Тайная семья моего мужа (СИ) - Борн Амелия

Сердце сжалось, заболело, заныло. Хотелось кричать от боли, от невозможности утешить свое дитя, защитить от разочарования…

И все же я не стала лгать.

- Это правда, - выдохнула тихо, но твердо. - Но все не так, как кажется. Просто дай мне объяснить…

Алина дернулась, как от удара. Замотала головой, как делала всегда, когда ей что-то не нравилось. Отступила, словно даже находиться рядом со мной больше не могла. И уже не прокричала… но - вышептала слова, и это было куда страшнее и сильнее крика.

- Я больше никогда не хочу тебя видеть…

Дверь ее комнаты захлопнулась за ней, щелкнул изнутри замок, отрезая нас друг от друга, выстраивая между нами преграду.

Я могла бы умолять, биться кулаками о дверь, но знала, что сейчас, как бы ни было больно, как ни было тяжело, это попросту бесполезно…

Кинув на мужа опустевший взгляд, я отчеканила:

- Я никогда тебе этого не прощу.

После чего взяла за руку Яну и пошла на выход.

Когда мы оказались за пределами квартиры и спустились на пролет ниже, младшая дочь вдруг потянула меня за руку, прося остановиться.

Я взглянула на нее и по испугу в дочкиных глазах, по ее беззащитно дрожащему подбородку, вдруг ясно поняла, что сейчас услышу…

- Мамочка… а меня ты тоже не хотела?..

Глава 21

Этот наивный, испуганный детский вопрос заставил мои ноги подкоситься.

Хотелось упасть на пол, беззвучно зарыдать, позволить всей боли, скопившейся внутри, наконец выплеснуться наружу. Но я сдержалась. Просто не могла позволить себе эту слабость, этот риск потерять еще одного своего ребенка. В конечном итоге, я ведь только ради своих детей и жила. Особенно теперь, когда у меня больше ничего не осталось.

Я медленно, аккуратно присела перед Яной на колени, стараясь оказаться с ней лицом к лицу. На душу вдруг навалилось сожаление о том, что, видимо, слишком редко говорила дочерям о том, что они для меня значат, о том, как сильно люблю… Материнский пример, когда между нами не были приняты откровения, наложил свой отпечаток и на то, как я вела себя со своими детьми, глупо полагая, что они понимают все и так. И только сейчас, слыша, как дочь сомневается в том, что она была желанна, сознавала - этого чертовски мало. С детьми нужно говорить. С людьми нужно говорить. Не держать в себе то, что можно дарить и получать в ответ - любовь, ласку, похвалу…

Я взяла лицо Яны в свои ладони, ощущая, как по лицу сами собой текут слезы, взглянула ей в глаза и сказала:

- Любимая, родная… я хотела вас обеих. Я очень вас ждала. И любила - всегда. Каждый день, каждую минуту, каждую секунду жизни.

Перемежая слова поцелуями, смешавшимися со слезами, я ощутила, насколько же это было, оказывается, легко - говорить о своих чувствах… Самое трудное - просто начать.

- Ты мне веришь? - спросила младшую дочь, которая в ответ цеплялась за меня, как за спасательный круг.

- Верю.

Одно ее короткое слово - а мне показалось, что я за это готова свернуть горы. Что смогу все на свете, пока она мне верит. В меня верит.

- Пойдем.

Снова взяв дочь за руку, я потянула было ее вниз, но в этот момент щелкнули замки наверху, над нами - кто-то открыл дверь. Я испуганно вскинула голову, ожидая увидеть мужа, который кинулся за нами следом…

Сердце замерло, пропустило удар, но когда мой взгляд встретился с карими глазами, вместо успокоения я ощутила, как зачастил пульс, каким нежданно бешеным стал стук в груди…

- Добрый вечер, - вежливо проговорил Рамиль.

Я сглотнула и коротко кивнула ему, отчего-то ощутив неловкость. Собиралась было продолжить спуск вниз, но позади раздались торопливые шаги и голос - спокойный, но с ясно ощущавшейся в нем силой, произнес:

- Лидия, подождите.

Я остановилась, хотя отчего-то хотелось сбежать. Поскорее и подальше.

- Почему вы ушли молча? - спросил он, оказываясь напротив меня. - Мы ведь не договорили.

- Разве? - спросила, отводя глаза. - Я вам очень благодарна, но…

- Вам нужна помощь, - перебил он. Его взгляд метнулся наверх, замер на двери квартиры со смененными замками. - Или все уже в порядке? - уточнил с сомнением, даже неодобрением.

- Все в порядке, - попыталась ответить твердо, желая покончить с этим разговором, с его неожиданным, смущающим вниманием.

Взгляд Рамиля скользнул по Яне, переместился на сумку в моих руках. Он недовольно поморщился:

- Может, хватит мне лгать? Я ведь не слепой.

Я открыла было рот, сама еще не зная, что сказать, что возразить, но отчаянно желая не выглядеть совсем уж жалкой в его глазах, однако он добавил раньше:

- Вам хоть есть, куда идти?

Я вдруг ясно ощутила: он по-настоящему беспокоился. Такое забытое, давно не испытываемое мной ощущение - когда-то кто-то волновался за меня, а не только я сама - обо всех. И это мигом обезоружило, заставив произнести открыто и просто:

- Уже да.

Он смотрел на меня несколько мгновений, словно оценивал, насколько я с ним честна. Потом кивнул, принимая мой ответ, но вместо того, чтобы отступить и отпустить, сказал:

- Я просто хочу помочь. И я могу это сделать.

Его рука торопливо нырнула в карман джинсов, извлекла оттуда клочок бумаги и ручку. Я наблюдала, как он небрежным, чуть корявым почерком, выводит на бумажке несколько цифр…

- Это мой номер, - прокомментировал Рамиль, вкладывая бумагу прямо мне в карман плаща. - Позвоните, если вам понадобится помощь. И прежде, чем вы гордо откажетесь, подумайте о своих детях, Лидия.

Проговорив это, он стремительно сбежал по лестнице вниз, а я еще несколько секунд стояла на месте, пытаясь переварить все им сказанное.

Неожиданный телефонный звонок застал нас с Яной уже во дворе, на полпути к остановке.

Звонила свекровь.

- Надо серьезно поговорить, - заявила она безапелляционно, безо всяких предисловий.

Глава 22

Старомодные часы, установленные в гостиной, глухо пробили двенадцать раз.

Каждый их удар отдавался в сердце дикой болью, порождая глухое отчаяние, приближая крах надежды. Агния до боли вглядывалась в темь за окном, но безучастное стекло отражало лишь ее призрачный силуэт, белое лицо на абсолютно черном, пустом фоне ночного города…

Он сегодня не звонил. Ни смс, ни короткого сообщения в мессенджер - ничего. Это молчание ее убивало, непонимание происходящего - тревожило, мешая спать по ночам…

Вот только она ясно ощущала: что-то переменилось, что-то не так. Слава ничего не говорил: так бывало всегда, когда его что-то беспокоило. Человек-кремень, привыкший держать все в себе, сам справляться с любыми проблемами, не делясь ими даже словесно. Это его качество восхищало ее и одновременно - угнетало. Его скрытность, его исключительно личная внутренняя борьба словно не позволяли ей к нему по-настоящему приблизиться, выстраивали между ними невидимый, но ясно ощутимый заслон…

Это причиняло боль, но она принимала ее, как данность. Как неотъемлемое обстоятельство своего положения. Как свой крест - быть любимой, но не законной. Не имеющей прав ни на что, кроме его сердца…

Она неуверенно посмотрела на экран своего телефона, буквально заклиная его, призывая долгожданный звонок. Сама набрать ему не смела - знала, что это непререкаемое табу в их отношениях…

Где-то там, далеко, мерцали огни фонарей - единственный свет в кромешной тьме, единственное напоминание о том, что за пределами этой квартиры, погруженной в трагичную, полную вечного ожидания тишину, есть жизнь. Жизнь, где люди открыто встречаются, не тая своих чувств, гуляют, держа друг друга за руки, сидят в кафе, тесно прижавшись плечом к плечу…

Такие простые, обыденные, но абсолютно недоступные ей вещи.

Нет, она не роптала на судьбу, которую сама же и выбрала. Просто иногда была не в силах удержать сжирающую ее тоску, это бесконечное чувство одиночества, необходимость глухого молчания…

Позади внезапно раздался топот маленьких ножек, рассеивая невеселые, тяжелые мысли, и кто-то требовательно дернул ее за подол юбки.