Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Старшего ибн Мугиса, поэта и полководца, убили за любовь к одной из дочерей халифа. Всех его родственников мужского пола, кого сумели схватить, Амир аль-Азим велел распять на мосту через Тиджр, а затем четвертовать. Остальных же постановили никогда не брать на службу и не давать им никаких должностей. Это стало причиной окончательной гибели семьи. Впрочем, рассказывали, что Мугисов истребили не столько из-за трех бейтов любовного послания к прекрасной Ясмин, сколько из-за влияния, которым семья пользовалась в непокорной и вечно бунтующей Шамахе.

Человек, назвавшийся Араганом, сыном Эсена, по виду степняк, нашел их в глуши Сэйидзена. И предложил золото, покровительство своего господина, а самое главное, то, чего давно жаждали их души, – возможность отомстить за пролитую невинную кровь, за гибель мужчин и страдания женщин и детей, на которых надели железные ошейники и продали в прядильные мастерские и в стойбища бедуинов. Девица с отцом и братом были последними из рода Мугисов, кто не попался в руки тайной стражи, и они согласились. В их вещах нашли катары с несколькими лезвиями и изогнутые, как клык тигра, кинжалы.

Выслушав доклад начальника тайной стражи, Аммар пришел в ярость и велел истребить тех, кто еще оставался в живых из семьи предателей и изменников без различия пола и возраста. Потом, по здравом размышлении, он отменил свой приказ в отношении детей, рожденных женщинами Мугисов от мужчин, купивших их и взявших для потомства.

В отношении же девки и ее родственников – чтоб им всем пить гнойную воду в аду! – халиф долго не мог ни на что решиться. В конце концов, он отчаялся измыслить что-либо утолительное для своей жажды мести и отказался от всех изысков: мужчин приказал попросту четвертовать, а девку подложить под возбужденного ишака и потом тоже четвертовать. Убивать девственницу считалось очень плохой приметой – не познавшая мужчины девушка могла обидеться на то, что ей не дали исполнить свое главное предназначение, и стать неупокоенным духом, а то и гулой. Но Аммар решил, что девка не достойна того, чтобы с ней перед смертью поступили по-человечески. Зато долго корил себя за то, что не подумал о девственницах среди тех шести невольниц – а вероятнее всего, все они ушли из жизни невинными, – и на всякий случай приказал запечатать сигилой Дауда могилы девушек на заброшенном Старом кладбище города.

Казнь была тайной. В деле Мугисов Аммар решил не советоваться с Тариком – слишком ясно он себе представил, как нерегиль скривится в брезгливой гримасе. «Не мучить, не калечить, не щадить», ага. «Не мучить», главное дело. И вправду чистоплюй.

Покончив с заговором предателей, Аммар решил довести до конца то самое дело, о котором не успел переговорить с нерегилем.

Сначала он приказал неусыпно следить за домом Тарика. Это было просто: самийа поселился на отшибе, в одной из самых удаленных от разоренного города усадеб. И жил в здоровенном пустом доме один. Точнее, время от времени Аммар посылал туда слуг – обычно в наказание за проступки, потому что рабы смертельно боялись нерегиля: принести еды, почистить коня, убрать в комнатах и в саду. Впрочем, у самийа вскоре объявился свой садовник. Говорили, что это старый слуга, чудом уцелевший во время набега. Еще говорили, что старик повредился в уме, став свидетелем мученической гибели своей семьи и семей хозяев, и потому присутствие нерегиля никак его не волновало. Ну а нерегиля, видимо, не волновало соседство со стариком. Поэтому седой садовник продолжал подрезать ветви, черпать воду из колодца, поливать деревья и цветы и копошиться среди розовых кустов – словно ничего и не произошло, и его внуки вот-вот вернутся из поездки на базар и покажут ему купленные родителями леденцы и новую обувку.

Так вот, следить за Усадьбой Сумеречника было просто – знай себе лежи в оросительной канаве на соседнем поле и смотри в оба.

Сложнее было понять, что в ней происходит по ночам.

Потому что, как только на долину падала вечерняя темень, в Усадьбе Сумеречника зажигались огни. Не только в главном доме, но и в саду, и во дворах, и в покинутых службах. Разноцветные: желтые, как от масляной лампы, голубоватые, как у светлячка. Пару раз наблюдали белое страшное пламя, подобное выходящему из ноздрей марида. Аммару колдовские света много раз показывали – и со стен Мерва, с которых открывался вид на всю долину, и с ближайших холмов. А еще Аммар своими ушами слышал в ночной тьме обезлюдевшей долины, превратившейся в одно большое кладбище – рядом с каждым домом пришлось копать там большую могилу, – так вот, Аммар своими ушами слышал, как в Сумеречном доме звенит смех, тренькает лютня – и кто-то перебирает струны любимого инструмента аль-самийа, арфы.

Арфа тревожила Аммара больше всего. Ото всех остальных слухов он отмахивался: Тарик, думалось ему, навряд ли сведет знакомство с неупокоенными духами. И не очень похоже на то, что нерегиль веселится в компании шайтанов – от шайтана, как известно, распространяется невыносимая серная вонь. А от Сумеречного дома в ночи таинственных гулянок ветер доносил лишь запахи цветов и влажной земли. Но если Тарик, переступив через гордыню, без дозволения халифа свел знакомство со своими дальними родичами, и к нему в усадьбу наведываются гости из числа аль-самийа, за это его нужно призвать к ответу. Сумеречники никогда не ходили в друзьях ашшаритов, и хрупкий мир с ними то и дело сменялся временами взаимных набегов и пограничной вражды.

Так что, когда соглядатаи не сумели прибавить ничего к тому, что Аммару было известно и без них, он приказал высечь нерадивых рабов и, дождавшись очередной «ночи разноцветных фонариков», отправился в Сумеречную усадьбу сам.

..Спешившись у высоких ворот темного тиса, Аммар заколотил в них дверным молотком. Двое дрожащих слуг за его спиной держали факелы, но пламя выхватывало лишь островки цветов в море непроглядной тьмы, затопившей долину. Огни военного лагеря остались далеко на севере, в городе пока так и не стали зажигать по ночам фонари – не для крыс же и гул это делать, людей-то все равно раз-два и обчелся, целые кварталы до сих пор стояли пустые, с заколоченными дверями, хорошо мертвецов прибрали. А люди – что? Люди все равно дрожат по домам за закрытыми ставнями. Так что Мерв высился в устье долины мертвой черной громадой на фоне затянутого дымкой ночного неба, и только внешние стены подсвечивались кострами в лагере Бану Худ. На огромном ковре долины мигали огонечки в нескольких усадьбах, но присутствие человека ночью казалось в особенности случайным, словно природа с облегчением вздохнула, избавившись от назойливого ползания смертных букашек.

В островке факельного света обнаруживались лишь щебенка и песок дороги. Колыхались зонтики убогой пижмы, вился по высохшей земле мышиный горошек.

Аммар треснул по воротам еще раз и рявкнул:

– Тарик! Не пристало тебе держать своего повелителя на пороге!

В ответ за воротами зашаркали шаги, и калитка отворилась. Из нее высунулась лампа, а потом и седая голова сумасшедшего садовника. Окинув безразличным взглядом халифа и двоих рабов, старик развернулся и пошел прочь, шаркая по булыжнику двора своими опорками. Аммар заметил, что полосатый халат садовника аккуратно заштопан на спине – что ж, значит, старый хрен все еще может за собой ухаживать. А что, если его обиходили джиннии из числа Тариковых гостей? Впрочем, это было бы совершенным безумием – Аммар даже засмеялся.

Невольников смех господина довел до окончательной степени испуга. Дрожа, они переступили порог заколдованной усадьбы и упали на колени, закрыв головы ладонями.

Аммар понял, что толку от слуг не будет, и со злости пнул одного из них в бок. Раб невнятно заскулил, но с места не двинулся. Факел он бросил на землю, и тот затрещал, намереваясь погаснуть. Свет лампы удалялся вместе со стариком. В десятке локтей, за мощеным пятачком двора с черной ямой альхиба в середине, совсем по-домашнему светился вход в главный дом. Разноцветные огоньки, дразнившие воображение халифа там, на ночном холме, здесь то ли были не видны, то ли погасли с приближением чужака.

Аммар припустил вслед за садовником. Тот, однако, не стал входить в дом, а у самых ступеней свернул и уплелся куда-то в темный лабиринт хозяйственных пристроек в левом крыле усадьбы. Халиф аш-Шарийа призвал на помощь Всевышнего и вошел в заколдованный дом один.

Тарика он нашел сразу – самийа сидел на подушках в гостевом зале перед шахматной доской. В нишах и на тонконогих столиках вдоль стен горели самые обыкновенные масляные лампы и свечи. Партия, судя по количеству снятых с доски фигур, близилась к развязке. Подушка перед Тариком, предназначенная для его противника, пустовала. Аммар вспомнил странные гулкие голоса, доносившиеся из усадьбы до оливкового дерева, под которым он сидел в засаде. Ну и где же твой гость, самийа?..