Древняя Русь и славяне - Александр Назаренко

Сходным образом обстояло дело и на Руси. Оглашение завещания Ярослава Мудрого, учреждавшего сеньорат, произошло, по летописи, еще при жизни киевского князя – очевидно, в связи с перераспределением волостей после смерти в 1052 г. Владимира Ярославича. Летописец представляет завещание как предсмертное распоряжение присутствовавшим сыновьям, но это невозможно, поскольку из последующего мы узнаем, что в момент кончины отца Святослав находился на Волыни, вне Киева был также и Изяслав[239]. Следовательно, «ряд» Ярослава – это не просто завещание, а именно заблаговременно урегулированный порядок престолонаследия – десигнация Изяслава. Вне всякого сомнения, она сопровождалась и крестоцелованием киевской знати, то есть своего рода аккламацией, коль скоро последняя представляла собой юридически обязывающее действие.

Небезынтересно отметить один момент, касающийся не столько династического строя, сколько в большей степени самой психологии раннесредневекового властвования, которая приводила к идее сеньората. Как мы помним, Ярослав Владимирович был не первым, кого посетила мысль, что ни реальный политический престиж молодого государства, ни его идеальный статус не могли быть разделены между участниками традиционного братского совладения, а могли быть только переданы, унаследованы от правителя к правителю. Уже отец Ярослава, Владимир Святославич, имел на этот счет свои планы, причем такие, что далеко выходили за пределы сеньората. В подобном случае роль формальной десигнации должна была кардинально возрасти. Как конкретно была оформлена десигнация Бориса Владимировича, мы не знаем, но что она состоялась, позволительно думать с достаточной определенностью, так как солидарная резкая реакция Святополка и Ярослава вряд ли могла быть вызвана одними подозрениями. Вера в эффективность десигнации – церковно освященной юридической процедуры – была бы неудивительна со стороны Владимира вследствие определенной византинизации, которой не могла не претерпеть его политическая идеология после более чем двадцатилетнего брака с порфирородной дочерью императора Романа II. Владимир ошибся, явно недооценив силу инерции привычных родовых представлений, но эта ошибка демонстрирует, в какой мере осознание государственно-идеологических потребностей выдающимися политическими деятелями иногда опережает реальные возможности общества.

И Владимир Киевский, и польский князь Болеслав I десигнировали своих младших сыновей, тем сознательно идя на радикальную государственно-династическую реформу – ломку прежней системы столонаследия по corpus fratrum. В этой связи нельзя не вспомнить об аналогичных волевых десигнациях второй половины XII в. со стороны князей, власть которых была особенно прочной, так что сознание этой прочности могло подвигнуть и на неординарные шаги в отношении столонаследия. Мы имеем в виду десигнацию ростово-суздальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким своих младших сыновей Михалка и Всеволода, а галицким князем Ярославом Владимировичем Осмомыслом – сына от наложницы, злополучного Олега «Настасьича». И в том, и в другом случае десигнация состояла из публичного волеизъявления князя и крестоцеловальной присяги знати. Киевская летопись говорит задним числом под 1175 г. о «ростовцах, и суждальцах, и переяславцах», что они, «крьстънаго целования забывше, целовавши к Юрью князю на меньших князех на детех, на Михалце и на брате его (Всеволоде. – А. Н.), преступивше крьстъное целование, посадиша Андрея, а меньшая выгнаша»[240]. Равным образом и Ярослав в 1187 г. «молвяше мужем своим <…> а се приказываю место свое Олгови сынови своему меншему, а Володимеру даю Перемышль, и урядив ю и приводи Володимера ко хрьсту и мужи Галичкыя на семь»[241]. Из последнего сообщения узнаем, что десигнационный «приказ» Ярослава Осмомысла подкреплялся не только крестоцелованием галицких верхов, но и договором между обоими Ярославичами. Аналогия между десигнацией младшего Владимировича и младших Юрьевичей усугубляется еще и тем, что Михалко и Всеволод происходили от второго брака Юрия Долгорукого и их матерью, как есть основания думать, была гречанка царской крови[242]. Однако есть между планами Владимира Святого и его праправнука Юрия Долгорукого также и существенное различие. Мы не знаем доподлинно, когда именно состоялась десигнация Михалка и Всеволода, но если это произошло в киевское княжение Юрия, в 1154–1157 гг., то намерение Юрия оставить Ростово-Суздальскую землю младшим сыновьям могло объясняться тем, что старшие должны были занять столы на юге Руси – в Киеве и вокруг него. Впрочем, старший из Юрьевичей, Андрей, так не думал.

Ни одна из названных нетрадиционных десигнаций не дала желаемых результатов. Не удалась и попытка закрепить киевский стол за родом старшего из Мономашичей, Мстислава, путем десигнации Всеволода Мстиславича в киевское княжение Ярополка Владимировича, в 1132 г.: она разбилась о сопротивление младших сыновей Мономаха – Юрия и Андрея, имевших, по обычным представлениям, преимущественное, сравнительно с племянником, право на Киев[243]. Неудачи радикальных реформ престолонаследия, предпринятых Владимиром Святославичем и Болеславом I, убеждают в том, что обращение в следующем поколении русских и польских князей к более умеренным формам манифестации государственного единства, к сеньорату, явилось, в сущности, вынужденным шагом. А сложносоставный, комбинированный сеньорат по «ряду» Ярослава Мудрого, предусматривавший между киевским сениором и двумя самыми младшими Ярославичами еще «амортизирующую» группу из двух средних братьев, свидетельствует, что «ряд» был глубоко продуманным, выношенным планом и что стабильность создававшейся династической конструкции весьма волновала Ярослава Владимировича.

Итак, десигнация на Руси, как и в других раннесредневековых государствах, появляется в пору преобразования традиционного порядка наследования власти – территориальных разделов, служивших крайним, наиболее зрелым выражением идеологии родовластия, согласно которой власть принадлежала не отдельному князю, а княжескому роду в целом. Это преобразование в своих самых радикальных проявлениях сводилось к попыткам сделать именно десигнацию единственным инструментом передачи власти. Но все такие попытки оказались неудачны, и в результате на Руси, как и в Чехии и Польше, закрепился умеренный вариант реформы corpus fratrum – сеньорат. При сеньорате роль десигнации была, очевидно, в разных случаях разной. В отличие от положения дел у франков, на Руси она могла, видимо, совершенно отсутствовать в тех случаях, когда политическая ситуация не препятствовала тому, чтобы старший, киевский, стол перешел к общепризнанному старейшему в роде – например, Всеволоду Ярославичу после смерти в 1078 г. его старшего брата киевского князя Изяслава. В более сложных случаях мы видим или вправе предполагать наличие десигнации.

При всем типологическом сходстве системы престолонаследия во Франкском государстве IX в. и на Руси XI–XII вв. необходимо иметь в виду и принципиальные отличия.

У франков обладание императорским титулом не было связано с владением какой-то определенной (так сказать, «стольной») областью – хотя император Людовик I Благочестивый и планировал в 817 г. именно такое территориальное устройство; юридически необходимым моментом имперской десигнации здесь быстро стала санкция папы. В результате старшинство в роде, даже если оно было сопряжено с фактическим военно-политическим превосходством, не могло служить гарантией наследования императорского титула, так как в дело вмешивались политические интересы папства. Так, в 875 г., после смерти бездетного императора Людовика II, папа Иоанн VIII, исходя исключительно из собственных соображений, вручил императорский венец не старшему из дядей покойного – восточнофранкскому королю Людовику Немецкому, а младшему – западнофранкскому Карлу Лысому[244].

Иначе обстояло дело на Руси. Здесь сеньорат был связан с обладанием богатым Киевским княжеством, что уже само по себе было способно уберечь звание старейшего брата «во отца место» от полного обесценения, как то произошло у франков. На Руси порядок наследования сеньората не зависел от каких бы то ни было внешних сил и определялся только внутридинастической ситуацией: иначе говоря, главными факторами являлись номинальное старшинство и реальная политическая власть. Отсюда ясно, что при десигнации на Руси решающее значение должен был играть междукняжеский договор, а не сакральная процедура, как у франков (венчание папой). Такой договор мог, естественно, вносить поправки в систему родового старейшинства (киевским князем не всегда становился генеалогически старший), но он всегда, как должно думать, оговаривал это обстоятельство, которое, собственно, и было одной из причин самого договора. Abusus non tollit usum, как гласит римский юридический принцип: злоупотребление законом не отменяет закона, а отклонения от правил не отменяют самих правил. Из факта договора вовсе не стоит заключать, что он непременно заполнял некую правовую пустоту