сам Пугачев! То бандит, бунтовщик, предводитель незаконного бандформирования, а то народный герой, мститель и освободитель крестьян.

– А что там Пугачев? Вся Россия то тюрьма народов, а то надежда человечества.

– Да, историю свою мы меняем по мере необходимости. Я с вами согласен. Да, история меняется.

Но не до такой же степени! – Изотов указал рукой на возникший на стене портрет Сталина.

В это время дикторша в телевизоре перелистала листы бумаги и продолжила.

– Сообщение ТАСС. Сегодня в Советском Союзе произведено очередное испытание атомного оружия. Мощность взрывного устройства на полигоне Новая Земля составила около 200 мегатонн.

При этих словах Борков схватился за голову. Теперь был его черед выражаться не коммунистически:

– Господи, боже мой!

– А что?

– Это ужас. Я был на полигоне спустя много лет после испытания сто мегатонной бомбы. Там море расплавленного гранита. Всю землю завалит радиоактивной грязью!

– Может быть вчера и было следствием его? – философски заметил Изотов. Я хотел сказать эта страшная гроза.

– А вы думаете, мы уже вчера были здесь, а не в нормальной жизни?

– Не знаю. Просто предположение.

– А нет мыслей, где мы дали маху. Почему так получилось-то.

– Надо детально продумать. Если смогли так повернуть, то может быть можно и обратно? Не жить же в этом ужасе!

– Надо точно все вспомнить – что мы делали не так. Тогда понятно будет.

В это время диктор продолжала излагать:

– В ответ на благодарность партии и правительства коллектив физиков-ядерщиков, руководимый твердым сталинцем товарищем Сахоровым обещал не снижать творческих усилий и еще больше крепить оборонную силу нашей родины.

– Вот это да. Вот мы как постарались!

– Это черти что!

Борков, как пунктуальный человек решил восстановить весь ход событий в Дубне и взял в руки большой чистый блокнот.

– Вот, – показал он на пустые листы, – будем по минутам все вспоминать. Изотов молча кивал. Диктор в телевизоре с пионерским азартом, срывающимся голосом заканчивала.

– И в заключения я хочу от всего коллектива телевидения и от себя лично пожелать товарищу Сталину долгих лет жизни и творческих успехов на благо нашей советской родины!

Пауза повисла как удав на ветке.

– Так что он еще жив? – такая мысль не могла прийти ученым людям в голову.

– Получается да... А почему бы ему и не жить. Мы ведь знаем кавказское долголетие – в сто лет еще орел, – Борков изобразил, как мог, кавказский акцент.

– Странно другое. Почему он тогда, то есть в другой реальности так рано умер?

Изотов перешел на шепот.

– Выходит Берия его того... – Шепотом ответил Борков, показав красноречивый жест – как будто ножом по шее, – в прошлой жизни.

– А видать в этой жизни он Берию того, – ответил Изотов еще тише и проиллюстрировав сказанное таким же жестом.

Борков начал размечать журнал поездки, а по телевизору продолжался бесконечный сериал про ударников социалистического труда. Изотов мельком заглядывал в телевизор и вдруг подошел к экрану:

– Вот в ленинской комнате увидал членов политбюро, или как это при Сталине называлось. Микоян жив и при делах!

Борков подошел поближе к экрану, держа блокнот.

– Тоже кавказское долголетие.

– А вот и Молотов. Это уже русское долголетие.

– А вот Ефим Славкин, министр атомной промышленности, его я знаю. Традиционное еврейское долголетие?

– Что они теперь как кощеи бессмертные все?

– Интересно, а кто теперь Славкин? Нарком? До него Берия рулил атомной промышленностью.

Борков со страхом стал рыться по карманам.

– Что случилось?

– А вы не подумали о том, кто мы. Если все с 53 года пошло по-другому, то и мы могли

Измениться. Попасть на другую работу или на другую должность? Хорошо при советской власти не ошибешься – все в паспорте написано.

Изотов тоже стал искать документы.

– А вдруг и женились на других?

– Почему бы и нет.

– Это что я сейчас пойду к какой-то неизвестной мне сорокалетней бабе ложиться к ней в постель и называть женой? Не хочу!

– Ты же ее сам выбирал, в сталинской жизни, вот и спи с ней, – Борков не заметно перешел на «ты».

– Не хочу я этой сталинской жизни!

– А у меня все в порядке. Я зам директора и женат на своей жене, – помахал паспортом Борков.

– Я вроде тоже. Ух, отлегло от сердца. Только почему-то живу в другой квартире.

– Соседа расстреляли, наверное, вот вам и дали квартирку побольше, – предположил Борков. А кто там жил?

– Не помню, сосед какой-то.

– Может, еще и не расстреляли. Может в лагере сидит, вернется.

– А мне тогда куда?

– Что-то ты много вопросов задаешь. При Сталине так не принято. Иначе тебя сочтут за иностранного шпиона.

– Я профессор сталинской философии, – вот корочки, – похвастался Изотов.

– Это никого не защитит.

– Знаю я. Только что я буду с этой философией делать? Я же ни строчки Сталина не читал. Когда мы учились, его полностью из библиотек изъяли. Даже любопытные не могли книжку достать.

– С физикой проще. Формулы не переделаешь. Только, наверное, они теперь называются по-другому. Не в честь буржуазных физиков, а в честь советских. Уравнение Курчатов есть, наверно.

– Если только он не стал врагом народа. Что-то я его портретов не вижу, – обвел рукой стены кабинета Изотов. Раньше в углу висел Курчатов.

– Сахаров то есть. Значит, есть и формула имени твердого сталинца.

– Какой ужас! С ума сойти.

– А вот это хорошая мысль. Только сумасшедшим можно спокойно говорить о чем угодно и спрашивать тоже не запрещается.

– Поэтому наших диссидентов всех и сажают в дурдом.

– В дурдом это по-человечески, не расстреливать же.

– А, похоже, сумасшедшего дома нам не миновать. Как мы еще узнаем, что же произошло с 53 по 77 год. Иначе ляпним что-нибудь и на Лубянке. А оттуда уж ничего не исправишь!

– Прошу прощения. Но у меня профессиональный интерес. Дозиметр лежит в моем рабочем кабинете, я сейчас вернусь.

Борков прошел по коридору в свой кабинет. Мельком бросил взгляд на почту. Все практически тоже, только иностранных писем с приглашениями на конференции нет. Борков быстро взял дозиметр и вернулся.

Он включил прибор и немного подождал.

– Ну, как товарищ Сахаров подбросил дозу?

– Многовато, конечно, но жить можно. Я думал, будет хуже.

Неожиданно в дверь постучали и не дожидаясь ответа вошел начальник охраны, Петрович.

– Николай Георгиевич, миленький, чо же вы меня подводите. Я вам вчера вторую смену написал? Написал, значит утром надо уходить. Не подводите старика, уж очень на старости лет в тюрьму не охота. Идите домой, а завтра утром придете как всегда во время на работу.

– Да, Петрович извини, заработался, – Борков показал на дозиметр.

– Работаете, работаете, а о порядке один я помню. Вы уж идите.

– Идем, идем, – Борков положил прибор и стал одевать пальто и шляпу, которые так и пролежали на стуле. Изотов быстро стал делать тоже самое. Осторожно, взяв свои профессорские портфели, они быстро спустились на первый этаж, абсолютно пустой, где Петрович провел их мимо вертушки.

– Да, трудовая дисциплина тут вам дай бог! Все сидят по кабинетам и творят с восьми до шести.

– Я думаю до пяти. При Сталине в субботу работали.

– Надо же лишней минутки задержаться нельзя! А как Петрович говорил, со слезами, а ведь он войну прошел.

– Да, попали. Куда теперь?

– По домам. Но надо где-то еще поговорить, чтобы никто не слышал.

Было позднее осеннее утро после дождя. Неожиданно яркое и солнечное. Подземный переход куда-то исчез. Машин на Волоколамском шоссе было мало, но на красный свет никто не переходил. Немногочисленные граждане, малые дети и пенсионеры стояли и ждали зеленого света.

– Приучил отец народов советских людей к порядку. Я такое только в Японии видел, когда на светофоре стоят на красный свет, есть машины или нет, стоят все равно.

– Я в Германии видел. Там Гитлер просто приучил немцев к порядку. Расстреливал у светофора нарушителей. Так они до сих пор никогда на красный не пойдут.

– Сталин, наверное, так же сделал. А как еще? Тюрьмы уже никто не боится, полстраны сидит. Сядет – выйдет. Все привыкли.

– Значит, мы тут как по минному полю ходим. Если нас расстреляют, тут уж никто ничего не поправит.

– Даже если просто посадят.

Пока ученые стояли на красный свет, мимо проезжали машины, очень похожие на те, что были в том 77 году.

– Смотрите, зилки почти такие же, только ЗИС написано.

– Видать Лихачев врагом народа оказался. Расстреляли, наверное. Наверное, и институт Курчатова стал институтом Сталина.

– Ну, Сталин за последние 24 года, уж точно всех друзей и врагов расстрелял, раз за простых пешеходов взялся.

– А Жигулей нет, – заметил Борков, который стоял в своем институте в очереди на Жигули. Машины покупали тогда в очередях, в которых стояли годами. А Жигули – это была новая, почти заграничная машина. Чуть ли не иномарка.