Тень правителей - Роман Воликов

– В противовес могу ответить: каждый кузнец своего счастья, – сказал Николай. – Сколько ещё бредовых измышлений привести в пример? Нет никаких обстоятельств, никакого кузнеца и ничего предначертанного. Сопротивляться судьбе также бессмысленно, как и верить ей. Человеческую жизнь направляет интуиция, во всяком случае, того, у кого она есть.

– Налей! – сказал я. Мысль отправиться вслед за Людмилой всё больше увлекала меня. – Чего-то ты меня под утро совсем запутал. Верить, не верить. Когда кажется, креститься надо.

– И то верно, – Николай устало потянулся и посмотрел в окно. – Хотя я некрещёный. А в этом деле честность нужна. Рассвело. Давай-ка передохнем. Я буду в кабинете, если что. Барышню сам найдёшь?

– Как-нибудь справлюсь, – сказал и потопал на второй этаж…

Я проснулся в то время, когда порядочные люди обедают, то есть часа в два. В кровати рядом со мной никого не было, но в спальне ещё оставался пряный запах недорогих людмилиных духов.

Удивительно, но голова не болела. Просто она была набухшая, как стог сена после дождя. Я лежал и тупо смотрел в потолок. Никаких мыслей, ни связных, не бессвязных не было. Некое состояние прострации, у меня произошло нечто подобное один раз, довольно давно, когда я перенервничал на защите диплома в институте.

Я тягостно вздохнул и сказал вслух: – Ладно, ехать пора! Завтра к станку!

Я оделся и спустился на кухню. Николай, в том же халате и бандане, что-то варганил на плите.

– Пивасика?! – сказал он с явно преувеличенной жизнерадостностью. – Или кофию с коньячком?!

– А можно просто воды? – сказал я. Сушняк у меня был нешуточный.

– Понимаю, – сказал Николай. – Сам ненавижу опохмеляться. – Он протянул мне бутылку минералки. – Позавтракаем, а потом я тебе сделаю напиток по украинскому рецепту: ложка уксуса на стакан воды. Говорят, помогает.

– Веревка с мылом мне поможет, – сурово сказал я. – Да-а-а! Если бы я так пил каждый день, точно бы помер!

– Ну, это не главное в жизни! – сказал Николай.

– Не главное, что? – спросил я. – Помереть?

– Нет, пить каждый день.

– А ты, оказывается, моралист, – сказал я и принялся вяло ковырять ложкой в тарелке с овсяной кашей.

– Может, всё-таки коньяка? – сказал Николай.

– Послушай! – сказал я. – Ты, конечно, явно большой оригинал. И, если я правильно понимаю, своим образом жизни пытаешься нечто доказать. Только вот что ты хочешь доказать? Что все остальные бараны, винтики с колёсиками в машине, которая крутится сама о себе, не спрашивая их мнения? Так ведь?

– Отчасти ты прав, – сказал Николай. – Во всяком случае, внешне это именно так и выглядит. А граница между формой и содержанием на деле всегда очень зыбкая. Есть одна деталь. А дьявол в деталях как раз и скрывается, как утверждал господин Вольтер. Я так живу, это моё. И не вижу причин менять на что-то другое. А является это доказательством или просто высокомерием, какая мне, собственно, разница. Я тебе говорил, я – затворник, своего мнения никому не навязываю.

– Про высокомерие это честно сказано. За короткий период нашего знакомства я не раз почувствовал себя остолопом, – я отодвинул от себя тарелку с овсянкой. – Кашка замечательная, но жрать совершенно не могу.

– Нормально, – сказал Николай. – К завтрашнему утру будешь как огурчик. Могу только снова посоветовать выпить коньяка и сразу проблеваться. Выведет кислоту из организма.

– Нет уж, спасибо, – сказал я. – Обойдусь минералкой. Только я вот не понимаю, а что тебе даёт право быть высокомерным? Ты же ходил в советскую школу и большую часть жизни прожил при Советской власти, а в те времена лишнего не ляпнешь. Или ты гондурасил на Колыме за идеалы свободы и демократии?

– Упаси боже! – сказал Николай. – Цирк не понимаю и не люблю, и потому никогда не уподоблялся клоунам. Моё высокомерие взращено на ниве тихого научного института с гуманитарным уклоном, где я годами прозябал за чтением книг в абсолютном презрении к общественным процессам. Среди моих не слишком разговорчивых коллег я слыл особенным букой и занудой, едва ли не сексотом. Меня старались обходить стороной, так что я затворник довольно давно.

– А женщины? – спросил я. – Неужели никого не любил?

– Отчего же! – сказал Николай. – Любил. Я бы даже сказал: много и нелепо. Но мне чаще попадались Лукреции Борджиа, нежели Беатриче, если ты, конечно, понимаешь разницу.

– Разницу я не очень понимаю, – сказал я. – Короче, кидали тебя бабы, невзирая на все твои прочитанные книжки.

– Можно и так сказать, – сказал Николай. – А точнее вот так: мне с женщинами скучно. Даже в самых экстравагантных из них крепко сидит курочка, мечтающая о насесте и некотором количестве зёрнышек во дворе в придачу.

– Это плохо? – спросил я.

– Нет. Но для этого надо быть обывателем.

– То есть таким, как я? – сказал я.

– Да, таким как ты, – подтвердил Николай.

– А ты, видать, обывателей не любишь? – похмельный гнев начал закипать во мне.

– Я мирюсь с их существованием, – сказал Николай, пронзительно смотря мне в глаза. – Коли есть пастырь, должно быть и стадо.

– Да пошёл ты!… – зло сказал я. – Врезать бы тебе по печени. Только я в гостях хозяина не бью, тем более пенсионного возраста. Мне ехать пора, где тут такси вызвать?

– Я вызову, – сказал Николай и вышел из кухни.

Я сидел, уставившись в окно, и пытался разобраться в нахлынувшем на меня бешенстве. Похмелье, конечно, сыграло свою роль, но гораздо неприятнее было осознавать, что слова Николая задели некую струну в моей душе, которая болезненно заныла своим дурацким вопросом: «Каково же твое место в этой жизни?» Как это ни глупо, в моей памяти замелькали самые разные эпизоды, какие-то случайные встречи и даже обрывки разговоров с людьми, которых я совершенно не помнил, а может быть и не знал. В этом суетном мельтешении я настойчиво пытался увидеть собственную правоту.

– Через десять минут приедет, – Николай вернулся на кухню. – Кофе сварить?

– И всё-таки ради чего? – сказал я. – Жить затворником, презирать людей, искать книжный образ вместо человечьего? Ты надеешься, как очередной безумец, создать грандиозный план переустройства мира. Венец распятого Христа покоя не дает?

– Нет, – сказал Николай. – Хотя вот кто уж был высокомерен, так это он. Висел себе на кресте и думал: «Я вам не какой-нибудь Варрава. Захочу и воскресну».

– Мерзкая трактовка, – сказал я. – Я хоть и атеист, но вместе с инквизицией дровишек в твой костёр подбросил бы.

– Закончить жизнь в компании с Джордано Бруно – не самый плохой вариант, – сказал Николай. – Я хоть и воспитан на брехтовском театре, но приспособленчество Галилея меня никогда не вдохновляло.

– Ты не ответил. Ради чего?

– Я не знаю, – сказал Николай. – Я так живу. Как в математике, достаточное условие для существования гипотезы. Истина тем и хороша, что её никто не знает. Внушает оптимизм, что лучшее всегда впереди.

– Лучшее враг хорошего, – сказал я. – Это ведь кто-то из твоих говорил?

– Это Демокрит говорил, – сказал Николай. – Тот, который первым придумал атом. История лишь умалчивает о том, что сказал он это перед тем, как прыгнуть в пропасть. Водку на посошок будешь?

Вдруг по всему дому зазвучал приятный женский оперный голос. Я вздрогнул от неожиданности.

– Это домофон, – сказал Николай. – А точнее, телефон. Я телефон в домофон вмонтировал, эффект громкоговорящей связи. Подожди-ка. – Он вышел в коридор к входной двери.

– Такси вызывали… Через три минутки будет. Чёрная «тойота», номер… – заскрипел в динамике голос оператора.

Я тоже вышел в коридор.

– Ну, ладно! Я поехал. Приятно было познакомиться. Извини, если что ляпнул не по делу…

Вдруг мне стало очень грустно. Николай, хоть и был довольно высокого роста, показался мне маленьким, каким-то сдавленным, и вроде как пиратская бандана смотрелась скорей кургузым ночным колпаком персонажа из комедий Мольера.

Мы вышли во двор. Солнце палило нещадно.

– Сковородка! – сказал я. – Не припомню в Москве такого безумного лета.

– Жарко! – ответил Николай. – Тебя провожу и приму ледяную ванну.

– Ты поаккуратнее, – сказал я. – Сердце там и всё такое.

– Всё отлично, – сказал Николай. – Помирать пока не входит в мои планы.

Мы подошли к автомобилю.

– Ну… – я расправил плечи и выпрямил спину. – Может, ещё когда увидимся…

– Подожди минуту. Я быстро, – сказал Николай и скорой походкой пошёл в дом.

Через минуту он вернулся и протянул раскрытую ладонь. На ладони лежал сероватый гладкий, без единой прожилки, камешек.

– Лунный камень, – сказал Николай. – Самый настоящий. Доставлен на Землю одной из экспедиций. Я его в музее космонавтики спёр. Некрасиво, конечно, экспонаты воровать, но очень мне хотелось прикоснуться к необитаемому миру. Дарю! Счастья он, конечно, не приносит, но что-то завораживающее в нём есть.