Точка - Григорий Ряжский

Счастливую девчонки держали за свою, как пострадавшую по вине бывшего мужа: гормон — дело такое, непредсказуемое, сам, кто хочешь, попасть может на полноту послеродовую, если получится. Ирму же девки тихо ненавидели, тайно завидуя её выгодной старости, обеспечивающей ей процветание и упокой на будущее. Ирма и Счастливая имели другую оплатную шкалу, отдельную от других и в полтора раза выше, чем нормальные девчонки, но, тем не менее, всегда оборачивались востребованными. Очевидно, срабатывал закон особого спроса на элитный товар некатегорного качества, и, оказалось, под товар этот население шло отдельным косяком и тоже особое шло, население-то. Бывало, что до непосредственного соединения полов и не доходило, до интима. Один, к примеру, приходил к Счастливой два раза в неделю или три, чтобы поесть. Еду чокнутый приносил с собой и всегда красиво сервировал двухчасовой стол. Питание было дорогое и красивое, как и сама Счастливая в те моменты, пока ела, а странный визитер неотрывно глядел на неё и гладил обожаемый предмет по руке от локтя до запястья. Забраться куда выше, ниже или в сторону от руки потребности у него не возникало никогда. Иногда клиент плакал, иногда — нет. Длилось это по самый Нинкин уход с Шаболовки, когда уже ей стало там окончательно невыносимо. И какая была за этим тайна, за приходами дядьки того, не знал никто, даже сам содержатель, кто и придумал варианты ненормативной любви в стенах своего заведения.

Были и другие постоянники — так назывались прикипевшие к определенной девочке клиенты, но те уже числились чисто по сексу, по прихоти к специально толстым телам, как у Счастливой. А с этим делом при помощи толстолюбивого прихожанина со своей едой все у неё оставалось лучше некуда — она толстела на два сантиметра в месяц по длине ремешка, вернее, двух состроченных вместе ремешков с одной пряжкой. Счастливая человеком была общительным и хорошим рассказчиком, так что девчонки всегда были в курсе, кто с ней и как. Но с сексом или без, трогали её все непременно, трогали, мяли и ласкали Счастливое тело, пробовали на упругость и мягкость Счастливые груди, Счастливые ягодицы на Счастливой попе, процеловывали трижды Счастливый подбородок и Счастливые рыжие волосы, единственно нормальные по толщине в гигантском Счастливом организме. По ночам иногда, если обе не работали, Нинка слышала, как Счастливая тихо молилась под одеялом и благодарила свою судьбу на Шаболовке за такое к себе отношение, за такое неожиданное процветание, спрос и, если перевести в гривны по текущему курсу, то и богатство.

Свои многочисленные постоянники водились и у Ирмы, бабушки Ильича. Те странными не были в большинстве своем, потому что геронтофилия, оказалось вещь науке известная и представителей этого жесткого в смысле принципов направления удовольствий выявилось гораздо больше расчетной величины. Много было и молодежи среди почитателей Ирминого таланта быть старше собственных лет, и даже возникали время от времени лет до двадцати юнцы, также алчущие морщинистого возраста претендентки на шаболовскую постель. Но настойчивей других все же был Педофил. Прозвище прилипло сразу и не отлипало уже по самый Нинкин оттуда уход. Педофил от Ирмы млел и заикался, он разглаживал каждую складочку на съёжившемся от недостаточного обмена веществ теле, целовал многочисленные морщинки каждую по отдельности и нервически сжимал до и после любви отдельные фрагменты Ирминой поверхности, добавляя очередную временную складочку к уже имевшимся постоянным. Ирме внутренне это не нравилось, она считала это увлечение чрезмерным, но Педофил так трогательно производил над ней свои нежные опыты, изменяя складчатую картину любимой, что она терпела и выдавливала ему навстречу очередную порцию морщинистой улыбки.

Возможно, Мойдодыр пожила бы на апартаменте ещё сколько-то и поработала, но ванная была одна, а работы с клиентом, требующей горячей воды и частой подмывки, было невпроворот, не до Нинкиных чистоплюйских сантиментов для оттирки себя с утра до вечера. Одним словом, интересы сторон разъехались в разных направлениях дальнейшего быта, и Нинка ушла.

О ленинской точке она узнала намного раньше, чем туда заявилась, клиент рассказал, как пользовался там отъездной услугой. Был и приятный момент в географии столичных расстояний — Шаболовка отстояла от точки на Ленинском проспекте — всего ничего, ну, примерно, как пройти от детдома на Магнитке до градообразующего комбината. Вещи Нинка оставила пока на прежней работе, а сама прогулялась до тамошней мамки и сразу попала на Лариску. Лариска её осмотрела и взяла с испытательным сроком в один рабочий отъезд.

Испытания начались тут же, так как минут через пятнадцать на точку подрулила раздолбанная мусорская канарейка и оттуда вытащился ментовской старшина, представитель крышевого отделения наведения порядка. Он отозвал Ларису в сторону и отдал короткий приказ, кивнув в сторону показа. Мамка тоже кивнула в ответ, и мусор вернулся в канарейку. Лариска пошарила глазами и призывным жестом пригласила Нинку обратно к себе.

— Само в руки идет, — весело отрапортовала она Мойдодыру. — Помочь людям нужно, мальчиков наших выручить. Я сказала, новенькая у нас с сегодня заступила, а у них субботничек как раз, то есть, у нас с ними. Давай, девочка, отработай, там трое всего в тачке, два и боец-водитель, три минетика отстрочишь по-быстрой и обратно, долго им не надо, они на смене сами ещё, объезд делают, так что времени в обрез. А потом уже нормально начнешь работать, на себя. Договорились?

— Договорились, — согласилась Мойдодыр. — Куда идти-то?

Лариска показала глазами на уазик, и там приоткрылась задняя дверь.

Канарейка тронулась с места, и они поехали в сторону улицы Вавилова, на которой в это время суток всегда было полутемно. Рядом с рядовым по званию водителем-бойцом сидел старшина, тот самый, который отдавал приказ на минеты, а сзади, рядом с Нинкой расположился молодой лейтенантик, который по старшинству начинал первым.

— Давай, подруга — сказал он Нинке, расстегивая ширинку и вынимая прибор наружу, — а то время уже много, смена скоро закончится. — Есть гондон-то?

— Нету, — испугалась Нинка. — Я сегодня только пришла, но не знала, что заступлю сразу.

— Тьфу! — огорчился лейтенант. — Чего ж ты полезла тогда в машину? — Нинка опустила голову и промолчала. — Ладно, — согласился лейтёха. — Была — не была, без гондона давай, но только смотри у меня, поняла?

Куда смотреть Нинка знала сама и кивнула. Усы у него почти не росли, и вообще, весь он был по типу подростка, только что получившего аттестат зрелости, и поэтому Нинка удивилась такому несоответствию чистой наружности и вынутого без лишних сантиментов детородного милицейского отростка. Она примерилась, нагнулась над офицерским тазом и выполнила свою работу, стараясь доказать, что место на точке будет соответствовать её умению и покорству.

— Давай, давай, сука, — постанывал лейтенантик, — ещё добавь немного, — на этом месте он неожиданно дернулся и выплеснул в Нинку заряд бесплатного удовольствия, и она еле успела отогнуть голову в сторону. — Не понял, — возмутился лейтенант. — Чего это ты делаешь, дура? Рот зачем отворотила, спермой моей брезгуешь, что ли? — он взял ее рукой за шею и сжал кисть так, что сзади в позвонке хрустнуло. И это снова было так поразительно странно, все, что происходило в желтом воронке дежурного патруля, и этот переход к новой обязанности был настолько быстрым и неподготовленным внутренне, что Нинка растерялась. Больше всего она не хотела скандала, скандал для неё означал потерю места в Ларискином списке.

— Я не знала, — робко промолвила Нинка. — Я же первый день сегодня только, извините.

— Ладно, — принял извинение лейтенант. — На первый раз прощаю, — он отпустил Мойдодыров загривок и застегнул штаны. — Потом подотрешь здесь, поняла?

Нинка кивнула. Молодой толкнул водителя в спину. — Тормози, Сереж.

Машина остановилась, старшина с лейтенантом вышли и поменялись местами, теперь рядом с Нинкой оказался старшина.

— Поехали, Сереж, — сказал он водителю, тоже толкнул его в спину, и они тронулись, медленно двигаясь по Вавилову в обратном направлении.

— Давай, дочк, — кивнул Нинке старшина и тоже расстегнул штаны. Лет ему было пятьдесят, и от всего его основательного облика исходило ощущение силы, добродушия и отеческой благодати.

— Надо глотать теперь, — подумала Нинка, — а то не пройду проверку на место, — старшина с пониманием улыбнулся и вытащил инструмент наверх. Сам милиционер был большим по росту широкоплечим мужчиной с выпуклым вперед животом и дубинкой за поясом. Дубинку он отстегивать не стал, чтобы не нарушать установленный на дежурстве порядок ношения средств нападения и обороны, и по этой причине Нинка имела возможность сравнить теперь оба орудия — резиновое и плодотворящее. И результат не замедлил обнародоваться не в пользу последнего. Из большегрузного старшины торчало нечто настолько невразумительное и вялое по виду, что Мойдодыр засомневалась в успехе будущего сочленения и недоверчиво спросила: