Держи голову выше: тактики мышления от величайших спортсменов мира - Брэндон Снид

Если бы Баумгартнер не сумел вовремя выйти из вращения, он мог бы потерять контроль и начал бы вращаться с такой скоростью, что кровь попросту отлилась бы от центра его тела; если бы он летел слишком быстро, то единственной точкой выхода крови из тела стали бы его глаза, а это наверняка оборвало бы его жизнь.

Он боролся с вращением. Не паниковал. Он выпрямил себя. Спустя несколько мгновений парашют сработал безошибочно, и он стал парить на нем к Земле, а после приземлился, пробежал легкой трусцой, упал на колени и победоносно поднял руки.

Я был в числе восьми миллионов человек, смотревших прямой эфир на YouTube в тот день, и увиденное стало одной из самых волнующих вещей, которые я когда-либо видел. В прыжке человека из космоса было что-то глубинное, первобытное. Но более удивительным было то, что я вычитал о Баумгартнере, пока он поднимался на высоту. Тогда-то я осознал, что, каким бы потрясающим ни был его прыжок из космоса, величайшим достижением Баумгартнера был не он, а тот факт, что он вообще добрался до космоса.

Red Bull не анонсировал проект Stratos вплоть до начала 2010 года, но компания планировала его уже какое-то время. От начала работы над проектом и до его завершения прошло около пяти лет.

Баумгартнер сделал себе репутацию настоящего сорвиголовы, занимаясь бейсджампингом: он прыгал с самых высоких зданий мира и часто делал это незаконно. Он перелетел Ла-Манш на одном крыле из волокнистого углепластика. Заработал себе прозвище Бесстрашный Феликс. Но когда Red Bull запустил проект Stratos и стал закачивать в него 18 миллионов долларов, Баумгартнеру было 43 года. Он начал тренировки, готовясь к прыжку, и внезапно сорвался. Позже он рассказал журналисту Дональду Макрею из Guardian: «Ты и я знаем, что Бесстрашного Феликса не существует. Он, может, и кажется крутым парнем, но ему пришлось вступить в настоящую психологическую битву. Выиграть ее оказалось гораздо сложнее, чем прыгнуть из космоса».

Баумгартнер не боялся самого прыжка или всех тех неприятностей, которые могли произойти во время полета. Его не пугал тот факт, что Пиантанида погиб, пытаясь исполнить такой же прыжок около пятидесяти лет назад. Прыжок из самолета, с крыши здания или верхушки громадного утеса был для него сродни непринужденной прогулке в парке – он занимался этим на протяжении двадцати пяти лет, – но он делал это в удобной, легкой одежде. Скафандр же пугал его. «Когда я прыгаю с парашютом – говорил он, – даже зимой, я надеваю очень тонкие перчатки. Я хочу быть гибким, хочу быстро реагировать».

Однако скафандр был настоящим чудовищем – абсолютно негибкий, с толстыми перчатками, вдвое тяжелее всего, к чему Феликс привык. Он не мог толком крутить головой. Совершая обычный прыжок с парашютом, к примеру, он мог поднять голову при его раскрытии, чтобы понять, сработал ли он, но в скафандре этого сделать было нельзя, шлем не позволял. Ему пришлось нацепить на перчатки два зеркальца, чтобы иметь возможность проверять парашют. Он даже не мог чувствовать воздух собственным телом, а это значило, что он мог упустить время, если бы было необходимо совершить какие-то корректировки в полете, и понял бы это уже после того, как сделал ошибку.

Его первый тестовый прыжок в скафандре, совершенный с высоты в тридцать тысяч футов[15] (он прыгнул с борта самолета), по его словам «ощущался как первый прыжок в жизни. Тот же страх двадцатипятилетней давности вернулся вновь».

На земле он мог выдержать в скафандре примерно час. Однако стоило ему провести в костюме чуть больше времени, как его сковывала клаустрофобия. Это было большой трудностью, поскольку один только подъем в космос на шаре с гелием должен был занять три с половиной часа. Вместе со временем на подготовку, подъемом и собственно прыжком его ждало минимум пять часов пребывания в скафандре.

Во время подготовительных тренировок Баумгартнер находился в таком стрессе, что не мог спать. Его тошнило от запаха резины, исходившего от костюма. Множество людей пытались помочь ему, в том числе и человек, чей рекорд он пытался побить: сам Джо Киттингер, которому тогда было 84 года, – он стал главным советником проекта. Даже Майк Тодд, инженер, отвечавший за обеспечение жизненно важных функций организма Баумгартнера, не мог ему помочь, а ведь его Баумгартнер считал своим вторым отцом. Феликс впервые в жизни обратился к психологу, и не к кому-нибудь, а к Майклу Джервейсу. Реакция Баумгартнера на то, что ему вдруг потребовалась помощь подобного рода, была такой же, какой она обычно бывает практически у всех людей: «Это было так неловко».

В одну из недель в середине 2010 года, когда Баумгартнер должен был пройти тест на выносливость в космическом скафандре, он решил не ехать на испытание и вместо этого сбежал из страны. Он вернулся в Австрию и заперся в своем доме в Зальцбурге. Он решил, что с него хватит. Позже в том же году, в сентябре 2010-го, он был арестован за то, что на дороге в приступе ярости ударил водителя такси и скрылся, оставив таксиста истекать кровью.

Тем временем проект Stratos не останавливался. Его целью было нечто большее, чем просто крутой трюк с прыжком. Участники команды работали с медицинским директором проекта, доктором Джонатаном Кларком, занимавшимся вопросами медицинских потребностей членов экипажей шаттлов NASA. Вместе они должны были испытывать различные вспомогательные инструменты для астронавтов, такие как скафандры, системы аварийного покидания и протоколы лечения на случай потери давления на экстремальной высоте.

Спустя примерно шесть месяцев после своего ухода из проекта Stratos Баумгартнер наткнулся на видео, на котором Red Bull тестировал один из своих скафандров. Когда Феликс увидел, как его костюм надевает другой человек, его охватила зависть. Ты не должен носить мой скафандр.

Майк Джервейс вылетел в Австрию и провел с ним какое-то время. Чтобы утопить страх Феликса, они проделали массу глубинной работы: Баумгартнер вел внутренний диалог с самим собой, познавал дыхательные техники и метод под названием «погружение», также известный как «систематическая десенсибилизация». Джервейс также заставил Баумгартнера вести разговор с воображаемым сыном и рассказывать ему, что с ним происходит. По словам Баумгартнера, всё это вновь показалось ему «неловким», но он всё же вернулся в Америку. Также в интервью Guardian он сказал, что раскрыл ключевой аспект своей клаустрофобии: «Это не моя вина. Просто таков мой разум».

Но даже тогда ему всё еще предстояло убедить команду Red Bull в своей способности осуществить прыжок. Все сомневались в нем, что лишь сильнее подрывало его уверенность. «Я никогда не мог и подумать, что Майк [Тодд] будет сомневаться во мне, – говорил Баумгартнер. – Он был мне как отец… Никто в меня больше не верил».

Но Баумгартнер научился направлять свою тревожность в продуктивное русло. Вместо того чтобы концентрироваться на ужасах пребывания в костюме или беспокойстве близких ему людей, он сосредоточился на том, что было вне рамок своего страха, на своей главной цели: после прыжка из капсулы он хотел преодолеть звуковой барьер.

Когда настало время запуска, Баумгартнеру помогала команда из трехсот человек, координировавшая его действия из командного центра в духе NASA. Среди них было свыше семидесяти инженеров, ученых и докторов. Последним человеком, которого он увидел перед тем, как шагнуть в капсулу, был его близкий друг Майк Тодд.

– Ладно, – сказал Тодд, улыбаясь. – Увидимся на земле, приятель.

По пути в космос лицевое стекло шлема Баумгартнера запотело, и какое-то время команда полагала, что Феликсу придется прыгать наполовину незрячим. Командный центр едва не отменил всю операцию. Был риск того, что клаустрофобия Баумгартнера вновь проявит себя.

Но Феликс ответил «нет».

С запотевшим стеклом разобрались.

После прыжка Баумгартнер знал, что с ним всё будет в порядке. Он преодолел звуковой барьер, став первым человеком, которому удалось сделать это без двигателя. А когда он приземлился, он увидел улыбающегося Майка Тодда.

«Скафандр был моим злейшим врагом, – рассказывал он позже. – Но стал моим другом. Потому что чем выше ты поднимаешься, тем сильнее твоя потребность в костюме. Он – твой единственный способ выжить. Там я научился любить его».

Не у каждого в жизни есть столь же чрезвычайные задачи, как необходимость выжить при попытке преодолеть звуковой барьер во время свободного падения к Земле с высоты 24 мили, но ощущаются они так же остро.

Трудность заключается в том, что, как только речь заходит о чем-то, связанном с ментальными аспектами существования личности, особенно в большом спорте, дискуссии не получается: здесь господствуют молчание и секретность. Подобные разговоры окружает аура табуированности, удушающая, как токсичный смог.

Или как скафандр.

Прежде чем человек начнет предпринимать что-то для улучшения ситуации со своим разумом, ему придется взглянуть на состояние дел и признать существование помех. Слишком много людей приходит к этому только после долгого и тяжелого падения.