Будь со мной - Джоанна Бриско

— Нет, — возразила она. — Нет. Мы вместе снимаем квартиру, но иногда по нескольку дней не видим друг друга.

Я высунулась из окна и посмотрела на площадь. Над головой стремительно проносились облака, я крепко взялась за подоконник.

— Да что об этом говорить! — ушла она от этого разговора. — Мне так хочется вручить подарок для твоего малыша!

Твоего малыша. Моего малыша. Употребление притяжательного местоимения наполнило душу радостью. Я почувствовала себя важной, значимой, нормальной. Удивительно, но оказалось, что я все-таки могу иметь ребенка. Я поняла, как одиноко мне было до этого.

— Ну, заходи как-нибудь. — Я в уме стала подсчитывать, сколько у меня осталось свободного времени до запланированной встречи со студентом, которого я вела. Отчаянно захотелось отвлечься, и в ту же секунду я поняла, что не смогу противиться своему желанию, мысленно позволила себе несколько дней передышки, отодвинув на второй план кураторскую работу, которой становилось все больше и больше, и заедавшую возню с докторантами.

Включила компьютер, вошла в Интернет. Я подозревала, что Ричард по утрам только то и делает, что через «Google» шерстит всемирную сеть, но сама редко пользовалась Интернетом, ссылки, которые я находила, вечно заводили в какие-то дебри, не имеющие никакого отношения к интересующей меня теме. Мой ночной кошмар все еще не выветрился у меня из головы, поэтому я набрала «Sophie-Hélène», имя своей французской партнерши по обмену, ее фамилии я не вспомнила. Нашлось пятьсот сорок пять ссылок. Я дописала «France». Появился список упоминаний четвертого ребенка Марии Антуанетты и информация про велогонку «Тур де Франс». Тогда я добавила название «Loire», после чего нашлось только описание генеалогического древа принцессы Бирон и еще какие-то новости с велогонки. Ричард, помешанный на Интернете, был бы на седьмом небе от счастья, если бы я обратилась за помощью к нему.

Попыталась поискать еще, но уже без особого энтузиазма, проснулись грустные мысли. Я вспомнила, что Ричард был не рад ребенку. Он притворялся. Я подумала, неужели все мужчины действительно боятся отцовства, неужели и Ричард, который казался мне совершенно другим существом по сравнению с тем мужчиной, который обидел меня сильнее всего, тоже был эгоистичным и грубым мужланом, а вовсе не исключением из общего правила, каким представлялся мне до сих пор?

Практически не было таких тем, на которые я не могла бы с ним поговорить. Я рассказывала ему о самых страшных унижениях, которые мне пришлось испытать в жизни, при этом, если хотелось плакать, я плакала, сопливо, с завываниями. Могла долго не брить ноги, носить очки для чтения и не мыть голову, потому что с ним это не имело никакого значения.

Но был у меня один смутный страх, который я, как зачатки безумия, не могла четко обозначить и извлечь на Божий свет для осмысления. Если я хоть прямо, хоть косвенно была причиной смерти двух нерожденных детей и отца, на что еще способны глубины моего подсознания? Кто еще может умереть из-за меня? Я сама боялась себя. Успокоиться удалось, только сильно впившись ногтями в ладонь.

Я начинала понимать, почему меня преследует образ Франции. Ребенок обострил переживания. Мне казалось, что существует некая дверь, за которой начинается тошнота.

Родители считали меня хорошей дочерью: в перерывах между латынью я зачитывалась рассказами про пони; с младых ногтей понимала, что образование — это мой билет в лучшую жизнь, но в душе у меня творилось такое, о чем они не догадывались. Меня терзало чувство вины за то, что я наполовину белая при отце индийце; за свое отношение к тому, что меня воспринимают как индианку, еще у меня было чувство вины перед родителями, которые возлагали на меня столько надежд. По-моему, отец, который долгие годы изучал медицину и получил лицензию врача, когда ему перевалило за тридцать, хотел, чтобы я пошла по его стопам. Вместо этого я стала изучать французский. Французский, потому что мне казалось, будто другого выбора у меня нет. Отец умер от сердечного приступа в сорок три, мне тогда было четырнадцать. В ночь его смерти я, заключив договор с Богом, поклялась себе, что больше никого не подведу, ведь я не оправдала надежд отца, когда он так в этом нуждался.

Во Францию я поехала уже не такой, какой была раньше. Французская семья, у которой я жила, оказалась очень доброй: не упоминая вслух о моем горе, они окружили меня заботой и лишь в приглушенных разговорах между собой позволяли себе высказать сочувствие ко мне. Впрочем, я без труда понимала, о чем они говорят. Софи-Элен, моя подруга по переписке и партнер по обмену, казалось, идеально подходила мне. Единственный ребенок в семье, она жила недалеко от крохотной главной улицы городка Клемансо в необычном маленьком частном доме с низкими балочными потолками и пристройкой, которая стояла за ручьем, струящимся через сад, над которым вывешивали сушиться белье. Мне выделили свободную комнату с двуспальной кроватью, над гаражом. Комната была похожа на номер в гостинице системы «бэд энд брэкфаст», но такого узора на обоях, как там, мне раньше видеть не доводилось. В гараже внизу хранился мотоцикл несовершеннолетнего двоюродного брата.

Мы с Софи-Элен в периоды оцепенения между приступами печали читали и шептались о книгах, а потом о мальчиках. Местные мальчики школьного возраста, прыщавые, замкнутые и длинноволосые, курящие сигареты и ездящие на мопедах, были для меня неотличимы от крестьян и автомехаников. Я посещала школу с Софи-Элен последнюю неделю семестра. Мы ходили, взявшись за руки, как две француженки, нас окружал мир миллиметровки и «Оранжины»[20], и мне казалось, что я повторяю судьбу отца.

Потом наступила Pâques, и начались пасхальные каникулы: все были такие благочестивые, такие правильные, но из пансиона вернулся ее сосед, серьезный, странный и добрый мальчик, и все изменилось. Я потеряла подругу по переписке. Она стала ходить к нему в большой дом со ставнями. Дом этот стоял у перекрестка и принадлежал его матери, которая была врачом. И там они, католики в белых перчатках и со стрижками «под пажа», исследовали в перевязочной тела друг друга, я же стала для них всего лишь sans-papiers[21], грязным варваром, спускающим свою печаль в воду тонкой струйкой.

Мне почему-то вспомнился запах младенца, хотя домик в Клемансо был пропитан ароматами французского супермаркета (чехлы для гладильных досок, коржи для тортов), а вовсе не детским запахом. Попыталась напрячь память и почувствовала, что начинает тошнить. Стоп! — прервала я себя. Пусть подозрения лучше останутся где-нибудь в стороне. Ричард назвал бы меня Клеопатрой.

Грянул дверной звонок. Как быстро она добралась! Хотя это и неудивительно, она ведь живет всего в нескольких минутах ходьбы от нас, в одном из тех кварталов, которые составляют особняки и дома старой постройки. Ей нужно всего лишь перейти через пару площадей.

— Здравствуй, — весело произнесла она хрипловатым голосом. Слышно было, что от стремительного подъема по лестнице у нее сбилось дыхание. Выглядела она лет на двадцать.

Сильвия улыбалась.

— Вот, — она протянула мне подарок. Я развернула пакет, и на стол высыпалась целая куча хлопковых детских вещичек — ярко-белые маечки кукольного размера, крошечный лиловый комбинезончик, несколько нагрудничков с разноцветными кантиками по краям. Я прижала их к лицу и вдохнула свежий магазинный запах чистоты.

— Спасибо, — прошептала я, не отнимая ото рта одну из маечек. Робко поцеловала ее в щеку. — Это у меня первый подарок.

— Я успела даже раньше твоей матери?

— Больше пока никто не знает. Давай я тебя чаем угощу.

— Я заварю, — предложила она.

Наполнив чайник, она выставила на стол чашки и прижалась к батарее. Наверное, она замерзла, подумала я, глядя на ее худые лодыжки в тонких колготках. Когда она садилась за стол, ее тело покрылось мурашками. Был январь. Она была в тонком светлом топе, на плечи наброшен темный джемпер. Волосы с одной стороны были заткнуты за ухо, а с другой спадали на щеку рядом с пухлыми ненакрашенными губами.

Проходя мимо компьютерного стола, я случайно зацепила мышь. Тут же ожил монитор, экранная заставка исчезла, и стали видны результаты моего последнего поиска в «Google». Сильвия повернулась и посмотрела на экран.

— «Софи-Элен + Клемансо», — прочитала она своим характерным тихим голосом. Посмотрела на меня и отвела взгляд. Услышав имя, произнесенное на идеальном французском, я оторопела, как если бы сама Софи-Элен вдруг материализовалась в моей комнате. Сильвия впилась в меня своими коричневыми с зеленым оттенком глазами.

— Есть французская версия «Friends Reunited»[22]? — спросила я у нее.

— А что такое «Friends Reunited»?

— Хороший вопрос, — я подумала о Ричарде, у которого этот сайт вызывает прямо-таки щенячий восторг. Когда по вечерам я застаю его за компьютером, он, читая последние обновления, тихонько посмеивается или, наоборот, презрительно хохочет во весь голос. Он вырезает, копирует, вставляет блоки информации, пересылает файлы своим старым школьным друзьям. Но, бывает, становится мрачен и раздражителен, если случайно натыкается на рассказ о чьем-то неожиданном успехе. Странно видеть его крупную фигуру скрючившейся перед компьютером, но что поделать, сейчас монитор притягивает его так же, как раньше притягивали моря и парусные корабли.