Пятая Салли - Дэниел Киз

Нола находила забавным, что большинству посетителей официантки кажутся на одно лицо. Сама она их различала, несмотря на кукольный бело-розовый грим в тон передничкам, надетым поверх черных трико. На ногах у всех были черные балетки, и передвигались девушки бесшумно: скользили по залу, держа миниатюрные доски с мелками для записи заказов. На кожаном шнурке у каждой болтался блокнот.

Сара заметила Нолу и вручила Тодду доску и мел.

– Знаете, Нола, вас Норман Уолдрон уже несколько раз спрашивал. Он очередной опус сочинил, хочет вам показать.

– Я что-то закрутилась, – произнесла Нола. – Как только выдается свободная минутка – рисую. По тусовкам бегать, как раньше, времени нет.

Сара приняла заказ – две чашки капучино – и исчезла.

– Я смотрю, у вас тьма друзей, – прокомментировал Тодд.

– Приятелей, а не друзей, – поправила Нола. – Я ведь художница, мне необходимо общение с творческими людьми.

– Вы умеете рисовать? Не знал! А можно мне посмотреть ваши работы?

– То есть вы напрашиваетесь ко мне в студию, так я понимаю?

– Так.

– А в студии вам захочется выпить вина и взять меня прямо на полу, при свете свечей?

– Не путайте, пожалуйста, меня с Элиотом. Это Элиот слывет Дон Жуаном. Я совсем не такой – любого спросите. Вы – первая женщина, которой я заинтересовался с тех пор, как окончил колледж.

Нола рассмеялась.

– Это было не слишком давно!.. Ладно, покажу вам свои работы. Только имейте в виду: никаких глупостей.

Они вышли из кафе и направились по Хьюстон-стрит в Сохо, где Нола снимала часть мансарды у художницы по фамилии Мейсон. Сама Мейсон обнаружилась там же, сидящей на полу перед мольбертом, с косяком во рту. Очень курносая, с квадратным лицом, обрамленным тусклыми каштановыми волосами, Мейсон всегда напоминала Ноле пекинеса.

– Привет, – сказала Мейсон и неуверенно поднялась с пола. На Тодда она не обратила ни малейшего внимания, а Ноле шепнула: – Взгляни на мою последнюю работу. Я решила с цветом и формой маленько поиграть.

Нола бросила взгляд на композицию из квадратов и кругов, нанесенных на холст посредством красок-спреев, вроде тех, что используются для граффити.

– Оригинально. Мне нравится твоя техника, Мейсон. Очень современная, – произнесла Нола.

– Согласен, – вставил Тодд.

Мейсон едва не испепелила его взглядом и вновь обратилась к Ноле.

– Хочу достучаться до молодого поколения бунтарей.

Нола увлекла Тодда в свой угол, и Мейсон пулей выскочила из студии.

– Что это с ней? – удивился Тодд.

– Она не жалует мужчин.

– А вы?

– Не больше, чем женщин.

– На что вы намекаете?

– Я не намекаю, а констатирую.

– Господи, вы меня совсем запутали. Не поспеваю за ходом ваших мыслей.

– Извините, но менять этот ход для вашего удобства я не стану. Не поспеваете – значит, заблудитесь рано или поздно.

Тодд тряхнул головой.

– По-моему, это вы как раз и заблудились. Почему вы пытаетесь меня запутать, а?

– Я?

– Конечно. Вот мне уже три имени известно – Салли, Белла, Нола. Кто вы на самом деле?

– Я – это я. Что значит имя? Роза пахнет…

– Знаю, знаю – роза пахнет розой[11]. Вам не надоели эти прятки?

Нола отвела взгляд.

– Вы вроде хотели посмотреть мои художества.

– Да вы просто как ртуть. Все время ускользаете сквозь пальцы.

– Вот, взгляните. Правда, это не новые работы. Я давно ничего не писала. Времени не было…

Нола принялась разворачивать холсты, стоявшие лицом к стене, и выстраивать их так, чтобы Тодду было удобно смотреть.

У него дух занялся.

Нола отлично знала: посторонним ее произведения, со всеми персонажами, предметами, существами из ночных кошмаров должны казаться иллюстрациями к Дантову «Аду». Сама Нола понятия не имела, откуда в ее голове берутся эти образы. Писала она всегда в исступлении, торопясь перенести на холст вереницы ассоциаций. Женщина без лица. Ребенок со смещенными щеками, лбом, подбородком, вперивший в зрителя взор мертвых глаз. Целая серия холстов на тему смерти – попытки совершить суицид разными способами. Эту серию Нола успела выполнить в масле. Но были и наброски – лицо с множеством ртов, каждый из которых искажен беззвучным воплем. Голова, расколотая тесаком.

– Нола, почему вы все это рисуете?

– Пытаюсь упорядочить эмоции. Такой способ обуздать некую сущность внутри меня. Я как бы вынимаю из разума и души весь ужас, рассматриваю его до тех пор, пока не пойму и смогу проанализировать. Ну а тогда уже он у меня под контролем.

Тодд качнул головой.

– Господь свидетель, я не понаслышке знаю, что такое пройти через ад, потерять себя… Но ЭТО… это будто из Зазеркалья привалило, прямо от старушки Алисы.

Нола кивнула.

– Знаете, Тодд, вы не такой, как другие мужчины, которые…

– Которые – что?

– Так, ничего. Забудьте.

– Которые обижали Салли?

– Кто и что вам напел? Что конкретно вы знаете?

Тодд указал на изображение девочки со смещенными чертами лица.

– Я просто догадался. По этой картине. Готов поставить десять против одного, что вы – не та и не то, чем кажетесь в настоящий момент.

– Так-так. Ну и чем же я кажусь?

– Умной, образованной женщиной без предрассудков и со способностями к живописи. Холодной, резкой интеллектуалкой.

– Допустим. А кто я тогда на самом деле? Кто скрывается за этой маской?

– Шалтай-Болтай.

– И вся королевская конница, и вся королевская рать…

– И даже все лошадники, вместе взятые…

Нола не сводила взгляда с женского лица, отраженного в треснутом зеркале.

– Не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать.

– Вам не обязательно ломать себя. Я просто заигрался в слова. Я принимаю вас такой, какая вы есть.

– Но какая я? И какой вы? Расскажите.

– В каждом из нас скрыто несколько личностей. Одна личность на определенный период времени. Например, взять меня. В шестидесятые я активно выступал за прекращение войны во Вьетнаме. В семидесятые – играл в азартные игры. А сейчас я – уважаемый бизнесмен. И список, конечно, далеко не полон. То же касается любого человека.

Нола покачала головой.

– Нет, вы просто перечислили разные периоды человеческой жизни. Большинство людей, подобно бриллиантам, имеют грани. В каждой грани отражается свет. Я – другая. Я – как гладкая жемчужина, одна из пяти подвесок в колье.

– Этим-то вы меня и зацепили. Я взглянул на вас – и снова почувствовал интерес к жизни. Раньше это ощущение у меня появлялось, когда я делал очередную ставку. Для того и играл. Ну а как завязал с азартными играми – скис. Вы меня пробудили к жизни. Не стану утверждать, будто понимаю, что именно происходит. Ни черта я не понимаю! Но меня заводит ваша переменчивость. Только не обижайтесь! Я вовсе не считаю вас неврастеничкой. Вы кажетесь мне самой потрясающей женщиной в мире. Уж конечно, кто с вами жизнь свяжет – никогда не заскучает.

– Ну, на это рассчитывать у вас права нет.

– Может, и нет. А мечтать вы мне не запретите. С самого первого дня все мои мысли – только о вас.

Синие мальчишеские глаза смотрели с мольбой. Нола впервые заметила, что Тодд – симпатяга.

Она позволила обнять себя. Тодд вдохновился, сжал ее крепче. Нола не ответила на его поцелуй, но и не оттолкнула его. Правда, когда он положил ладонь на ее грудь, Нола испугалась. Напряглась, как струна. Она хотела, чтобы Тодд продолжил ласки и поцелуи, однако знала: если расслабится, если потеряет контроль, на волю выйдет другая личность.

Почему, ну почему Нола не может остаться в сознании, отдать тело тому, кто ей приятен? Как несправедливо, что она обречена получать жизненный опыт лишь из книг! Как ей хочется всем телом ощутить тепло этого человека!

Тодд увлек ее на кушетку. Нола изо всех сил держалась. Пусть, пусть он овладеет ею! Но одна мысль о полноценной близости заставила ее окаменеть. Восторг, который нарастал в Ноле, вдруг куда-то делся, она стала холодной, бесчувственной и уже знала: она не ощутит ни возбуждения, ни боли. Тогда-то дверь и приоткрылась, и та, другая, выпихнула Нолу вон.

Джинкс лежала на кушетке, на спине. На ней пыхтел какой-то тип, шарил меж бедер. Джинкс стиснула его запястье, вонзилась ногтями в плоть. Вскочила.

– КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

– Я хочу тебя. Я по тебе с ума схожу.

Джинкс с гадливостью отбросила его руку, ударила по лицу.

– СУКИН СЫН! ЛАПИЩИ СВОИ ГРЯЗНЫЕ УБЕРИ!

Тодд попятился, бормоча:

– Господи! Еще одна!

Джинкс запустила в Тодда стулом. Тодд увернулся, а стул угодил в одну из картин Нолы. Тодд схватил Джинкс за руки, распял на кушетке. Она лягалась, плевалась, вопила, извивалась, пытаясь освободиться. Но Тодд был сильнее.

– Я тебя убью! Ты – труп! – орала Джинкс. – Застрелю тебя, урод! У меня револьвер есть! Я тебе мозги вышибу!

– Может, обсудим все спокойно?

– Ты меня чуть не изнасиловал – и хочешь это обсуждать?