Чтобы дарить Ребёнку искорку знаний, Учителю надо впитать море Света - Шалва Амонашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лев Николаевич Толстой, мэтр мировой литературы, стал также мэтром мировой педагогики.
Идея свободного воспитания имеет много вариаций, но они, как круги от брошенного в пруд камушка: они красиво и быстро расширяются и исчезают. Идея свободного воспитания Льва Николаевича сама есть камушек, который не тонет в пруду, но кругов порождает неимоверное количество.
Впервые познал он крестьянских детей, когда ему было 19 лет, и восхитился их непосредственностью.
Потом создал для них бесплатную школу и сам стал главным учителем в ней. Вскоре Яснополянская школа Толстого стала всемирно известной.
…Учитель входит в комнату, а на полу лежат и пищат ребята, кричащие: «Мала куча!», или: «Задавили, ребята!», или: «Будет, брось!..» Снизу кучи кто-то кричит учителю: «Вели им бросить!», другие кричат: «Здравствуй!..», и продолжают свою возню…
И тогда, 150 лет тому назад, и сейчас, в наше время, и в будущем, когда пройдёт ещё 150 лет, было и будет трудно многим согласиться с тем, что нельзя кричать на детей, наказывать их, приводить в чувство.
А он в противовес всем тогдашним и будущим учителям, назло всем авторитетам упорно будет повторять:
— Поймите, свобода есть необходимое условие всякого истинного образования как для учащихся, так и для учащих. Угроза наказаний и обещание наград, связанных с теми или иными знаниями, не только не содействуют, но более всего мешают истинному образованию!
…Тем временем учитель берёт из шкафа книжки и раздаёт ученикам, которые подошли к нему. Некоторые тоже требуют книжку. Стопка понемногу уменьшается. Как только большинство взяли книжки, все остальные бегут к шкафу и кричат: «Дай и мне… Дай мне вчерашнюю… Мне другую…» Если же останутся какие-нибудь два разгорячённые борьбой, продолжающие валяться на полу, то сидящие с книгами кричат на них: «Что вы тут замешкались… Ничего не слышно… Будет!..» Дух войны исчезает, и дух чтения воцаряется в комнате. С тем же увлечением, с каким дети дрались, они теперь читают книги, сомкнув губы, блестя глазёнками и ничего не видя вокруг себя, кроме своей книги. Чтобы оторвать их от учения, понадобится столько же усилий, сколько прежде — от борьбы.
Вы думаете, так не бывает, так нельзя?
Нужно, чтобы учитель показал им свою власть?
Тогда задумаемся над вопросом: что важнее иметь в классе — дисциплину духа или дисциплину «палки»?
Лев Николаевич не назовёт беспорядком то, что было при появлении учителя, а скажет: «свободный порядок».
Свободный порядок!
Это — новое понятие в педагогике, его ещё надо осознать, к нему нужно привыкнуть.
Если кому-то кажется, что это всё же есть беспорядок и коль он не наказывается, то так и будет расти, — будет неправ. В этом (для кого-то) беспорядке, а для Льва Николаевича — в свободном порядке учителем вносится живой интерес. Дети хотят учиться, за тем только и ходят в школу, и потому им весьма легко будет дойти до заключения, что нужно подчиниться известным условиям, для того чтобы учиться. И вскоре из этого свободного порядка вызреет дисциплина духа.
Лев Николаевич был уверен: при нормальном, ненасильственном развитии школы, чем больше образовываются ученики, тем они становятся способнее к порядку, тем сильнее чувствуется ими самими потребность порядка и тем сильнее на них в этом отношении влияние учителя.
Подтверждение этого правила он обнаружил со временем.
Подумайте только: в течение двух лет при совершенном отсутствии дисциплины ни один ученик и ни одна ученица не были наказаны!
А что взамен?
Никакой лени, грубости, глупой шутки, неприличного слова!
Почему он выбрал путь, который противоречит всему «здравому» смыслу насилия и авторитаризма в образовании?
Он может стократно это объяснить каждому, но каковы бы ни были его объяснения, есть тайна, которая движет им, сталкивает его со всем миром: по-другому он не может, его сущность — свобода, естественность, справедливость. И он ищет всё это в себе. Если бы было возможно заглянуть в его духовный мир, где его сознание горит творящим пламенем, мы бы почувствовали, что есть безграничное богатство души человека, что есть Свыше дарящая Мудрость, и ещё осознали бы с грустью, что даже девяносто томов его трудов есть капля по сравнению с его духовной мощью.
Он верит в Жан Жака Руссо, который сто лет назад сказал: «Человек родится совершенным».
Но сам выскажет мысль более полно и совершенно, доводя ее до мудрости:
«Родившись, человек представляет собой первообраз гармонии, правды, красоты и добра».
Говоря иначе, человек сотворён по образу Творца. В «человеке», конечно, мыслится Ребёнок, ибо никто взрослым не рождается, и никто без воспитания человеком не становится.
Он-то рождается таким, но угрожает ли что проявлению в Ребёнке заложенного и нём совершенства?
Да ещё как!
Каждый шаг, каждый час жизни Ребёнка грозит нарушением этого совершенства, и каждый последующий шаг, и каждый последующий час грозит новым нарушением и не даёт надежды восстановления нарушенной гармонии.
И эту угрозу создают Ребёнку взрослые!
Они, если и думают о гармонии, то стараются достигнуть её, приближаясь к первообразу в будущем, удаляясь от него в настоящем и прошедшем. И они так уверены в себе, так преданы ложному идеалу взрослого совершенства, так мало умеют понимать и ценить первобытную красоту Ребёнка, что образование скорее изуродует его и всю гармонию в нём.
Вот какой чудный взгляд о воспитании совершенства и гармонии. Их, по сути, не надо воспитывать, чтобы, в конце концов, спустя годы что-то получить. Гармония и совершенство в Ребёнке уже существуют, и вся забота наша должна заключаться в том, чтобы уберечь их.
Так вносится в педагогическое сознание новый аспект — уберечь, сохранить, лелеять.
«Детей и педагогику я люблю!»
Сообщает он эту весть всему миру из Яснополянской школы.
Его слышат многие: кто — с восхищением, кто — с недоумением, а кто — даже с возмущением. Они не могут иначе, ибо люди они разные. На всякую мудрость у каждого есть своя мера.
«Наш мир детей — людей простых, независимых — должен оставаться чист от самообманывания и преступной веры в законность наказания, веры в то, что чувство мести становится справедливым, как скоро его назовём наказанием».
«Смешно!» — скажут правители государств.
«Смешно!» — подтвердят министры карательных органов.
«Смешно!» — скажут даже министры образования.
И что же это будет означать: что они такие дальновидные, глубоко мыслящие?
Но, может быть, наступит время, когда хоть в одном государстве, а может быть, даже на его родине скажут и президент, и его министры, и весь народ: «А ведь наш пророк — Лев Николаевич был прав! Пора воплотить его мудрость в действительность!»
Кто может спорить с Львом Николаевичем, когда он утверждает:
«Наилучшее отношение между учителем и учениками есть отношение естественности».
Кто это будет отрицать?
Тем не менее, он прибегнет к истории педагогики, чтобы подтвердить эту очевидность:
«Всякое движение вперед педагогики… состоит только в большем и большем приближении естественности отношений между учителем и учениками, в меньшей принудительности и в большей облегчённости учения».
Да, это так, естественность — матерь лучшей педагогики.
Но как быть с дальнейшей логикой, которая следует за этим утверждением:
«Противоположное естественному отношению есть отношение принудительности».
Да, это тоже так, скажет наша совесть. А разум и опыт восстанут: что же тогда делать с принуждением, насилием, наказанием, что делать со всей наукою, которая в своих текстах и подтекстах лелеет именно излюбленный путь авторитаризма? Авторитаризм и принуждение стали естественным состоянием большинства педагогов. Неужели все они хором станут признавать, что ошибались, и последуют по пути Льва Николаевича? Тогда им нужно будет принять три простых закона, которые обнаружил Лев Николаевич. Вот они:
1. «Учителя всегда невольно стремятся к тому, чтобы выбрать самый для себя удобный способ преподавания».
2. «Чем способ преподавания удобнее для учителя, тем он неудобнее для учеников».
3. «Только тот образ преподавания верен, которым довольны ученики».
Многих смутят эти истины. Потому лучше винить их, ибо как же иначе оправдаешься? Надо вначале сказать: «Это не совсем правильно», а далее привести суждения о том, что Толстой не мог иметь в виду наше время, он не мог знать современных детей, дай им толстовскую свободу, и они разнесут саму школу до основания. И вот тут-то действительно уже не поспоришь, правда Льва Николаевича вроде блекнет: он же имел в виду крепостных крестьян, а не детей компьютерной эпохи!
