Игра в ящик - Сергей Солоух

– Не гунди, ты лучше заткни твари пасть, и вообще крепче держи, – сказал Щук младшему брату и вышел посмотреть, кто это пришел.

Оказалось, что опять почтальон. Только теперь он принес не письмо, а телеграмму. Щук не стал, конечно, ее распечатывать, а приобщил к делу. То есть спрятал до прихода матери между листов специального журнала, который он давно уже смастерил из листов отцовской папиросной бумаги для разных важных записей и рисунков.

Спрятал Щук телеграмму и побежал поскорее узнать, почему это вражеский кот мяучит громче обычного, а родной его брат Хек при этом радостно скандирует:

– На старт, внимание...

Щук распахнул дверь и увидел такой «на-старт-внимание», что от злости у него затряслись и руки, и ноги.

Посреди комнаты стоял стул, и к его спинке была привязана удавка. Прямо к стулу придвинут табурет, на котором вовсю изгибался и злобно мяукал желтоглазый шпион с петлей на толстой фашистской шее. Сам Хек сидел на стуле и двумя руками держал хвостатого агента мировой буржуазии. Он считал «на старт, внимание», намереваясь, конечно, сейчас же после слова «марш» пнуть ногой табуретку и таким образом быстро восстановить революционную справедливость. Только Щук ему не дал.

Он как ястреб налетел на Хека и столкнул его со стула на пол. Хек свалился, но, падая, ловко вырвал из рук Щука его секретную тетрадку. Будто змейка, после этого скользнул по половицам и кинул тетрадку брата с уже разграфленными для допроса страничками прямо в пышущую огнем печку-буржуйку.

– Телеграмма! Телеграмма! – громко закричал Щук и бросился к печке.

Только его сбил с ног Хек, который в тот же миг завопил:

– Кот! Кот! – и кинулся прямо Щуку навстречу.

Да все это напрасно, потому что мордатый гитлеровец уже вылез из петли, взлетел на штору и был таков. Ужасный растяпа этот Хек – ни удавку толком сделать не сумел, ни затянуть. Сразу видно, ничего он не может. Только определять, кто еврей, а кто нет.

Но ни слова об этом не было сказано. Щук и Хек вообще немедленно помирились, еще сидя на полу, так как сразу же догадались, что достанется им от мамы за нераспечатанную и сгоревшую в буржуйке телеграмму обоим. Но тут Щук, который был на целый год старше Хека, придумал вот что:

– Знаешь, Хек, а что если мы маме про телеграмму ничего не скажем? Может быть, в ней вообще ни одного слова не было написано? Может быть, ее специально подослали фрицы Минаевы, чтобы нас поссорить и так сохранить жизнь этой гнусной помеси лисы со свиньей, коту Ваське?

– Они могут, – сказал Хек и вздохнул. – Но только все равно врать нельзя. За вранье мама еще хуже будет сердиться. Станет отучать конфеты брать без спроса и пальцем соскребать варенье.

А это, надо вам сказать, еще доходчивее, еще почище, чем профилактика курения. Потому что включает промывание желудка и две большие клизмы, одна за другой.

– Так мы же не будем врать, – и не думал пугаться Щук, он даже немного рассердился на Хека, который не понимает таких элементарных вещей. – Зачем нам врать? Мы просто не скажем, и все. Промолчим. Вот если мама спросит, где телеграмма, мы расскажем. А так, зачем мы будем выскакивать вперед? Мы же не выскочки?

– Это правильно. Мы не выскочки. Мы будущие пионеры, – гордо сказал Хек, потому что и он наконец-то сообразил, что к чему и очень обрадовался. – Если врать не надо, то мы и не будем. Это ты очень здорово придумал, Щук.

На том они порешили и стали тихонько ждать маму.

Только мама пришла очень поздно. Сначала мама долго стояла в очереди за билетами, а потом, чтобы согреться и отметить с товарищами отпуск, она ела у себя в коопторге торт и пила сладкое вино. И то и другое было очень вкусным, и мама пришла веселая и немножко рассеянная. То есть она даже не заметила, что ее боевые ребятишки не прыгают как обычно на диване и не кричат при этом «турум-бей» и «турум-бай», а сидят вдвоем на одном табурете и подозрительно молчат. Мама даже не разделась. Прямо в платке и зимнем пальто она села на диван и показала детям твердые зеленые билеты. Один большой и два маленьких. Потом она сказала, что такие большие мальчики, которым уже выписывают личные проездные документы, могут сами достать из буфета кастрюлю со вчерашним супом и согреть на буржуйке.

– Для себя и для мамы, – сказала она, совсем не так, как говорят маленьким неразумным детям, а как взрослым, серьезным товарищам, потому что мама действительно сильно устала от покупки билетов, сливочного торта и сладкого вина и никого не хотела сегодня воспитывать. А Щуку и Хеку, конечно, ужасно понравилось, что с ними так по-взрослому разговаривают, как с пионерами, и главное – вместо слов требуют сделать простое, нужное дело, поэтому они оба сразу со всех ног бросились греть суп. Вскоре все они вместе поужинали, потом потушили свет и сразу уснули.

А про телеграмму мать ничего не знала, поэтому, конечно, никаких вопросов и не стала задавать. Укрыла мальчиков, а сама отвернулась к стенке.

Назавтра они уехали.

Московский поезд, на который мама достала билеты, был проходящим. А это значит, что он останавливался в Миляжково всего на три минуты. Паровоз, за которым бежали вагоны этого поезда, так грозно гудел, подкатывая к платформе, и так громко выпускал пар, что маленький Хек даже испугался, что он вообще проедет мимо. Но мы-то с вами знаем, если у человека, пусть даже и маленького, есть настоящий зеленый проездной документ, его никто никогда не оставит на платформе, тем более в ноябре. А у Щука и Хека такие проездные документы были, настоящие плацкарты, поэтому поезд остановился, открылась дверь вагона, и вышел проводник в фуражке, с двумя флажками в руке. Красным и желтым. Он проверил билеты, помог маме затащить в вагон чемоданы, и вскоре Щук и Хек уже без пальто и шапок сидели в купе и грызли яблоко.

Только, если честно, то грызли они его для вида, а на самом деле оба не отрываясь смотрели в окно. Ведь поезд направлялся в Москву, а значит, должен был обязательно проехать мимо завода сельскохозяйственной техники им. Подвойского. А про этот завод все знают, кроме, конечно, врагов советской власти, что никакой сельскохозяйственной техники он не делает, а делает на самом деле летающие лодки для нашей Красной армии. Щук и Хек никогда не видели настоящей летающей лодки, только картинку на спичечной этикетке, поэтому-то они так пристально глядели в окно и так долго прижимали к синему стеклу носы, что они у обоих чуть было к стеклу не примерзли. Только ничего они не увидели, даже часового с винтовкой и штыком. Лишь поле белое да трубы красные. Дым черный, а свет желтый. Ветер в проводах и стук колес. Такой вот урок преподала мальчишам советская власть на тему того, как надо хранить военную тайну. Очень наглядный, жаль только ни маленький синеглазый Хек, ни большой белобровый Щук его совсем не усвоили, и скоро, очень скоро мы это сами увидим, только помочь ребятишкам ничем не сможем.

Тем временем заводской забор закончился, разом оборвался, и за окном пошли танцевать избы да бараки. Избы, что были поближе, мелькали быстро, а бараки вдалеке проплывали важно и медленно, словно прижатые к земле снежными шапками, и спутанные морозными улицами, кривыми да горбатыми. Веселый был этот хоровод, только уж слишком часто танцоры останавливались и смотрели на красивый пассажирский поезд пустыми серыми глазами своих окон. И только однажды, возле маленького переезда у одного маленького домика открылась дверь. В огромных валенках, в одной рубашке выскочил на крыльцо мальчишка, сгреб снег с перил и кинул снежком прямо в поезд. Наверное, хотел, чтобы состав, паровоз и вагоны побыстрее освободили переезд и не мешали ему смотреть военные маневры на той стороне рельсовых путей, если они сейчас вдруг начнутся. Только маневры никак не начинались, и поезд больше стоял, чем ехал. Два часа давным давно пробежали, а вместо Казанского вокзала поезд доплелся только-только до платформы Авиамоторная и стоял возле нее уже так долго, что его самого, казалось, начало заносить снегом. Во всяком случае, ничего за окном не стало видно ни Щуку, ни Хеку, только луну, да и тут лишь восьмушку, не больше. И маячила она над головами ребятишек, страшная, как неостриженный ноготь, и тогда, чтобы нечаянно не заплакать, они попросили у мамы разрешения пойти погулять.

Мама посмотрела на их унылые лица и разрешила. Совсем ей не хотелось увидеть именно сейчас бестолковые ребячие слезы, потому, что самой маме именно сейчас, как раз наоборот, было очень хорошо и весело. Соседом Серегиных по купе оказался настоящий морской летчик из Владивостока. Он ехал в Москву по срочному вызову, и все карманы его шинели, френча, даже синих пилотских галифе были набиты самыми настоящими кедровыми орехами. Маме летчик объяснил, что в Москве он бывает редко, а друзей у него в городе под красными звездами очень много, и всем он бы хотел привезти из дальних краев гостинец, особенно, конечно, тем из своих боевых товарищей, у кого уже есть маленькие ребятишки, вроде Щука и Хека. Пусть эти мальчики и девочки попробуют удивительные, вкусные гостинцы и сразу же захотят побыстрее вырасти, чтобы стать пограничниками и служить Родине там, где эти орешки растут, на Дальнем Востоке. Может быть, даже в одном полку, или даже в одной эскадрилье с храбрым морским летчиком. Этот летчик и Щуку с Хеком предложил отведать экзотическое кушанье, только они так были расстроены долгой неподвижностью поезда и темнотой за его окнами, что отказались. А мама, наоборот, с радостью согласилась и очень смеялась, потому что совсем не могла орешки разгрызть, а военный летчик ее учил и все время приговаривал: